Альманах
Алтарь Отечества. Альманах. Том I
Павел Петрович Марасанов
Павел Марасанов слева. 1940 год. Дальний Восток.
Родился 12 июля 1921 года в городе Мытищи Московской области.
С 1940 года – в рядах Советской Армии. Когда началась Великая Отечественная война, Павел Петрович находился на Дальнем Востоке. Шла война с Японией – там и стояла Квантуньская Армия. Ввязаться в войну с Японией не пришлось: Япония боялась развязывать второй фронт.
Павел Петрович со своим другом (см. фото) писал несколько раз заявление с просьбой отправить на фронт в Действующую Армию. Они попали на Ленинградский фронт.
Шестикратно раненого Павла Петровича комиссовали. Солдат вернулся домой инвалидом второй группы. Полный Кавалер трёх Орденов Славы.
В 1976 году Павла Петровича Марасанова не стало: фронтовые раны сократили его жизненный путь. Лидия Ивановна, проводившая мужа на войну и дождавшаяся его с сыном Анатолием, осталась одна. Анатолий, которому пришлось бороться с последствиями полиомиелита и хоть передвигается с трудом, стал художником-гравёром. Отца помнит хорошо, рассказывает о нём с теплом и уважением.
Анатолий говорит и о том, что дядя его – МАРАСАНОВ Иван Петрович, 1910 года рождения, призванный на фронт, пропал без вести в первый же день: эшелон с призывниками немцы разбомбили под Смоленском.
Мать, Наталья Николаевна, бабушка Анатолия, не дождалась сына. Оплакивая Ивана, не знала, где холмик, схоронивший сына, есть ли крест у его изголовья…
Сколько таких сыновей и дочерей Земли пропало без вести?!
Сколько останков их лежит, до сих пор на ветрах и солнце?!
Только дожди и льют свои слёзы над безымянными могилами героев…
2006. Анатолий Марасанов, член Союза Художников Московской области
Алексей Иванович Никеров
Октябрь 1945 г., Германия
Ноябрь 1982 г., Ярославль
Рассказывает сын Виктор
Отец родился 7 марта 1920 года в деревне Захарово Сокольского района Ивановской области.
28 сентября 1941 года в составе группы студентов-добровольцев был зачислен в парашютно-десантные войска и определён стрелковым автоматчиком в 211-ю воздушно-десантную бригаду. В мае 1942 года бригаду забросили в тыл врага в брянские леса для вывода из окружения кавалерийского корпуса генерал-лейтенанта БЕЛОВА. Задача была выполнена, за что бригаде было присвоено звание Гвардейской. После этого остатки бригады влили в пехотные подразделения, и она превратилась в 118-й полк 37-й Гвардейской дивизии. С августа 1942 года, не отступив ни на шаг, в течение двух месяцев полк воевал на Дону.
В конце сентября 1942 года 37-ю Гвардейскую дивизию сняли с обороны и на автомашинах доставили на левый берег Волги под Сталинград. В ночь на 2 октября 118-ый полк переправился на катерах и лодках под обстрелом в город и занял оборону в районе тракторного завода. Потери были так велики, что пополнения прибывали почти каждую ночь. Полк продержался здесь до 11 ноября. В этот день Никерова А. И. ранило осколком в правую ногу. Остальные полки дивизии перестали существовать ещё раньше. В результате атак гитлеровцев 11 ноября в живых из всего полка осталось около двадцати человек, почти все раненые. В декабре 1942 года они покинули Сталинград и направились на формирование в город Балашов.
С февраля 1943 года дивизия непрерывно наступала, причём, наступление приостановилось лишь в конце мая недалеко от станции Дерюгино на вершине образовавшейся Курской дуги. После боёв на Курской дуге отец форсировал Днепр, вступил в Белоруссию.
Осенью 1943 года после освобождения Речицы 37-й дивизией, она стала называться Речицкой. Один из соседских батальонов полка в конце 1943 года попал в плен, и в результате удивительного совпадения в ходе летнего наступления 1944 года был освобождён своим же полком, и в него влился.
Далее отец участвовал в наступательных боях в Польше на Наревском плацдарме и при ликвидации окружённой группировки гитлеровских войск в Грудзензе, в освобождении Гданьска, в форсировании Одры в конце апреля 1945 года. Демобилизовался 15 октября 1945 года.
Награждён многими орденами и медалями. Среди них: «Орден Красной звезды», «Орден Боевого Красного знамени», медаль «За отвагу», медаль «За оборону Сталинграда». Неоднократно ранен в боях.
После войны завершил высшее образование, затем учился в аспирантуре, защитил диссертацию и работал доцентом кафедры русского языка педагогического института на протяжении десятков лет. Автор ряда книг и многих статей. С мамой, Валентиной Ивановной, воспитали четверых детей: Елену, Ивана, Юлию и меня.
Данные сайта ГОУ «Ярославский государственный педагогический университет им. К. Д. Ушинского».
http://www.yspu.yar.ru/vestnik/90/part2/filfak.htm:
Факультет русской филологии и культуры. Кафедра русского языка. А. И. Никеров, доцент, ветеран войны, кандидат педагогических наук, в пединституте работал в 1954–1980 годах, вёл практикум по русскому языку, лекционные и практические занятия по методике русского языка, руководил педагогической практикой и кружком методики русского языка, многое делал по оказанию помощи учителям русского языка города и области. Свою учебную и методическую работу со студентами и учителями школ он органически связывал с исследовательской деятельностью по таким проблемам, как руководство мыслительной деятельностью учащихся при применении пунктуационных правил; предупреждение ошибок при обучении пунктуации; принципы отбора дидактического материала; требования к современному уроку русского языка.
С 1947 года при кафедре начал свою деятельность кружок методики русского языка, которым последовательно руководили Сонкина, Никеров, Лобанова. Особенностью этого кружка является то, что его члены связывали изучение теоретических вопросов методики русского языка со своей практической деятельностью в школе: изучали опыт учителей, проводили с учащимися школ внеклассную работу по русскому языку. Результаты этой деятельности отразились в докладах на студенческих научных конференциях.
Ниже мы приводим воспоминания фронтовика краткие и с подробностями: они об одном периоде его жизни, но есть отличные детали: упоминаются разные фамилии сослуживцев.
Краткие воспоминания А. И. Никерова
Великая Отечественная война
В воскресенье 22 июня 1941 года с утра я, А. ЩЕЛКУНОВ и Д. ЕРМИЛОВ пошли зачем-то в центр города. День в Казани был солнечный, тихий, и мы вели беспечно-шутливый разговор. Возвращаясь домой около десяти часов, услышали сообщение о том, что фашистская Германия напала на нашу страну. Это было так неожиданно, что мы растерялись и долго не могли опомниться. В общежитии разошлись по своим комнатам, а вскоре снова собрались у Д. Ермилова и продолжали обсуждать создавшееся положение.
Экзаменационная сессия шла, но мы готовились не столько к экзаменам, сколько к той новой жизни, в деталях ещё не обозначенной, которая ждёт нас впереди. По окончании сессии наш поток, две группы, направили на сельскохозяйственные работы в совхоз, находящийся километрах в восьми от Камского Устья. Мы выполняли там разные работы, в частности, очищали силосные ямы. Недели через две или три я пообносился и поехал в Казань, чтобы купить кое-что из рабочей одежды. Приехал туда, а стипендию не выдали. Встретился со знакомыми студентами. Кое-кого из товарищей уже призвали в армию. Остальным сказали, что до сентября они не потребуются. Я посоветовался с друзьями и решил, что мне следует ехать не в Камское Устье, а в Сенькино, чтобы увидеться с родственниками, отвезти книги и барахлишко. Приехал я туда во второй половине июля. Ещё многие мужчины призывного возраста были дома. Сразу же меня, А. КАРЕТНИКОВА и М. СЕРОВА послали на телеге в Долы Ковернинского района Горьковской области, чтобы мы там купили махорки (в наших магазинах она исчезла). Однако махорки нам не продали, а самих чуть не задержали как шпионов. Шла война, но по воскресеньям, как и в прежние годы, молодежь собиралась на гулянья. Время мы проводили втроём: днём работали, а вечером шли в Ковригино или Чакрыгино. В Чакрыгинской школе второй год после педучилища начала работать однокурсница Каретникова и Серова Нина Александровна Гусева. Меня с ней познакомили, потом мы встречались несколько раз. Меня призвали в армию, между нами завязалась переписка, которая года через два как-то оборвалась.
Во второй половине августа призвали в армию семейных сенькинских мужиков – М. Д. КУЗЬМИЧЁВА, Михаила БОЯРШИНА, Михаила ВОЛОДИНА. К этому времени в деревнях были получены первые похоронки, поэтому проводы были тяжёлыми. Накануне к вечеру стали собираться за столами: появилась водка, начались шумные разговоры, пелись песни. В день отправления их в армию с утра продолжались застольные беседы и песни, во время которых мужчины держались мужественно, достойно, жёны всё время смахивали слёзы. А когда готовили лошадей (уезжали в Сокольское на телегах), заплакали и мужчины, и дети, а женщины заголосили. Все было почти по Твардовскому, с той разницей, что жёны провожали мужей до Сокольского, расставание было там:
«Кто речь держал, кто пил в запас,
Кто песню пел не в лад.
А бабы выли в этот час,
Как много лет назад.
И провожали мужиков —
Покуда те в виду,
И за борта грузовиков
Хватались на ходу.
И в жаркой билися пыли,
Дружны в беде одной.
Потом, утихнув, порознь шли,
Забрав детей, домой…»
(А. Твардовский. Голошение. День поэзии, Л., 1985, с. 311–312).
27 августа я прошёл по маршруту Сенькино – Попово – Васино – Тихонино – Захарово – Киркино – Чакрыгино – Кузино – Сенькино, простился с родными местами, родственниками и знакомыми. 28 августа пошёл в Слободку к Прониным, а от них на пароходе поплыл в Казань. Там узнал, что однокурсники ещё не в армии. Человек восемь из нас недели три работали грузчиками на кондитерской фабрике. К концу сентября 1941 года в составе группы студентов-добровольцев я был зачислен в парашютно-десантные войска и определён стрелком-автоматчиком в 211-ю воздушно-десантную бригаду, которая формировалась километрах в двенадцати от города Маркса Саратовской области. Недель пять мы убирали там арбузы, махорку, зерновые культуры. Потом получили обмундирование, и начались занятия. В декабре 1941 года нас перебросили в Малаховку, это в Подмосковье, а в марте 1942 года – в Люберцы. Проходили учения, в частности, тренировка в прыжках с парашютом.
В мае 1942 года нашу бригаду забросили в тыл врага – в брянские леса: нужно было вывести из окружения кавалерийский корпус генерал-лейтенанта Белова. Задача была выполнена. Бригаде присвоили звание Гвардейской. Возвратились в палаточный лагерь на берегу реки Москвы. Здесь то ли бригаду преобразовали в пехотную часть, то ли остатки её влили в пехотное подразделение, но теперь это стал 118-й Гвардейский стрелковый полк 37-й Гвардейской стрелковой дивизии. В августе 1942 года мы отправились на фронт – на Дон (где-то пониже устья реки Тишанки). Там находились около двух месяцев, причём, не отступили ни на шаг. В конце сентября нас на машинах через Камышин доставили под Сталинград. Дня через два или три ночью на лодках и катерах мы переправились на левый берег Волги. Навсегда запомнилась картина: весь Сталинград был в зареве пожаров. Сзади сразу же за кормой лодки стоит стеной тьма, которая иногда разрывается вспышками выстрелов от орудий, бьющих по врагу из-за Волги. Впереди – нечастые разрывы немецких мин и снарядов. Дивизия заняла оборону в районе тракторного завода. С утра до вечера над нами завывали сирены фашистских самолётов, бомбивших наши позиции. Непрерывно шла стрельба: перерывы случались лишь в ночное время. Потери были так велики, что личный состав пополняли почти каждую ночь. В ноябре, думается, 11 ноября, гитлеровцы утром предприняли яростные атаки, которые продолжались весь день. Люди убывали. К вечеру от полка осталось человек двадцать, почти все раненые. У меня осколочное ранение в ноге повыше колена без повреждения кости. Собрал нас капитан и вывел сначала на КП дивизии Родимцев, теперь она стала крайней на правом фланге, потом провёл на 62-ю переправу, и ночью на катере мы перебрались на левый берег Волги. В декабре 1942 года дивизию направили на формирование в город Балашов.
В начале февраля 1943 года – снова на фронт. В городе Ельце мы вышли из вагонов и двинулись на запад. Наступление шло успешно. Дороги заносило снегом, и тылы отстали. Возникли перебои в снабжении, нас стали одолевать вши. Потом всё наладилось. Когда растаял снег, мы по грязи ходили в валенках: ботинки у нас были в вещмешках, но, когда продуктов не было, мы их променяли на что-то чуть похожее на хлеб. Трагическое соседствовало рядом с комическим!
Наступление приостановилось в концы мая, когда мы находились недалеко от станции Дерюгино на вершине образовавшейся Курской дуги. Мы не попали под удар немецкого наступления, в бои вступили уже потом, когда атаки врага были отбиты. Потом мы брали Севск почти без потерь: так много здесь было нашей техники; форсировали реку Сож. Немцы, стремясь сбить нас с правого берега Сожа, нещадно бомбили; рухнуло перекрытие блиндажа, мне царапнуло нижнюю часть спины, соседа убило. Взяв Днепр, вступили в Белоруссию. К зиме наступление выдохлось, и мы до 24 июня 1944 года вели лишь оборонительные бои. Весной я был контужен, несильно, но чем-то забило глаза, они болели, текли слёзы. Недели полторы или две лечился в санроте. После выздоровления меня временно взяли на офицерскую должность в штаб полка, а потом оставили там постоянно. В дальнейшем были наступательные бои в Белоруссии, в Польше на Наревском плацдарме и при ликвидации окруженной группировки гитлеровских войск в Грудзензе, при освобождении Гданьска, форсировании Одры в конце апреля 1945 года. Для нашего полка война на этом практически закончилась.
Мы, оставшиеся в живых участники войны, пережили невероятные физические, нравственные, эмоциональные перегрузки, но наши жертвы незначительны в сравнении с жертвой тех, кто навсегда остался на поле брани. В этом смысле глубоко справедливы слова У. Уитмена: «Самыми храбрыми были солдаты, которые не вернулись домой». Поэтому многие из нас стараются не носить награды: ведь большинство погибших наград не имели.
На стене литейного цеха Волгоградского тракторного завода установлена мемориальная доска со словами: «Здесь стояли на смерть и победили герои 37-й Гвардейской стрелковой дивизии генерала В. Г. ЖОЛУДЕВА. Октябрь. 1942 г.».
Демобилизовался я 15 октября 1945 года. Около 10 ноября приехал в город Юрьевец, побыл в Слободке, получил паспорт и военный билет. Потом отправился в Сенькино, обошёл всех родственников и в конце ноября поехал в Иваново заканчивать учёбу в пединституте.
В Ивановском пединституте заместитель директора по учебной работе В. Д. Левин, впоследствии уехавший в Израиль, встретил меня не очень приветливо: то ли сомневался, способен ли я после более чем четырёхлетнего перерыва учиться на IV курсе, да ещё пропустив почти весь седьмой семестр, то ли имел какую-то другую причину. Даже зачисление в институт не было оформлено, как следует, о чём я узнал спустя двенадцать лет, когда работал уже в Ярославском пединституте. Заведующая отделом кадров спросила, почему у меня в дипломе об окончании Ивановского пединститута записано: поступил в 1942 г. и окончил в 1946 г., тогда как по другим документам значится, что в 1942–45 гг. я был на фронте. На запрос в Ивановский пединститут получил три ответа. Я приступил к занятиям в институте, хотя, по-видимому, моё поступление официально не было оформлено.
Воспоминания фронтовика. Военные годы. Автономная Республика немцев Поволжья
28 сентября 1941 г. в составе группы студентов-добровольцев я был зачислен Молотовским райвоенкоматом Казани в парашютно-десантные войска.
Из Казани мы отправились на обычном пароходе вниз по Волге и прибыли в город Марксштадт, районный центр Автономной республики немцев Поволжья, находящийся в семидесяти четырёх километрах выше Саратова.
В Марксштадте размещался штаб 1-го воздушно-десантного корпуса, а наша 211-я воздушно-десантная бригада формировалась в селе Орловском, расположенном километрах в двенадцати от Марксштадта. Орловское – большое село, стоящее недалеко от Волги на её левом берегу. В нём несколько улиц и переулков. В центре на площади стоит каменная церковь с колокольней и большое каменное двухэтажное здание, которое занял штаб бригады. На противоположной стороне площади – здание магазина. В нём продавали и продукты, в частности, печёный хлеб. Так как получаемых в столовой харчей нам не вполне хватало, и, как говорится в старой пионерской песенке "наши бедные желудки были вечно голодны и считали мы минутки до обеденной поры", то мы покупали в магазине немного хлеба. Потом продавать нам хлеб перестали, причина неизвестна, и мы по вечерам стали варить картошку, пока её можно было брать.
Когда мы прибыли в Орловское, немцы отсюда были уже вывезены. Дома стояли пустые и молчаливые. Кое-где солдаты находили «трофеи»: телёночка, домашнюю птицу, в одном месте даже улей с мёдом… Значит, коренные жители покинули село недавно, вывозили их спешно. Сколько, наверно, было пролито слёз! Что им пришлось пережить! И при эвакуации, и в дальнейшем.
Хотя леса в окрестностях Орловского нет, но почти все дома деревянные, причём, построены они, как правило, по одному плану. С невысокого крыльца входишь в первую комнату, которую можно назвать прихожей; слева находится вторая комната, чуть побольше, она, возможно, являлась столовой; если из прихожей пройти вперёд, то попадёшь в третью комнату, а из неё – налево – в четвёртую, самую большую. На месте пересечения перегородок находится печь, в которую примерно в метре от пола вмазан обыкновенный круглый котёл, закрывающийся крышкой. Он доступен из всех комнат. Назначение этого котла мы так и не разгадали. При каждом доме участок (огород).
Во время нашего пребывания здесь в каждом таком доме размещался взвод – около сорока пяти человек. Солдаты спали на сооружённых ими двухъярусных нарах в двух больших комнатах.
В первое время, дней сорок, мы убирали урожай. Сначала занимались уборкой табака и арбузов. Арбузов было так много, и вывозили их так плохо, что мы жажду утоляли только ими и, кажется, совсем не пили воды. Потом перешли на более трудную и пыльную работу – на уборку пшеницы. Пока ходили втом, в чём приехали сюда. На работе одежда поистрепалась, многие сильно обносились. Не лучше было с обувью: ботинки у некоторых, как говорится, просили каши. В первой половине ноября мы получили солдатское обмундирование. И началось обучение военному делу.
Одним из занятий были стрельбы – учебные выстрелы по мишеням. У меня это получалось хорошо, и мне поручили вести в роте учёт выполнения нормативов. Далеко не все быстро овладевали меткой стрельбой: некоторые бойцы долго не получали зачёта. Как-то пришёл на стрельбище (стреляли без командира роты) командир батальона капитан ПОДЗАТЫЛЬНИКОВ и поинтересовался состоянием навыков стрельбы у солдат – не фактическим, а по учёту.
Поскольку некоторые бойцы ещё не достигли нужных результатов, он начал возмущаться, но ругал не тех, кто отстаёт, а меня, будто я плохо веду учёт. Вот так…
В конце ноября стали практиковать двухдневные и трёхдневные учебные походы. Мы увидели, что деревни в окрестностях Орловского большие, поэтому находятся одна от другой на значительном расстоянии. И все пустые. Лишь в декабре стали появляться беженцы из западных областей и заселять дома, но прибывало переселенцев немного.
Перед одним из таких походов нам выдали тесто для приготовления горячего блюда – клёцок. Быть моим компаньоном по приготовлению обеда изъявил желание политрук роты, человек лет тридцати-сорока, вроде бы добрый, но эта доброта почему-то не располагала к нему. Я и понятия не имел, как готовить эти клёцки. По-видимому, кулинарные познания и навыки моего компаньона были на том же уровне, так что это дело он полностью доверил мне, даже совета никакого не дал. Я нагрел в котелке воду, пустил туда тесто, весь кусок; довел содержимое до кипения и подержал некоторое время в этом состоянии. Приготовившись обедать, мы увидели, что тесто опустилось на дно и при высокой температуре подгорело. Нам с политруком пришлось есть какую-то баланду, от которой неприятно пахло горелым. Посмеялись, и всё. Про себя я подумал: политрук расположен ко мне.
Однако спустя года два работник штаба А. ЗЕЛЕНОВ, который раньше был в нашем батальоне и знал меня, сказал мне, что я длительное время был под наблюдением, и что наблюдение уже прекращено. Очевидно, когда-то я необдуманно что-то ляпнул и попал на заметку.
Около 20–25 декабря 1941 г. объявили, что нам предстоит длительный поход, в который мы должны забрать всё индивидуальное имущество… Через три дня мы пришли в город Энгельс, погрузились в телячьи вагоны и поехали… А куда – в таком случае не говорят: военная тайна.
Как оказалось, я покидал тогда Автономную республику немцев Поволжья навсегда. Позже мне иногда приходила в голову мысль побывать в тех местах, но случая такого не представилось.
Приехали мы в подмосковную Малаховку. Наш батальон разместился в здании школы, находящейся недалеко от станции. Здесь, кроме прочего, стали заниматься парашютным делом и прыжками с парашютом.
Первый прыжок
Ещё в Орловском мы учились правильно приземляться, прыгая с четырёхметровой вышки. В Малаховке ознакомились с устройством парашюта, учились правильно укладывать его, прыгали с парашютом с вышки, а затем и с самолёта.
То восторженно-уважительное отношение к парашютному спорту, которое было воспитано до войны, сменилось озабоченностью и некоторым страхом. Дело в том, что почти каждый раз в ходе тренировочных прыжков батальона (около 600 человек) один-два человека разбивалось, так как парашют «шёл колбасой», т. е. не раскрывался. Причины нам не объясняли, можно лишь предполагать, что допускались ошибки при укладке парашюта, незамеченные инструктором.
Первый прыжок запомнился больше остальных. Прыгали мы с самолёта «ТБ-7» через люк в его «брюхе».
…Нервы предельно напряжены. Но силы воли хватает, чтобы заставить себя делать то, что нужно. Вот подходит моя очередь, и я приближаюсь к люку. Он в это время закрывается, так как самолёт начинает разворачиваться. Я жду. Сам я ничего не замечаю, но боец ОГАРЁВ, который находился поодаль с противоположной стороны люка и смотрел на меня, потом рассказывал, что у меня из-под шапки стекали капельки пота. А в самолёте было холодно.
Наконец, люк раскрывается, я быстро зацепляю карабин шнура, который должен при моём падении выдернуть чеку, чтобы раскрылся чехол, в котором находится уложенный парашют, и проваливаюсь в люк. Всё происходит, как должно, и через секунду я чувствую рывок: парашют раскрылся и затормозил моё падение. Самочувствие: как будто я весь чем-то был стиснут, и вот то, что меня сдавливало, отпадает слоями, напряжённость отступает, её сменяет радостно-торжественное состояние. Приятно смотреть вниз на домики, на маленьких человечков, очень медленно движущихся по дороге, на лес, темнеющий вдали.
Только на земле я замечаю, что у меня нет одной рукавички (они с помощью шнурка пристёгивались к пуговицам на рукавах десантной куртки): видимо, в люке она зацепилась за что-то и оторвалась. Но в данный момент это меня не беспокоит, не снижает настроения. Вопреки моим ожиданиям и предположениям, последующие прыжки не были в смысле психологической нагрузки более легкими, чем первый.