Алеся Троицкая
Королевство Крыльев и Теней
Глава 1
Агония. Вот во что обратилось мое существование, вот единственная реальность, что я знала. Боль – беспощадная, всепоглощающая – струилась по венам раскаленной лавой, скручивала внутренности в тугой узел. Казалось, само мое естество расползается по швам, обращается в прах.
Но за пеленой страданий маячило иное. Тоска. Беспросветная, удушающая, не имеющая начала и конца. Словно я лишилась чего-то бесценного, жизненно необходимого – и эта утрата грызла нутро ржавыми зубами, не оставляла ни мгновения покоя.
В кромешной тьме забвения вспыхивали искры. Робкие, зыбкие – они манили за собой, побуждали очнуться. Голоса? Образы? Не разобрать. Но чем явственней становился зов, тем нестерпимей жгла боль, тем плотнее стискивала сердце ледяная лапа страха.
Первый судорожный вдох ободрал гортань, будто наждаком. Второй – вышиб из груди стон вперемешку со всхлипом. Веки поднялись, но тут же захлопнулись вновь. Слишком ярко, слишком беспощадно хлестнул по глазам свет – колючий, злой, неумолимый.
Я захлебывалась горечью и пеплом. Тело – чужое, непослушное – ныло и дрожало, норовя рассыпаться на куски. Мысли путались, разбегались, точно перепуганные птицы. Реальность плыла, двоилась, дробилась на миллион осколков.
Собрать бы их воедино, склеить, воссоздать цельную картину. Но куда там – я едва помнила, как дышать. Липкие щупальца мрака тянули обратно, в спасительное ничто. Только что-то глубинное, древнее, неистребимое восставало против, толкало прочь из забвения.
Зрение прояснялось рывками, выхватывая детали интерьера. Мраморные плиты под щекой – гладкие, прохладные, равнодушные. Исполинские колонны, чьи капители тонули в непроглядной черноте сводов. Витражи, рассыпающие по стенам сумрачные блики. Все здесь дышало пустотой, безвременьем и тленом.
– Ну здравствуй, сестрица! – раздался вкрадчивый, леденящий душу голос.
Я вздрогнула, силясь сфокусировать взгляд. И обмерла, наткнувшись на НЕЕ. Женщина, воплощенный кошмар наяву – белокожая, черноволосая, с печатью жестокого веселья на безупречном лице. За спиной ее трепетали исполинские крылья – белоснежные, сияющие, болезненно знакомые.
– Мортис? – прохрипела я, едва шевеля непослушными губами.
Насмешливый оскал исказил точеные черты богини. Колючий взгляд прожигал насквозь, вынимал душу. Богиня смерти медленно, издевательски зааплодировала. На губах змеилась улыбка – холодная и безжалостная, как лезвие ножа.
– Надо же, какие люди! – протянула она с мрачным весельем. – Сама госпожа Эреба пожаловала. Или мне называть тебя Адель? Ты хоть помнишь, кто ты такая, сестренка?
Имена. Да, точно. Мои имена, прошлые и нынешние. Их звук всколыхнул смутные, мучительные воспоминания. Будто в гудящую от боли голову вонзились тысячи раскаленных игл, пронзили насквозь, разворошили содержимое.
Я застонала, схватившись за виски. Перед мысленным взором замелькали картины – яркие, обжигающие, невыносимые.
Вот я – юная, дерзкая, опьяненная собственным могуществом. Сила бурлит в крови, за спиной трепещут алые крылья. Я парю над грешной землей, купаясь в потоках небесного света. Эреба – та, что была рождена от союза Хаоса и Тьмы.
А вот я в ином обличье – хрупкая смертная дева, закутанная в грубую ткань. Адель – без роду, без племени, всего лишь песчинка в безбрежном океане людских судеб. Моих судеб. Моих перерождений. Божественная душа, закованная в хрупкость человеческого тела.
Я застонала, сильнее сжимая голову. Слишком много, слишком ярко, слишком страшно! Но где-то там, за гранью страданий, маячило самое важное. То, ради чего стоило превозмочь любые муки. В круговерти страданий, гнева и смятения всплыло и иное.
Я видела себя – распростертую на холодных плитах, истерзанную, измученную. Видела Николаса – бледного, решительного, заслоняющего меня собственным телом. Слышала свист рассекаемого воздуха, влажный хруст пробитой плоти. И вскрик, полный муки – последний вздох друга…любимого, оседающего на пол. И мой крик – исступленный, захлебывающийся – сливающийся с хохотом богини воедино.
Николас. Он спас меня. Закрыл грудью, принял удар, предназначенный мне. Верный, преданный, самоотверженный. Сгинул по злой воле сестры. Сгинул из-за меня и моей запретной любви.
Я баюкала его голову на коленях, чувствовала, как остывает кожа, а дыхание слабеет. Умоляла не бросать меня одну, цеплялась за потускневший взгляд. А он улыбался бескровными губами, ласково и печально. Шептал воспаленными губами: "Живи. Борись. Люби".
А потом ушел. Растворился в небытии, оставив меня рыдать над опустевшей оболочкой. Унес с собой свет, тепло и доброту. Мой щит, моя опора, мое живое напоминание о хрупкости бытия.
Слезы хлынули из глаз, соленые, едкие, прожигающие кожу. Боль утраты вгрызлась в сердце, затопила горечью и виной. Но я не имела права сдаваться. Не после всех жертв, не после пролитой крови тех, кто любил меня.
Я с трудом поднялась – дрожащая, скорчившись, погребенная под грузом воспоминаний. Но взгляд, брошенный на Мортис – полыхал. Жег неистовством и жаждой расплаты.
– Ты заплатишь, – прорычала я, стискивая кулаки. – За Николаса, за каждую каплю невинной крови! Будь ты проклята, сестра! Будь ты проклята семижды!
Мортис отмахнулась лениво.
– Помечтай, – оскал, полный холодного веселья. – Куда тебе, жалкой смертной, тягаться со мной? Без сил, без крыльев, даже без полной памяти! Сколько времени прошло, пока ты тут валялась? Дни? Недели? Знаешь, я славно развлеклась с твоим вторым дружком!
– Корвус! – выдохнула я, вскидывая взгляд на сестру. Это имя отозвалось вспышкой агонии, выжгло на сердце клеймо. Зеленые глаза, смеющиеся губы, крепкие объятия. Крылья за спиной – иссиня-черные, горделивые. Жаркие признания, сплетенные пальцы, губы, припадающие к бьющейся жилке на шее. Прошлое не Адель…Эребы.
– Корвус, – прошипела Мортис, комкая это имя, будто грязную тряпку. – Твой возлюбленный. Твоя погибель. Он мой, Эреба. И поплатится за твое предательство!
– Где он?! – сорвалось с искусанных губ. – Что ты с ним сделала?
Ухмылка богини стала шире, оскал – зубастей. Она щелкнула пальцами, и пространство подернулось рябью, поплыло туманными завитками. А в следующий миг…
Я увидела и закричала – надсадно, страшно, непохоже на человеческий вопль. В развороченной груди что-то хрустнуло, лопнуло, плеснуло фонтаном осколков. Потому что ОН – искалеченный, окровавленный, распятый меж обсидиановых колонн – был здесь. Мой Корвус, несгибаемый воин. Гордость и мощь Темного воинства.
Плоть его – сплошное месиво алых борозд и лоскутов содранной кожи. Лицо – опухшее, залитое багрянцем. Щеки ввалились, скулы прорезались сквозь разбитую кожу. И крылья – о, боги! – жалкие обрубки, утыканные обломками костей.
Желчь вновь подкатила к горлу. В глазах потемнело от ярости. Каждое ее слово – как нож под ребра, как едкий плевок в лицо.
– Дни? Недели? Но как? Мы же только что сражались в мире смертных… Там прошел от силы час! – Мысли путались, разум отказывался принимать увиденное.
Мортис вновь расхохоталась, и от этого смеха у меня похолодело внутри.
– Глупая, наивная Адель! Неужели ты забыла, как течет время в Элизиуме? Здесь века летят как минуты, а мгновения растягиваются на тысячелетия. Пока ты блаженно пересекала грань миров, я успела вдоволь поразвлечься с твоим ненаглядным Корвусом.
Каждое ее слово впивалось в мое сердце раскаленной иглой. Я представила, что пришлось вынести ему, пока я беспамятно дрейфовала в небытии. Дни… недели бесконечных мучений. И это моя вина. Моя ошибка.
Но у меня не было времени предаваться самобичеванию. С искаженным от ярости лицом я вновь ринулась на Мортис, занося руку для удара. Я жаждала впиться в ее мраморное горло, выдрать гортань, избавить мир от этой злобной твари.
Но Мортис лишь небрежно взмахнула рукой – и невидимая сила отшвырнула меня назад. Я покатилась по полу, до крови рассадив ладони об острые камни, что появились на полу.
– Смешная, – процедила она. – Думаешь, я позволю тебе рисковать? Бросить вызов владыкам, поставить на кон мои земли? Нет уж. Твое место здесь, сестрица. В прахе. В цепях. Как подобает отступнице.
Я сглотнула медный привкус. С трудом подняла голову, щурясь от боли. Мортис стояла в дверях – черным монолитом, несокрушимой стеной. Загораживала путь, вход в сверкающие врата.
– С дороги, – хрип, полный звериной ярости. – Ты не посмеешь мне перечить. Не ты будешь решать. Таковы правила Игр.
Сестра вздрогнула. В провалах глаз промелькнул страх вперемешку с бессильной злобой. Воздух вокруг сгустился, наполнился невыносимым гулом. Многоголосым, нечеловеческим.
Я увидела их. Размытые силуэты, текучие тени за сияющей аркой врат. Древние, могучие. Вершители судеб, творцы мироздания.
– Пантеон, – сорвалось с искусанных губ. – Они ждут. Зовут меня на суд.
Мортис отшатнулась, будто от пощечины. Черты исказила гримаса ярости. Но неумолимый зов крепчал, ввинчивался в виски раскаленным штырем.
– Будь ты проклята, – прошипела она, пятясь назад. – Будьте вы прокляты! Пожалеете, что дали ей шанс. Вам всем это выйдет боком!
И растаяла. Лишь взметнувшиеся крылья, лишь всполох тьмы. А я осталась. Израненная, полуживая, скорчившаяся на холодных плитах. Бессильные слезы катились по щекам, падали на сжатые кулаки.
Но это не имело значения. Ни боль, ни страх, ни дрожь в коленях. Важно было лишь одно – идти. Ползти, если нужно. Навстречу неизбежности. Навстречу Играм, где решится все.
Пошатываясь, цепляясь пальцами за стены, я двинулась к вратам. Каждый шаг – мука, каждый вздох – как лезвие по внутренностям. Но я шла. Вперед, только вперед. Через боль, через страх, через сомнение.
Сияние. Невыносимо-яркое, слепящее. Голоса – многоголосый рокот, рвущий барабанные перепонки. Вихрь силы, мощи, величия – первозданный хаос на грани творения.
Я шагнула. Зажмурясь, стиснув зубы. Всем существом, всем помыслом – в неизвестность. В грядущее, что страшило и манило.
Пантеон ждал. Судьба ждала.
А вместе с ней – искупление. Надежда.
Глава 2
Золотые двери распахнулись, и в лицо мне ударил ослепительный свет. На миг я застыла, ошеломленная, почти испуганная. Сделала глубокий вдох, втягивая пьянящий аромат благовоний и озона, струящийся от божественных аур. И шагнула вперед.
Подошвы ботинок коснулись светлого мрамора. Гулкое эхо собственных шагов заметалось под непостижимо высокими сводами. Я вскинула голову, осматриваясь, и дыхание перехватило от открывшегося великолепия.
Исполинский круглый зал, купающийся в рассеянном золотистом сиянии. Мириады светящихся сфер парят под расписанным фресками куполом, складываясь в причудливые созвездия. Их свет мерцает на узорах мраморного пола, на гранях колонн цвета слоновой кости, на сверкающих ступенях громадного возвышения.
А на возвышении… боги. Те, чьи имена я едва смела произносить в былые дни моего всемогущества. Одиннадцать исполинских фигур, каждая в своем облачении – от сверкающих доспехов до струящихся одеяний всех цветов радуги. Их лица нечеловечески прекрасны, глаза горят пламенем, а за спинами трепещут могучие крылья. От каждого взмаха по залу пробегает напряженная дрожь.
Но одно место в их ряду пустует. Черный трон Мортис, богини смерти, сиротливо темнеет на фоне светозарных собратьев. Она не явилась на Совет Пантеона, не пожелала лицезреть триумф своей низвергнутой сестры. Ее отсутствие – немой укор, зримое напоминание о непрощенных обидах и затаенной вражде.
Миг – и взгляды Пантеона скрестились на мне. Тяжелые, пронизывающие, испытующие. Под их пристальным вниманием я вдруг остро ощутила свой ничтожный, униженный вид. Истрепанная грязная одежда, спутанные рыжие волосы, запекшаяся кровь на лице и руках – я была похожа на нищенку, а не на гордую богиню прошлого. Даже стоять ровно получалось с трудом – израненное тело пульсировало болью, ноги дрожали от напряжения.
Я невольно поежилась, чувствуя, как между лопатками струится холодный пот. Сердце зачастило в горле, в висках застучало.
Они узнают меня? Признают ли в смертной деве ту, кем я была когда-то? А если и признают – что ждет меня? Милость или немилосердный суд?
"Молчи, глупое сердце!" – мысленно одернула я себя. Расправила плечи, вскинула подбородок. Здесь нет места слабости и сомнениям. Только решимость, только вера в свою правоту.
Шаг, другой, третий. Я двинулась вперед, и взгляды богов неотрывно следили за каждым моим движением. Эхо моих шагов тонуло в настороженной тишине – столь плотной, что ее, казалось, можно резать ножом.
А потом тишину взорвал голос. Голос, от которого по спине побежали мурашки, а в животе словно сжался ледяной ком.
– Дочь Хаоса! – Раскат, подобный грому, сотряс стены и колонны. – Ты, отвергнутая и изгнанная! Как дерзнула явиться пред наши очи?
Я сглотнула пересохшим горлом. Медленно, через силу подняла взгляд. И встретилась глазами с тем, кто возглавлял Пантеон.
Первозданный Хаос – безликий, безграничный, неостановимый. Та изначальная сила, что породила мироздание… и меня саму.
Мой создатель. Тот, кому я обязана жизнью – и в чьих силах в любой миг меня уничтожить.
– Владыка, – голос мой дрожал и срывался. – Я пришла молить о милости и шансе на искупление. О возможности сразиться на Играх, дабы вернуть утраченное!
Смех. Ехидный, ядовитый, безжалостный. Он рождался не в горле, а, казалось, во всем извивающемся, переменчивом естестве Хаоса. Его лицо – если это можно было назвать лицом – представляло собой бурлящий водоворот первозданной плоти. Черты текли и менялись, будто в кошмарном калейдоскопе: то проступали очертания звериной морды, то проглядывал оскал человеческого черепа, то вспухали бесформенные наросты.
И в центре этого хаоса горели багровым пламенем глаза – два провала в бездну, полные безумия и злорадства. Сквозь переплетения щупалец и отростков змеилась жестокая усмешка, острая, как лезвие кинжала. От нее веяло ядом, безжалостностью и предвкушением чужих страданий.
– Сразиться? Вернуть?
Я стиснула кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Боль отрезвляла, напоминала о цели. О долге. О клятве, что я дала себе, Корвусу и самой Судьбе.
– Я Эреба, – слова рвались из горла хрипло и надсадно. – Я дитя первозданного Хаоса. Я пришла просить… нет, требовать права на участие в Играх!
И вновь смех – раскатистый, оглушительный, издевательский. Стены содрогнулись, с потолка посыпалась каменная крошка. Пантеон сотрясался от хохота – злорадного, уничижительного. Я видела, как переглядываются боги. Как сомнение, гнев и даже тень сочувствия мелькают на их безупречных лицах.
Продолжай, Адель. Скажи им. Заставь услышать. От этого зависит все – твоя жизнь, твоя любовь, твоя месть.
Я шагнула вперед. Вскинула голову, чувствуя, как в груди разгорается упрямое, неистовое пламя.
– Я прошу суда Игр, – звенящим от напряжения голосом произнесла я. – Права сразиться за свою божественность. За Корвуса, томящегося в застенках Мортис. За возможность покарать сестру-предательницу!
– Ишь чего удумала! – резко бросил один из богов, которого я не сразу узнала. Это был Сцинтиан, повелитель мудрости и просвещения. Его угловатое лицо хранило вечную печать недовольства, а колючий взгляд из-под кустистых бровей, казалось, видел насквозь все мои тайные помыслы.
– Смертная, жалкая, а туда же – Игры ей подавай! – презрительно процедил Сцинтиан. – Не ровен час, и трон Верховного захочешь отобрать!
Он скрестил руки на груди, звякнув многочисленными талисманами знаний, и смерил притихших собратьев строгим взглядом.
– Или вы забыли, чем чреваты Игры? Сколько сил, времени, ресурсов они отнимают? Это вам не праздные развлечения, а нерациональная трата божественной энергии! Избранника выбирать, мудростью делиться, за исходом следить – и все ради чего? Дать павшей богине потешить самолюбие? Увольте! Не для того я веками накапливал знания, чтобы разбазаривать их по прихоти обиженной выскочки!
Слова Сцинтиана хлестнули больнее плети, раздирая старые раны. Гнев вскипел в груди, затмевая боль и усталость. Гордость, растоптанная века назад, взбрыкнула непокорным жеребцом. Из последних сил я вскинула голову и впилась взглядом в надменное лицо бога наук.
– Нерациональная трата? Потакание прихотям? – мой голос креп с каждым словом, срываясь на крик. – Да что ты знаешь о лишениях и утратах, ученый муж? Спрятался в своих книгах и свитках, пока я гнила в изгнании! Бережешь свои знания, как скупец – злато в сундуках! А я выстрадала, вымолила этот шанс кровью и слезами!
Искры затанцевали на кончиках пальцев, тело пронзила судорога ярости. Столетия боли, несправедливости, одиночества – все смешалось, сплавилось воедино, плеснуло жгучей лавой слов.
– Хотите рациональности? Извольте! Игры – не блажь, а необходимость! Лишь в них избранные смертные могут проявить истинную доблесть и стать достойными благодати! Лишь через них вера людей в нас, богов, крепнет! А без веры мы – ничто, пустой звук! Так не мне – себе окажите милость, дозволив Игры!
Я перевела дыхание и обвела полыхающим взглядом притихших божеств. Страх улетучился без следа, оставив лишь праведный гнев и жажду справедливости. Голос крепчал, поднимаясь до громовых раскатов под сводами зала.
– Но дело не только в Играх! Вы, Пантеон! Я обвиняю вас в бездействии и попустительстве! В том, что не покарали завистливую Мортис, позволили ей творить зло! Так будьте же милосердны и справедливы – дайте мне шанс все исправить!
На миг в зале воцарилась звенящая тишина. Губы Хаоса – точнее, то, что заменяло ему лицо – искривились в жестокой усмешке.
– Сразиться? Вернуть? Ты, ничтожная букашка? Неужели и впрямь возомнила, что тебе это по силам? Ты упускаешь главное, Эреба. Для участия в Играх мало одного желания. Нужен бог-покровитель, готовый поручиться за тебя перед лицом Пантеона. Готовый разделить с тобой победу… или бесчестие поражения.
Хаос равнодушно пожал плечами и обвел взглядом притихших божеств.
– Но оглянись вокруг. Кто из присутствующих снизойдет до опеки над павшей богиней? Кто рискнет репутацией, самой божественной сутью ради сомнительной авантюры? Не говоря уже о том, чтобы пойти наперекор Мортис и навлечь на себя ее гнев. Один такой безумец уже поплатился, томясь в ее темницах. Вряд ли кто-то жаждет повторить судьбу Корвуса.
Хаос медленно покачал головой, и в его голосе прозвучало нечто, похожее на сожаление. Впрочем, сожаление ученого, вынужденного констатировать печальный, но непреложный факт.
– Боюсь, Эреба, твои мольбы тщетны. Никто здесь не выступит твоим поборником. Так что оставь пустые мечты. Твое место отныне среди смертных. Прими свое нынешнее положение. Иного не дано.
Я похолодела. Он прав. Без бога-покровителя мне не видать Игр, как своих ушей. А кто из небожителей захочет связываться с павшей, да еще и навлечь на себя гнев Мортис?
Взгляд мой заметался по лицам богов – величественным, нечеловечески прекрасным. Вот Файриз, бог солнца, с пылающими златом кудрями и глазами цвета весеннего неба. В лазурных очах – лишь холодное безразличие. Словно я – пустое место, незначительная деталь мироздания.
Рядом – бог войны Астрапий, могучий и суровый. Черная борода пронизана серебром, на броне пляшут электрические разряды. Когда-то он благоволил роду Хаоса, даже восхищался нашей дерзостью и своеволием. Но теперь… теперь во взгляде лишь брезгливость. Будто я правда жалкое насекомое, недостойное и капли внимания.
А вот и Эстелла, богиня домашнего очага, прекраснейшая из дев Пантеона. Лилейно-белая кожа, волосы цвета спелой пшеницы, ямочки на щеках. От нее веет теплом и негой, покоем и безмятежностью. Но стоит встретиться с ней глазами – и я цепенею. Отвращение. Вот что горит в прозрачных, как родниковая вода, очах. Гнушение, презрение к падшей, утратившей божественность.
Я стискиваю зубы, прикусываю губу. Обжигающий стыд затапливает щеки, разъедает нутро. Никто. Ни единая душа не верит в меня, не желает помочь. Для них я – прокаженная, отверженная. Та, от кого отреклись сами небеса.
Они не дадут мне и шанса. Не позволят сражаться за право и справедливость. Мортис победила – раз и навсегда, окончательно и бесповоротно.
Я проиграла. Еще до начала битвы – проиграла…
И в этот миг, когда отчаяние почти затопило меня… его голос. Тягучий, обволакивающий, сладкий как патока и опасный как яд.
– Позвольте мне, Владыка.
Я замираю. Леденею, боясь поверить собственным ушам. Медленно, через силу оборачиваюсь на звук.
И встречаюсь взглядом с богом грез и туманов. С тем, кого не чаяла увидеть на своей стороне.
Таларион, повелитель всего зыбкого и неуловимого. Тот, кто привык ступать по границе между явью и сном, сплетать миражи и морочить головы. Князь иллюзий, мастер обмана.
Миг – и толпа Пантеона взорвалась гулом голосов. Все вокруг зашепталось, загалдело, закипело, будто растревоженный улей. Но Таларион не обращает внимания, ступает вперед – легко, пружинисто, будто танцуя.
Серебристые волосы струятся по плечам, змеятся кольцами у висков. Льдисто-голубые глаза искрятся лукавством и тайным весельем. Одежда его проста и удобна – темная туника до колен, узкие штаны и мягкие сапоги. Никаких излишеств, никакой вычурности.
Только на запястьях – множество тонких браслетов, что тихо звенят при каждом движении, да за спиной – крылья, огромные и сияющие, точно клубящийся туман в лучах лунного света. На губах – усмешка, от которой бросает в дрожь.
Я сглатываю. Комкаю в пальцах полу своей рубахи, испачканной кровью и грязью. В груди что-то сжимается, трепещет, разрываясь между смутным узнаванием и настороженностью. Этот взгляд, этот голос… Он будит что-то в глубинах моей памяти. Что-то очень важное, очень давнее. Но что? Кто он мне? Друг, враг, союзник?
И зачем он встрял? Зачем навлек на себя немилость Хаоса и гнев Пантеона? Неужели… неужели ради меня? Но почему, что я значу для него?
Вопросы роятся в голове, путаются, жалят недоумением и тревогой. Но в то же время… какая-то часть меня ликует. Верит, надеется, почти молится. Ведь если он на моей стороне… если мы заодно… быть может, это и впрямь мой шанс? Наш шанс?
Таларион меж тем лишь ухмыляется шире. Склоняет голову набок, сверкает глазами – хищно и лукаво.
– А что такого, сестренка? – тянет он, будто мысли мои читая. – Разве я не могу вступиться за кровиночку свою? Тем более когда речь о возможности пнуть Мортис под ее костлявый зад?
Сестренка? Кровиночка? Слова обжигают, опаляют, окатывают ледяной волной. Брат?! Так вот кто он, вот что пряталось за пеленой забвения! Но как, откуда? И что нас связывает, кроме уз родства? Любовь, ненависть, вечное соперничество?
Я сглатываю горький ком. В висках стучит, во рту пересыхает. Хочется закричать, потребовать ответов, вцепиться ему в плечи и трясти, трясти… Но момент неподходящий. Слишком много глаз, слишком много ушей. И гнев Хаоса вот-вот обрушится на наши головы…
Пантеон ахает. Гул голосов – возмущенных, недоуменных, даже испуганных. Хаос застывает грозовой тучей, тьма вокруг него сгущается и искрит.
Мое сердце падает в пятки, во рту пересыхает. На миг мне хочется закричать, броситься вперед, закрыть Талариона собой. Пусть лучше меня покарают! Я не могу, не должна впутывать его… даже если сама не понимаю до конца нашу связь.
Но брат и бровью не ведет. Щурится озорно, раскидывает руки в приглашающем жесте.
– Ну же, Владыка! Дозволь мне взять сестрицу под крылышко на Играх! Уж я прослежу, чтобы она не наделала глупостей… ну, не слишком много глупостей!
Смех. Раскатистый, громоподобный, пронизанный искрами безумия. Хаос смеется – словно череда взрывов сотрясает чертоги Пантеона.
А я стою, оглушенная. Потрясенная. Почти испуганная этой внезапной переменой. Не верю глазам, не верю ушам своим. Неужели… неужели Владыка и впрямь согласится? Неужели мне и вправду выпадет шанс?
И все же… как бы ни радовало меня это, как бы ни ликовала я… страх не отпускает. Тревога грызет изнутри, кислотой разъедает душу. Таларион… я втянула его. Обрекла на немилость, быть может, подставила под удар. А ведь я даже не понимаю до конца, кто он мне. Брат, друг, враг? Что нас связывало в прошлом и что ждет теперь?
От этих мыслей мутит. Горечь подступает к горлу, грозит выплеснуться бессильными слезами. Но я сглатываю. Стискиваю зубы, впиваюсь ногтями в ладони. Нет. Нельзя раскисать. Только не сейчас.
А потом… потом глас Хаоса – ровный и ледяной.
– Да будет так. Ты, Таларион, отвечаешь за сестру своей головой и гордыней. Оступится она – с тебя спрошу. Струсишь, бросишь – не посмотрю, что сын мой. Не потерплю позора!
Тишина. Звенящая, зловещая. Я вижу, как Таларион бледнеет – лишь на миг, на долю вдоха. И что-то сжимается в моей груди. Страх, боль, невыносимое чувство вины. Брат… что же ты наделал! Обрек себя на немилость, навлек угрозу… и все из-за меня. Недостойной, жалкой, проклятой.
Я открываю рот. Хочу закричать, возразить, потребовать, чтобы Хаос забрал свои слова обратно. Но Таларион меня опережает. Вскидывает подбородок – заносчиво и дерзко.
– По рукам, владыка! – чеканит он с вызовом. – Не подведу, не опозорю кровь Хаоса. Да впишем мы новую легенду во хроники мироздания!
Он резко разворачивается. Хватает меня за руку – крепко, до боли. А в глазах – лихорадочный блеск. Восторг. Предвкушение.
– Что, сестренка, оробела? – шепчет он, склоняясь к моему уху. – А ну, соберись! Шанс судьбы нам выпал, не время киснуть! Зададим жару Играм, проучим Мортис!
Я облизываю пересохшие губы. Смаргиваю невольную слезу. В груди бушует ураган эмоций – тревога и смятение, вина и благодарность, сомнение и проблеск безумной, отчаянной надежды.
– Я с тобой! – звенит мой голос, разносится под сводами. – До конца, до победного! Научим Мортис страху, вернем былую славу!
Таларион смеется. Запрокидывает голову, серебристые волосы разлетаются по плечам.
А в следующий миг… вихрь. Серебристо-туманный, искрящийся, невесомо-опасный. Он подхватывает нас, кружит, уносит прочь из чертога – сквозь время, пространство, грань вероятного и явленного.
– Да будет так! – звенит напоследок голос брата. – Игры начинаются, сестра! Так победи… или умри!
