bannerbannerbanner
Трансмутация

Алла Вячеславовна Белолипецкая
Трансмутация

Полная версия

– Уходите! – крикнул он внучке и её другу, взмахивая рукой – указывая в сторону подворотни, выходившей на улицу. – Прямо сейчас!

Но, конечно, Ивар и Настасья с места не сдвинулись – только смотрели на него во все глаза. Профессор задержал на них взгляд – но совсем ненадолго, на пару секунд. А потом ловко и сноровисто развязал узел на своей страховочной привязи, раскрутил свернутую в жгут мокрую простыню и накрылся ею с головой. После чего шагнул с балкона в комнату.

8

Настасья даже не понимала, что кричит, повторяя: «Дедушка, дедушка!..» Но тут Ивар зажал ей ладонью рот – как много лет назад, на пляже.

– Тише, ради Бога! – прошептал он, свободной рукой набрасывая капюшон ей на голову. – На нас и так все смотрят!

Первым побуждением Настасьи было – вцепиться зубами в его ладонь, как она уже делала. Но теперь ей было не девять лет. И она просто отвела от своего лица руку Ивара, перед тем кивнув ему – дескать, буду молчать.

И она вправду молчала, только поминутно переводила взгляд с балкона, на котором только что находился её дед, на двери подъезда – из которых валил черный дом. Ни в проеме балконных дверей, ни на выходе из подъезда её дедушка не появлялся. И сёстры Ивара, конечно же, не появлялись тоже.

Никто не выходил из дверей и двух других подъездов дома – не выносил свое имущество. Жильцы даже не пытались самостоятельно тушить пожар или спасать свои вещи. Как видно, такого добра в городе хватало с избытком: и брошенных квартир, и брошенных неновых вещей. Никто не сунулся бы в огонь, чтобы вытащить бывшее в употреблении имущество. И никто не полез бы спасать соседа – если бы даже хорошо знал его. А Настасьин дед всегда держался наособицу. И соседи не просто испытывали безразличие к его жизни или смерти – они даже не заметили бы разницы между тем и другим.

Однако – безразличны эти люди были не ко всему.

Настасья пребывала в таком отчаянном напряжении, что далеко не сразу уловила: в толпе вокруг происходят перемены. Ивар уже несколько раз тянул её за рукав, шепча: «Ну, всё, нам нужно уходить!». Однако девушка только выдергивала руку – и продолжала смотреть на горящий дом.

А когда Настасья догадалась, наконец, оглядеться по сторонам, её окатило волной паники. Все эти люди, сгрудившиеся вокруг – они уже не просто смотрели на них с Иваром. Они медленно, шажок за шажком, брали их в кольцо. Это их молчаливое приближение было почти незаметно глазу, особенно – в ночной темноте, которую только слегка разгоняли языки огня. Настасья догадалась, что их окружают, лишь тогда, когда заметила: между ними и спасительной подворотней, на которую указывал её дед, больше нет прохода. Его перекрывают с полдесятка человек – мужчин и женщин, жадно глазевших на неё и на Ивара.

Настасья подумала: будь хотя бы один из этих людей колбером, она сама и её почти жених уже превратились бы в безликих существ, словно бы слепленных из сырого теста. То, что толпа еще не атаковала их, означало только одно: капсулами Берестова/Ли Ханя никто из их соседей не обзавелся. Считали это пустой тратой денег – пусть и не таких уж больших.

С Глобалнетом или без него, Настасья понимала: те люди, чья внешность могла стать источником наживы для колберов, давно уже перекочевали в специализированные лечебные учреждения. Человеческий генофонд не обладает беспредельными возможностями – Настасьин дедушка не раз говорил об этом. Число по-настоящему красивых людей не столь уже велико относительно общей численности мирового населения – убывавшего теперь быстрее, чем во время средневековых эпидемий чумы. И физическая красота не может гарантированно воспроизводить самое себя. Даже очень красивые родители совсем не обязательно производят на свет красавцев-детей. Стоило ли удивляться тому, что в городе Риге (и в других городах, надо полагать, тоже) за последние десять лет резко поубавилось число людей, которые могли считаться привлекательными аватарами для желающих пройти трансмутацию?

И вот теперь здесь, посреди ночи, одни среди толпы, появились они с Иваром. Когда её дедушка говорил про мышек среди кошек, то он, пожалуй, еще милосердно смягчил краски. Настасья и её друг – они стояли сейчас среди толпы, как жертвы кораблекрушения среди целого племени туземцев-людоедов. Что там Джек Лондон писал про страшные Соломоновы острова? Его бы отправить в 2086 год – с его улыбкой кинозвезды и фигурой пловца!

Все эти мысли промелькнули в голове Настасьи быстрее, чем она успела сделать вдох и выдох. Глаза ей разъедал дым, горло саднило, а кожу на лице словно бы стянуло сухой маской. Однако в голове у девушки внезапно прояснилось, и все её мышцы завибрировали от выплеска горячей силы: адреналин сделал своё дело. Про адреналин – как и про всё остальное – Настасье рассказывал дедушка. И не затем он погиб, чтобы они с Иваром дали себя сожрать. А в том, что он погиб, сомнений у Настасьи не осталось. Их дом пылал.

– Надо уходить, – одним уголком губ выговорила она, обращаясь к Ивару.

И тот, уж конечно, был согласен с ней всем сердцем. Вот только – время для ухода они упустили. Люди в толпе, до этого двигавшиеся медленно и сторожко, теперь уже больше не таились.

– Берем их, пока пожарных нет! – прокричал кто-то из погорельцев.

И все они, словно армия зомби в старом сериале про ходячих мертвецов, прихлынули к Настасье и к Ивару. Те инстинктивно встали спина к спине – как пираты, принимающие оборонительную стойку у мачты. И Настасья пожалела, что дедушка отдал ей какой-то непонятный квадрат в полиэтиленовой упаковке – вместо того, чтобы дать ей свой пистолет.

– Не подходите! – крикнул Ивар и, сорвав через голову черную кожаную сумку, взмахнул ею, как если бы держал в руках кистень.

Нападавшие чуть-чуть подались назад, но – всего на пару сантиметров.

– По ногам их бейте! – крикнул кто-то из толпы. – Чтобы они упали! Только не затопчите их – надо, чтоб их головы остались целы!

Ивар одним движением расстегнул молнию на сумке и принялся шарить в ней, явно ища хоть что-нибудь для защиты. Человек из толпы, стоявший к нему ближе других, попытался ударить его подсечкой по ногам, и юноша только в последний момент заметил это и сумел отпрыгнуть, так что нога нападавшего прошла мимо. И тот, не удержав равновесия, завалился на спину и разразился яростной бранью.

– Погодите, – крикнул кто-то из погорельцев, – у меня есть электротазер! Мне только нужно к ним подобраться…

И в этот момент с балкона – из бывшей квартиры Озолсов – вниз полетел горящий человек.

Глава 4. Мост

27-28 мая 2086 года. Ночь с понедельника на вторник. Рига

1

Пылающее тело рухнуло на толпу – всего в паре шагов от Ивара и Настасьи. Их обоих окатило не просто жаром – их словно бы сунули головами в мангал, где жарились и плевались жиром шашлыки. И этот сытный запах жареного мяса показался Настасье самым жутким из всего, что с ней происходило в жизни.

«Дедушка, ты всё-таки прыгнул», – подумала она. И что-то в её сердце омертвело и уничтожилось при этой мысли.

А между тем (туземцы) люди, на которых свалился полыхающий мертвец, одним только запахом не отделались. Двор огласился криками ужаса и боли, многие начали хлопать себя по спинам, головам и плечам, сбивая языки пламени – реального или мнимого. Мертвец ухитрился кое-кого поджечь, это правда. Но еще больше народу он своим падением напугал и заставил отступить. Пятился от догорающего на асфальте тела и человек, сжимавший в руках нечто вроде электродрели без сверла: владелец тазера.

– Бежим! – закричал Ивар, хватая Настасью за руку.

И – они почти успели выскочить из подворотни на улицу до того, как их соседи очухались. Ах, если б Настасья могла променять свою красоту на пару крыльев для себя и для своего друга! Но никто им крыльев не предлагал. А один из туземцев заорал им в спину: «Держи! Удирают!» в тот самый момент, как они с Иваром выбегали со двора.

2

Знай они с самого начала, в какую сторону бежать, дело, быть может, и не обернулось бы так худо. Они с Иваром всё-таки получили фору – пусть и в пару десятков метров. И им было по восемнадцать лет. Но – Настасья давеча сказала чистую правду: они не имели ни малейшего представления о нынешнем городе. И, очутившись посреди улицы, поначалу просто опешили.

Это не была Рига – просто не могла быть она. Настасья решила: она спит, и ей снится кошмарный сон – вроде тех, где к ней являлся безносый лорд Волан-де-Морт. Иначе с чего бы ей видеть свой родной город – город с роскошнейшей архитектурой, жемчужину в короне Балтики, – а таком образе?

Да, было темно: фонари на улице горели – один из трех. Да, улицу тоже частично заволокло дымом. Но и в дыму картина метаморфоз открывалась вполне отчетливо. В один миг девушка поняла, почему пожарная машина не едет так долго. И почему полицейские наряды прибывают на вызовы только через несколько часов. А как они должны были ехать – и полицейские, и пожарные? На проезжей части почти без просветов, одним нагроможденьем, стояли брошенные машины. Так что, когда Ивар и Настасья всё-таки пустились наутек, им пришлось лавировать между пустыми электрокарами и их распахнутыми дверцами, как внутри лабиринта.

Под ногами у них тут же захрустели осколки стекла. И такой же хруст производили подошвы преследователей, затопотавших у них за спинами. Оно было и понятно: в окнах, в плафонах фонарей, в ветровых стеклах брошенных электрокаров и в витринах магазинчиков, которых в этом квартале было когда-то полным-полно – везде зияли чернотой разных размеров пробоины. Но – благодаря стеклянному крошеву под ногами беглецы хотя бы могли не оглядываться, чтобы проверить, как далеко от них находятся (туземцы) соседи.

Ивар и Настасья выбрали направление своего бегства автоматически, не думая: побежали под уклон улицы, к какому-то пересекавшему её широкому пространству – неосвещенному и непонятному. Бежать в гору у них просто не доставало сил.

 

Брусчатку под их ногами покрывали выбоины, заполненные водой после недавнего дождя, и они с Иваром были на грани падения уже раз по пять каждый. Упасть означало бы – смерть. Стоило только преследователям оказаться от них на расстоянии выстрела из тазера, и погоня закончилась бы. Но Настасья с Иваром продолжали бежать, не сбавляя скорости. Как и те, кто гнался за ними – с криками на русском и на латышском языках, с руганью (кто-то из преследователей явно упал), чуть ли не с улюлюканьем. Настасья подумала: сама погоня уже вогнала этих людей в такой раж, что они могут просто убить их – безо всяких выкрутасов.

И тут же мимо её головы пролетел и приземлился на несколько шагов впереди булыжник из брусчатки. Другие преследователи наградили метателя возмущенными воплями, возможно – даже тумаками, и кто-то злобно выкрикнул: «Идиот, сказано же было: не в голову». Но – толку-то было бы в этом, если бы бросавший не промазал?

Ивар увлек Настасью к стенам домов – где царила почти полная тьма. Там, конечно, в них труднее было бы попасть, если бы кто-то повторил попытку с камнем. Но и бежать стало намного тяжелее. Возле стен громоздились коробки с непонятным хламом, пакеты с тряпьем и еще какое-то явно мародерское имущество, отчего-то брошенное на полдороге. Пару раз им с Иваром приходилось перепрыгивать через распахнутые чемоданы, покинутые владельцами. Как видно, не одним только Карине и Сюзанне приходила в голову мысль об отъезде. И не им одним осуществить этот отъезд так и не удалось.

А потом Ивар нечаянно задел на бегу какой-то рекламный щит – старый, должно быть: на нем красовалось истершееся лицо Максима Берестова, сжимавшего в руках колбу имени себя. И на тротуар перед ними выкатилась детская коляска. Настасья охнула и замерла на месте. Её ноги словно бы затянуло в тот самый зыбучий песок, о котором она много лет назад говорила Ивару.

3

Сидевший в коляске ребенок был девочкой примерно двух с половиной лет. Но – именно что был. Хотя ребенок и не умер. По крайней мере, формально.

Девочка откинулась на спинку прогулочной коляски и совершала руками одно и то же повторяющееся движение: покачивала то вправо, то влево небольшую куклу, которую она держала. Она и сама могла бы показаться заводной куклой: в цветастом платьице и с розовыми лентами в светлых волосах. Но платье на ней там и сям свисало клочьями. А лицо девочка склонила так низко, что её подбородок должен был бы касаться её груди. Вот только – Настасья подозревала, что никакого подбородка у ребенка теперь уже нет. И еще: она поняла, что умрет на месте, если только заглянет в это низко склоненное личико.

– Бежим, ей уже не помочь! – закричал Ивар и снова потянул Настасью за собой; но почти тут же отпустил её руку.

Девушка подумала: «Ну, вот, он решил бежать дальше без меня». И тут же сказала себе: это хорошо. Так хотя бы он спасется. А потом увидела, что Ивар скинул с плеча ремень черной кожаной сумки, которую дал ему профессор Королев. И выставил её перед собой, будто щит.

Настасья обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть: преследователь с тазером их настиг. Две медные проволоки, похожие на длинные пружины, вылетели из дула диковинного пистолета, и электроды, которыми они заканчивались, с шипением ударились о жесткую кожу сумки. Свиная кожа оказалась много прочнее человеческой: электроды вонзились в неё, но не пробили насквозь. Хотя урон всё же нанесли.

Ивар держал сумку боком – не успел перехватить поудобнее. Равно как не успел и застегнуть молнию на ней – расстегнутую во время безуспешных поисков оружия. Руки Настасьиного друга непроизвольно дернулись, когда передающие заряд электроды оказались возле них, сумка перевернулась расстегнутой молнией вниз, и всё её содержимое полетело на булыжную мостовую и на коляску с безликой девочкой. Та при этом даже не вздрогнула – продолжила качать куклу.

Ивар вскрикнул и попытался поймать выпадающие из сумки вещи. Однако сделал только хуже: какой-то пакет раскрылся прямо у него в руке. Легкий ветерок подхватил его бумажное содержимое и понес туда, где были их преследователи.

– Я растяпа! – в сердцах воскликнул Ивар.

Но соседи (туземцы) вдруг замерли на месте и принялись хватать парившие в воздухе бумажки прямо на лету. Или подбирать их с тротуара, выдирая друг у друга из-под ног. А человек с тазером бросил наземь свое оружие и кинулся курочить еще один пакет, тоже выпавший из сумки.

Тут только Настасья уразумела: по темной улице разлетаются деньги. Причем не какие-то балтийские марки, а червонцы: валюта Евразийской конфедерации, куда они с Иваром по замыслу дедушки должны были отправиться. И найти там Китеж-град – невидимый, надо полагать.

Настасью начал разбирать смех, и она прикрыла себе ладошкой рот – чтобы Ивар, чего доброго, не решил, будто она спятила. Но тому было не до неё. Он выпустил из рук сумку, на которой еще исходили искрами электроды из тазера, а затем совершил поступок настолько дикий, что Настасья не поверила собственным глазам. Он схватил под мышки (безликую) девочку с куклой и попытался пересадить её на тротуар. Вот только девочка снова принимать сидячее положение не пожелала. Её ножки распрямились, повисли и больше уже не сгибались. Так что Ивар просто уложил её на бок. А потом – сел в коляску сам, подобрав под себя ноги и почти что упершись в колени подбородком.

По мнению Настасьи, одного этого должно было хватить, чтобы детское перевозочное средство развалилось на части. Но нет: коляска оказалась прочной; она заскрипела – и только. И Настасьин почти жених произнес слова, каких прежде она от него не слыхивала:

– Садись ко мне на колени! Живо!

4

Коляска катилась под уклон, всё более набирая скорость. Она кренилась под ними – то на один бок, то на другой, подвывала и скрипела, временами выписывала зигзаги и кренделя, но всё-таки ехала. И не разваливалась – пока что.

Между тем их преследователи не слишком долго возились, собирая рассыпавшиеся деньги. То ли банкнот оказалось не очень-то много, то ли погорельцы проявили необычайную сноровистость. Даже сквозь скрежет колясочных колес, грозивших в любой момент отвалиться, Настасья слышала звуки возобновившейся погони. Правда, теперь они с Иваром передвигались намного быстрее своих соседей, однако это преимущество могло растаять в любую секунду, если (когда) коляска развалилась бы под ними.

Но Настасья даже звуки погони на несколько секунд перестала слышать, когда их транспортное средство докатилось-таки до конца улицы. И девушка поняла, что это был за серый просвет, к которому они направлялись. Собственно, понять это она должна была бы сразу – ведь до того, как дед заточил их с Иваром в «башню из слоновой кости», они тысячу раз гуляли по этому району города. А главное, мама Ивара много раз упоминала о том, что работает в госпитале за рекой!

И тут их коляска, наехав обоими правыми колесами на бордюрный камень, опрокинулась. Она так и не развалилась на части, просто с размаху вышвырнула своих пассажиров на брусчатку почти не освещенной набережной. Широкая полоса перед ними – это была река Даугава. А впереди, величественный даже теперь, темнел наведенный полвека тому назад мост Европейского Союза.

5

Настасья знала от своего деда, что в прошлом, за десятилетия до нынешней катастрофы, три страны, ныне входящие в Балтийский союз, состояли в двух иных союзах. Один из них – Советский Союз – был единым государством и распался еще в конце двадцатого века, разорванный экономическим коллапсом и амбициями внутренних национальных элит. А вот другой союз продержался намного дольше. И являл он собой межгосударственное объединение, сопоставимое, разве что, с Римской империей.

Но история учит одной непререкаемой истине: все империи рано или поздно рушатся. Исключений тут не бывает. И Европейский Союз, сокращенно – просто ЕС, тоже таковым не стал. Он просуществовал ровно сто лет, почти день в день. В марте 2057 года шесть стран-учредительниц интеграционного блока: Германия, Франция, Италия, Бельгия, Нидерланды и Люксембург – подписали историческую декларацию о прекращении всех взаимных обязательств. Впрочем, ЕС к тому времени имел место быть уже только на бумаге.

Дедушка Настасьи говорил, что историки сломали немало копий, споря о том, когда же на самом деле начал происходить его распад? Кто-то говорил: всё началось в 2016 году, когда Британия решила хлопнуть общеевропейской дверью. Другие с ними не соглашались, утверждая: выход Британии – пресловутый Brexit – не сильно навредил бы объединенной Европе. Но вскоре после этого её ударила ножом в спину Греция: решила отказаться от евро и вернуться к своей национальной валюте – драхме. Причем выдвинула железный аргумент: с дорогим евро страна ни за что не сумеет поднять международную конкурентоспособность своих товаров, а главное – своих самых востребованных услуг: туристических. И, стало быть, не сможет найти средства на погашение долгов перед внешними кредиторами. Но, впрочем, Греция изъявила готовность остаться в составе зоны евро, ежели её кредиторы (другие страны ЕС, и в первую голову – Германия), спишут ей долги. А когда Германия назвала такое заявление шантажом, Греция предложила ей умолкнуть (деликатно выражаясь) и не мешать греческому народу самому избирать собственное будущее.

Находились, однако, спорщики, которые утверждали: даже после этой эскапады Греции ничего катастрофического не случилось бы, если бы в это же самое время на востоке Евразии не начали вырисовываться контуры новой империи Чингисхана. Так злые языки именовали будущую Евразийскую конфедерацию – сокращенно ЕАК. Хотя мало кто доходил до такого лукавства, чтобы обвинять ЕАК в прямом воздействии на грядущий распад Европейского союза. Как ни крути, а при создании Евразийской конфедерации в неё вошло всего четыре государства: Россия, Белоруссия, Казахстан и Киргизия. И по своему геополитическому влиянию вряд ли она могла тягаться с ЕС, который на тот момент включал в себя 27 стран. Нет, создание Конфедерации стало триггером крушения ЕС в силу совсем других причин.

Всё дело было в том, что с момента возникновения ЕАК страны Европы словно бы перестали замечать свои внутренние проблемы. Негласно условились считать их ничтожными и несущественными. А в качестве главной и чуть ли не единственной угрозы своему благополучию стали воспринимать Евразийскую Конфедерацию – которую европейцы упорно путали с Российской Федерацией.

Греция вышла из зоны евро? Так это всё потому, что православная Москва сумела по церковным каналам повлиять на православный греческий клир. А тот, в свою очередь, залучил в свои сети и охмурил политический истеблишмент страны.

Сербия отозвала свою заявку о вступлении в ЕС? Так ведь и сербы – тоже православные. Да и, к тому же, они до сих пор с благодарностью вспоминают, как Россия вступилась за них в 1914 году. И, конечно же, в их демарше тоже виновата Москва.

Венгрия и Чехия ни в какую не хотят принимать на своей территории иностранных мигрантов? Так это и подавно – влияние Москвы. Ведь и Прага, и Будапешт когда-то находились у неё под пятой. И до сих пор испытывают за это благодарность… Ну, то есть, не то, чтобы благодарность… Да, в общем – неважно. Что-то ведь они к Москве испытывают! И, следовательно, она априори виновата.

Ситуацию не исправил даже перенос единой столицы Конфедерации из Москвы в Санкт-Петербург. Рука Санкт-Петербурга – это как-то не звучало. Европейцы по старинке винили во всех своих бедах именно Москву. И объединенная Европа становилась разъединенной, сама того не замечая – слишком уж поглощенная страхом внешней угрозы.

Однако разъединение это случилось не разом, не в один год. Даже – не в одно десятилетие. И в начале 2030-х страны Балтии, уже тридцать лет как являвшиеся членами ЕС, оказались одним из форпостов борьбы с этой самой внешней угрозой. Балтийцы и сами понимали, что очутились как будто между Римом и гуннами. Позиция – врагу не пожелаешь. И не так уж много времени прошло, прежде чем они покинули состав ЕС, чтобы создать свою собственную группировку: Балтийский Союз. Но – в 2036 году об этом еще никто не помышлял. И геополитические союзники изо всех сил старались заручиться благорасположением балтийцев. Так что на собственные средства возвели в Риге новый мост через Даугаву, оговорив только одно условие: чтобы за ним навсегда сохранилось название: мост Европейского Союза. А потому и в 2086 году он всё еще именовался так.

6

Мост был двухуровневым. На нижнем уровне располагалось четырехполосное шоссе, а верхний предназначался для пешеходов и велосипедистов (в 2030-х годах вся Европа раскатывала на велосипедах). Но теперь, через пятьдесят лет, обе части моста насквозь пронзал бледно-голубой лунный свет: ни одного велосипедиста или электрокара по нему не двигалось. И даже Настасья с Иваром, просидевшие последние девять лет в башне из слоновой кости, хорошо понимали: в пустынности этой повинна не одна только ночь.

 

Когда коляска упала, они оба так треснулись о брусчатку набережной, что из них чуть дух не вышибло. И Настасья подумала (снова издав истерический смешок, но теперь только мысленно), что, разбейся они сейчас насмерть – и стали бы единственными взрослыми людьми в мире, которых убила детская прогулочная коляска.

Однако они не разбились. И, хоть и ушиблись, но не настолько крепко, чтобы им отказали зрение и слух. Лежа не земле, они отлично видели, что к ним спешат давешние преследователи. И что владелец тазера подобрал его с земли и теперь бежит впереди всех.

– Вставай! – Голос Ивара прозвучал хрипло. – Нам надо перейти мост! Твой дед говорил: в пешеходной части образовались провалы. Так что эти мерзавцы всей толпой бежать за нами не смогут.

Настасья хотела спросить Ивара: а сами-то они как станут через эти провалы перебираться? Она едва могла пошевелиться от изнеможения. И всё-таки она перекатилась на бок и подтянула колени к груди, чтобы потом было легче подняться. Тогда-то она и увидала их – вторую группу.

Поначалу девушка решила: это их соседи решили разделиться, чтобы взять их с Иваром в клещи. Она охнула и указала на людскую массу, которая перемещалась вдоль набережной. И только потом поняла: вовсе это даже не их соседи! Новая толпа состояла из доброй сотни человек. А в их с Иваром доме и пятой части от этого числа не проживало. Но главное – эти новые двигались как-то не так.

Настасье сперва показалось: это какое-то религиозное шествие. Сама она давно, лет десять назад, участвовала вместе с мамой и папой в пасхальном крестном ходе. И это было очень красиво и празднично: посреди ночи люди шли вокруг одного из православных соборов города, держа в руках зажженные свечи. Шли – вот так же степенно, без всякой суеты.

Девушка стала вспоминать: а не Пасха ли сегодня? Но – нет: Пасху они с дедушкой праздновали в семейном кругу еще седьмого апреля! Дедушка еще говорил тогда: Кириопасха – когда Пасха и Благовещенье приходятся на один и тот же день – обычно предвещает события огромной исторической важности. В двадцатом веке такое было, к примеру, в 1991 году – когда прекратил свое существование Советский Союз. «Кириопасха была и одиннадцать лет назад, в 2075 году, – прибавил Петр Сергеевич тогда. – Говорят, именно в тот год Берестов и открыл возможность трансмутации».

Так что это никак не могла быть пасхальная процессия. Да и свечей идущие люди не держали. Они вообще ничего не держали в руках. У них – у всех до единого – пустые руки свисали плетьми вдоль боков. Даже издали это было заметно.

– Не смотри туда! – с усилием выговорил Ивар. – Вставай скорее! Надо бежать!

И Настасья с удивлением осознала: сейчас её друг напуган сильнее, чем когда-либо за эту ужасную ночь.

– Ты знаешь, кто они? – Настасья кое-как приподнялась за четвереньки, а Ивар попытался потянуть её за локоть вверх, но тут же со стоном разжал пальцы и закашлялся.

– Кажется, знаю, – почти беззвучно произнес он; и девушке показалось, что на губах его пузырится какая-то темная слюна.

Настасья всё-таки встала на ноги, и они с Иваром, опираясь друг на друга, оглянулись. От соседей их отделяло теперь не больше двадцати пяти метров. Но, когда Ивар и Настасья повернули к ним головы, их преследователи вдруг остановились. Все разом – так резко и внезапно, как если бы натолкнулись на сделанную из стекла стену.

Один из них выкрикнул что-то по-немецки; Настасье послышалось, что это были слова: gute Hirten2. («Хорошие пастухи? Что это может означать?»). И от этих двух слов соседи-погорельцы начали, словно по команде, пятиться и отступать. А человека три – так и вовсе опрометью кинулись бежать.

– Что он сказал? – Настасья решила, что расслышала неправильно, и повернулась к Ивару, бледное лицо которого словно бы серебрилось в лунном свете.

– Он сказал – добрые пастыри. – И, когда он это произнес, Настасья поняла, что любые увертки уже бессмысленны: она видит на его губах пузырящуюся кровь.

7

Она никогда прежде ни о каких добрых пастырях не слыхивала. То есть, она знала, конечно, евангельское изречение: пастырь добрый душу свою полагает за овцы3. Но каких таких пастырей имел в виду их сосед? И почему все их соседи так дружно струсили и дали драпу? Может быть, она побоялась, что пресловутые пастыри покарают их за то, что они вознамерились продать Настасью и её друга колберам? Но почему тогда Ивар перепугался до чертиков, когда увидел толпу на набережной и услыхал слова гуте хиртен? Ведь они с Иваром, по сути, и были двумя потерявшимися овцами, которых добрым пастырям надлежало спасти!

Все эти мысли промелькнули у Настасьи в голове за одну секунду. И она отринула их все, разом. Сейчас имелись вещи поважнее.

– Ты расшиб себе ребра? – быстро спросила она Ивара. – Дышать – больно?

– Если мы не поспешим, то нам всё будет больно. Скорее! Мы должны их опередить.

Ивар больше не пытался взять её за руку, и Настасья поняла, что уже получила ответ на свой вопрос. Он при падении то ли ударился правым боком о брусчатку, то ли сверхпрочная коляска врезала ему по ребрам своей рамой.

– Тогда нам нужно на мост, – сказала Настасья. – Мы должны перебраться на другую сторону.

Им нужно было срочно попасть в ближайший госпиталь. Хотя бы в тот, где прежде работала мама Ивара. И они устремились к мосту ЕС.

Ивар бежал, не сбиваясь с шага – хоть и держал правую руку крепко прижатой к боку. Сплоховала сама Настасья: поглядела в сторону приближающейся толпы. Несколько человек из неё как раз оказались в круге света, который отбрасывал один из уцелевших фонарей на набережной. Так что девушка мгновенно уразумела, кто движется в их сторону. Не поняла только, почему их так много. И кто заставил их идти? Она ведь уже убедилась: они сами собой не стронутся с места, даже если будут гореть заживо. Всю эту толпу (Настасья сочла тогда, что всю) составляли безликие.

8

Настасья решила, что это наименование – безликие – было милосердным. Пожалуй, даже поэтическим.

«Мои мама и папа – они были такие же, – подумала она, даже не осознавая, что больше не бежит – стоит на месте. – Какая я была счастливая, что не рассмотрела их тогда! И что глядела на Карину всего одну минуту».

Все эти люди, которые механической шаркающей походкой шли теперь к мосту, не держали лица низко склоненными, как та маленькая девочка. Кто-то (добрые пастыри?) откинул им головы назад. Так что передняя часть головы у каждого, кто брел по набережной, была запрокинута к небу – к полной луне. И – какие уж там безликие: все эти люди были безносые, безгубые, безбровые. Возможно, что и безглазые – но глаза у всех были плотно зажмурены, как давеча у Карины.

А потом в свете фонаря возникло еще одно лицо: абсолютно черное и блестящее. Настасья предположила: какой-то чернокожий стал жертвой колберов. Но потом разглядела, что черноликий просто нацепил на себя маску, полностью скрывавшую его черты. Весь в черном, он был похож на японских ниндзя из старых фильмов. И руки его не висели плетьми. Он держал наперевес длинный тонкий шест и время от времени тыкал им в бока и спины безликих, которые начинали выбиваться из толпы.

– Настасья, да что же ты?!.. – Ивар заметил, что она остановилась, только когда сам добежал до моста. И теперь взирал на неё с ужасом.

Но девушка была словно под гипнозом. Она стояла и смотрела на приближающихся (безликих) зомби, почти машинально выделяя из их числа людей в черных масках. Она узрела уже четверых, шедших по флангам. Но почти не сомневалась, что в арьергарде колонны идет еще с десяток пастухов, и что они гонят своих овец в какое-то определенное место.

Ивар подбежал к ней и стиснул её ладонь – левой рукой.

– Ты что, не понимаешь? – Он придвинул губы, перепачканные кровью, к самому капюшону на её лице. – Они сейчас все пойдут на мост. Если мы не успеем перейти, нас просто затопчут.

2Добрые пастыри (нем.)
3От Иоанна (10; 11).
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27 
Рейтинг@Mail.ru