Алесь Кожедуб
Сезам

Сезам

Это случилось в то время, когда я работал младшим научным сотрудником в Академии наук.

Попал я в научные сотрудники, в общем-то, случайно. После университета меня отправили по распределению работать учителем в Логойский район.

– Физруком пойдешь? – спросил заведующий роно, изучив мои документы.

– Конечно, – сказал я.

Я был филологом, но не сомневался, что физрук из меня будет не хуже, чем учитель русского языка.

– Там тебе часы и по литературе дадут, – успокоил заведующий.

Я пожал плечами. В школе меня устраивали все должности, кроме, пожалуй, директорской. Командовать я не любил никогда.

И вот после года работы в школе я приехал в Минск прогуляться. Все-таки меня тянуло в город, в котором прошли студенческие годы. Да и девушки там остались не самые худшие. Правда, вдруг выяснилось, что им было далеко до старшеклассниц из моей школы.

И на Ленинском проспекте в Минске я встретил своего однокурсника Валеру.

– У нас объявили конкурс на младшего научного сотрудника в сектор современного белорусского языка, – сказал Валера. – Не хочешь подать документы?

– Но я ведь русист, – хмыкнул я.

– Зато в штанах, – тоже хмыкнул Валера. – Парни в языкознании нужны не меньше, чем физруки в школе.

Я подал документы и неожиданно прошел по конкурсу.

– А из школы вас отпустят? – спросил директор института. – Вам ведь три года надо отработать по направлению.

– Два, – поправил я его. – Попытаюсь договориться в роно.

– В академию? – поморщился заведующий, мельком взглянув на письмо, которое я привез из института. – И что ты там забыл? Какая у них зарплата?

– Рублей сто, – сказал я.

– А здесь двести. Подумай.

– Да уж подумал, – крякнул я.

– Не приехал бы дипломированный физрук, ни за что не отпустил бы, – вздохнул заведующий. – А так поезжай.

И он что-то нацарапал ручкой на письме.

– Жалеть будешь, – сказал он мне вдогонку.

Однако о содеянном я пожалел лет через двадцать, не раньше.

Заведующим моим сектором был Петр Васильевич Ващило. Мы работали над словарем Якуба Коласа. А Колас, или дядька Якуб, во-первых, был народным поэтом Белоруссии, а во-вторых, вице-президентом Академии наук, иными словами – «наше все».

Группа научных сотрудников, корпевшая над словарем, сидела в мемориальном кабинете Якуба Коласа. Он был настолько велик, что легко помещались не только рабочий стол и два черных кожаных кресла классика, но и полдесятка наших столов.

О сотрудниках нужно сказать отдельно. Это был лучший из цветников, в которых мне доводилось когда-либо бывать. Он состоял из полутора десятка хорошеньких девиц от двадцати до тридцати лет, разных размеров и масти. Высокие, маленькие, худенькие и не очень блондинки и брюнетки расписывали карточки из собрания сочинений классика. Кто-то из них уходил в декрет, другие выходили из него, эта сдавала сессию, та ее заваливала, – происходил непрерывный оборот девиц в секторе, похожий на кругооборот воды в природе. Пяти столов на них всех вполне хватало.

Я был здесь единственным парнем, и Петр Васильевич назначил меня старшим.

– Неформально, конечно, – сказал он.

Я пожал плечами.

Все мы получали одинаковую зарплату, и кто из нас старше, а кто младше, не имело значения.

Сам Петр Васильевич был действительным членом Академии наук, академиком-секретарем отделения общественных наук, ну и заведующим сектором. Его зарплата, как поговаривали, уходила далеко за тысячу.

– Девчата не обижают? – спросил Петр Васильевич.

Я снова пожал плечами. Все окружающие меня розы были с шипами, но разве шипов боятся в этом возрасте?

– Пойдем, выйдем, – кивнул на дверь Петр Васильевич.

Я понял, что сам он своего цветника побаивается.

– Значит, так, – сказал Петр Васильевич, – я квартиру получил.

Я с некоторым удивлением посмотрел на него. О том, что Ващило получил квартиру в элитном доме, который в Минске называли «долларом», знали не только сотрудники Академии, но и вся интеллигенция города. Новость живо обсуждали в редакциях, издательствах, институтах и прочих богоугодных заведениях.

– Нужно библиотеку перевезти, – продолжил свою мысль Петр Васильевич.

Вот здесь я вздохнул с облегчением. Библиотека в доме академика была главной ценностью, если не единственной.

– Кого взять с собой? – спросил я.

– Валеру и еще кого-нибудь, на твое усмотрение.

Его взгляд из-за очков с толстыми линзами показался мне не только растерянным, но и испуганным.

«Тяжело быть академиком, – посочувствовал я ему, – то ли дело – младшим научным сотрудником».

После работы я предполагал прильнуть губами к чарующим извивам лепестков одной из роз, аромат которой просачивался из-под двери в коридор. Петр Васильевич, похоже, его не улавливал.

– В два часа подъедет академический «РАФ», – сказал он. – Втроем, думаю, справитесь.

«А вдруг до ночи застрянем?» – с тревогой подумал я.

Мне не хотелось отменять свидание. Тем более аромат, проникающий из-под двери, стал намного сильнее.

С собой я взял Валеру и Павла. Валера, как уже говорилось, мой однокурсник, а Павел симпатизировал Татьяне, одной из сотрудниц нашего сектора. Она была рослая, статная, с пышным бюстом. Я бы и сам ей симпатизировал, если бы мне не нравилась Лариса, ее подруга.

Итак, ровно в два часа мы сели в «РАФ» и поехали на старую квартиру Петра Васильевича.

Хозяин уже был там.

– Я буду работать в кабинете, а вы здесь, в библиотеке, – распорядился он. – Доставайте книги из шкафов и связывайте в стопки. Я и халаты для вас приготовил.

Мы облачились в темно-синие халаты и стали похожи на приказчиков из старых фильмов. Особенно шли к халату усы Павла.

– Интересно, в каком магазине он их взял? – спросил Валера.

– Наверное, в гастрономе на проспекте, – сказал я.

Я не стал говорить, что именно в этом гастрономе мы с Петром Васильевичем затаривались вином. Академик выносил ящики из подсобки, я грузил их в «Волгу». Петр Васильевич ездил на двадцать первой, с оленем на капоте. А пил, кстати, портвейн «Три семерки».

– А здесь работы до ночи, – оглядел шкафы с книгами Павел.

Усы его уныло обвисли.

– Шпагат есть? – спросил Валера.

– Есть, – сказал из кабинета Петр Васильевич, – лежит на подоконнике.

– Хватит, – взял в руки толстый рулон шпагата Валера. – Ну, начинаем.

Я стал доставать книги из шкафа. Валера и Павел укладывали их в стопки и обвязывали шпагатом. Работа была нудная, но деваться некуда. Академик без книг – что бутылка без водки. Этот афоризм показался мне свежим, но я не стал им делиться с товарищами. Все-таки они работают в других секторах, могут не понять.

Я вынул из стеллажа очередную партию книг – и замер. В глубине стояла бутылка. Я взял ее в руки. Плоская, емкость двести пятьдесят граммов, початая.

– Что это? – подошел ко мне Павел.

– Коньяк.

– Чей? – Валера тоже оказался рядом.

– Армянский, – сказал я.

– Сколько звездочек?

– Четыре.

– А в ней не меньше двухсот грамм, – взял из моих рук бутылку Павел. – Всего глоток отпил.

– Кто? – уставились мы на Павла.

– Ну, кто… – смешался Павел. – Тот, кто купил.

– Плоскую бутылку в книгах спрятать легко, – согласился Валера. – Кому придет в голову в шкафу искать?

– А почему не допил? – спросил я.

– Отвлекся, – пожал крутыми плечами Валера.

В университете он занимался штангой.

– Или уже был пьяный, – кивнул Павел. – Я сам часто забываю.

Он замолчал.

– Ну, иди, – распорядился Валера. – Это твой шеф, а не наш.

Я взял бутылку и направился в кабинет.

– Петр Васильевич, мы бутылочку нашли, – остановился я на пороге.

– Какую бутылочку? – поднял голову академик.

– Коньяка, – сказал я.

– Где?

– В книгах.

– В каких… – Петр Васильевич замолчал.

– Вот, – я попытался поставить бутылку на стол.

– Не надо! – отодвинулся вместе со стулом от стола академик. – Сейчас жена придет. Выпейте сами. Если нужна закуска, возьмите на кухне.

– Не надо! – теперь уже я шарахнулся от стола.

Коньяк от прочих напитков отличался тем, что его можно не закусывать. А у Павла всегда в кармане плитка шоколада, Татьяна приучила.

Мы по-братски разделили содержимое бутылки и с удвоенной энергией принялись за работу.

– Еще одна! – удивился я, доставая из стеллажа чекушку водки.

– Все, что найдете, ваше, – донеслось из кабинета академика. – Главное, чтоб хозяйка не увидела.

Мы переглянулись, и Павел на цыпочках отправился на кухню за стаканом и сыром.

Работа в буквальном смысле слова закипела, и я уже не вспоминал о предстоящем свидании.

– Я тоже в кино с Танькой собирался, – ухмыльнулся Павел. – Но какое тут кино…

Мы перестали удивляться находкам. А их, надо сказать, было немало.

– О, виски! – присмотрелся к этикетке Валера. – Ты пил виски?

– Нет, – сказал я.

– А я пил, – похвастался Павел. – В Варшаве на конференции.

«Ишь, как усы встопорщились, – подумал я. – Интересно, Таньке он нравится из-за усов или чего-то другого?»

– Не твое дело, – сказал Павел. – Виски, вообще-то, пьют с содовой.

– В морозилке есть лед, – послышалось из кабинета. – Лед лучше содовой.

Пришла хозяйка, Любовь Ивановна. Она больше была похожа на сельскую учительницу, чем жену академика. Причем учительницу немолодую. Но у белорусского академика жена и должна быть учительницей на пенсии.

– Может, по стаканчику вина выпьете? – предложила Любовь Ивановна. – За такую работу не грех.

– Нет! – хором отказались мы.

Стопки с книгами занимали уже почти всю квартиру, и то, что мы спотыкались о них, не казалось странным.

– Я уезжаю на новую квартиру, – заглянула в дверь Любовь Ивановна. – Захотите перекусить, еда на кухне.

Она ушла.

Через минуту на пороге появился Петр Васильевич.

– Много осталось? – спросил он.

– Бутылок или книг? – уточнил Павел.

Его гусарский вид мне не понравился. Петру Васильевичу, видимо, тоже.

– Книг, – сказал он. – Пустую посуду где прячете?

– Вон в том углу, – показал Павел.

– Будете уходить, заберите с собой.

– Конечно, – сказал я.

Академик исчез.

К полуночи мы закончили работу. Я оглядел комнату. Из-за пустых стеллажей она походила на разграбленную пещеру Али-Бабы.

– Н-ничего не осталось? – спросил Павел.

Язык у него заплетался. Валера выглядел еще хуже – он вообще не мог говорить. Мне это было понятно. Штангисты, пусть и бывшие, плохо переносят алкоголь.

– Ничего, – сказал я.

Я не стал говорить, что оставил на подоконнике нетронутую чекушку водки.

– Слушай, у всех академиков такие библиотеки или только у нашего? – уже на улице спросил у меня Павел.

– Наш академик-секретарь, – твердо сказал я. – Остальным до него пахать и пахать.

Валера что-то промычал. Я понял, что он согласен со мной.

Мы разошлись в разные стороны: Валера под бок к жене, Павел к себе в общежитие, я на съемную квартиру.

Дом академика вместе с библиотекой погрузился в глубокую осеннюю ночь.

Наутро каждый из нас обнаружил в кармане червонец, и как он туда попал, не могли объяснить ни Валера, ни Павел, ни я.

Сезам, пусть и разграбленный, продолжал являть чудеса.

Ведро шампанского

1

– Алесь! – услышал я.

Я поднял голову. Над парапетом, отделяющим литфондовский пляж от набережной, торчали головы Ларчикова и Буева.

– Не пора ли пить партейное? – осведомился Саша Ларчиков.

Я посмотрел на часы. Полдень. Именно в это время мы отправлялись к бочке. В Коктебеле портвейн наливали из бочки из-под кваса, стоящей возле столовой у маяка.

– Может, лучше сухого? – спросил я, поднимаясь.

Сухое вино наливали из автоматов у пансионата «Голубой залив», это в противоположной стороне.

– Как ты можешь партейное променять на сухое? – укоризненно покачал головой Ларчиков.

– Эти и родину могут продать, – поддакнул Буев.

Виктор был начинающим писателем, которому еще недоступен полноценный отдых в Доме творчества, и он не упускал случая, чтобы не проехаться по моему адресу. Сам он с Ларчиковым жил в каком-то сарайчике. Но я этих комариных укусов не замечал. В этом году меня приняли в Союз писателей, и я отдыхал в Доме наравне с классиками.

– Сухое стоит десять копеек стакан, – сказал я.

– И тебе жалко лишнего гривенника? – поразился Ларчиков.

Мы с ним работали редакторами на Белорусском телевидении и могли позволить себе любые шуточки.

– Вот Битов не пьет портвейн, – кивнул я в сторону парочки, удалявшейся по направлению к автостанции.

– За коньяком пошли, – сказал Буев.

– А ты не завидуй, – одернул его Ларчиков. – Сначала в Союз вступи.

– У меня книжка в плане издательства стоит, – пробурчал Буев.

– Стихов? – уточнил я.

– А хоть бы и стихов! – покрылся пятнами начинающий автор. – Книжку рассказов издал – и уже гений.

– Прозаикам тоже завидовать не надо, – положил ему руку не плечо Саша. – Мы, может быть, бедные, зато не жадные. Сейчас скинемся по гривеннику и возьмем тебе стакашек партейного.

– Не буду! – сбросил его руку с плеча Буев.

Я надел рубашку и присоединился к парочке. Теперь у нас была полноценная троица – Трус, Балбес и Бывалый. Я хоть и самый мелкий в компании, но по статусу тянул на Бывалого. А Буев как был трус, так и останется.

– Сам дурак, – сказал Буев.

Он не знал, о чем я думаю, но догадывался.

Мы подошли к бочке и взяли по стакану портвейна.

– Хороший, – понюхал напиток Ларчиков. – Дуся, когда наливали?

– Для вас, алкоголиков, каждое утро новую бочку привозим, – сказала продавщица.

Была она толстая и добрая, но в долг наливала только местным.

– Мы писатели, а не алкоголики, – сказал Буев.

Дуся недоверчиво посмотрела на него, однако спорить не стала.

– Жалко, что его не Евгением назвали, – сказал я Ларчикову.

– А что такое?

Александр сделал хороший глоток.

– Тогда бы он подписывался просто: «Е. Буев», – объяснил я. – И точку после «е» не ставил бы.

– Нальешь стакан, – внимательно просмотрел на меня Буев, – расскажу, как я стал Буевым.

Я сходил к бочке и принес три полных стакана.

– Как только мне исполнилось шестнадцать, – стал рассказывать Буев, – я купил в магазине бутылку водки и пошел в паспортный стол. Там дядя Коля работал.

– Родственник? – догадался Ларчиков.

– Дальний. И он мне исправил «з» на «б».

– Да ну? – удивился я.

На самом деле меня интересовало, как это шестнадцатилетнему сопляку продали бутылку водки. У нас в Новогрудке это было исключено.

– В нашем поселке всем продавали, – пожал плечами Буев.

– В каком поселке? – спросил Ларчиков.

– На Урале, – не стал вдаваться в подробности Виктор. – И вместо Зуева я стал Буевым.

– Теперь тебе надо снова покупать бутылку водки и Виктора менять на Евгения, – сказал я. – Если уж становиться писателем, то настоящим. Как Бунин.

– Бунин в своем имени после «и» всегда добавлял «в», – проявил странную для редактора молодежных программ осведомленность Ларчиков.

– Действительно, – повертел в руке пустой стакан Буев. – Я как-то не подумал.

– О Бунине или о себе? – спросил я.

– Зачем ему о Бунине думать? – тоже заглянул в свой стакан Ларчиков. – Добавлять будем?

– Я пошел на обед, – сказал я. – Надо было все-таки сухеньким ограничиться.

– После обеда поспишь часок, и все пройдет, – успокоил меня Ларчиков.

– После обеда я собирался на Карадаг.

Мы все уставились на профиль Волошина на Карадаге. По обыкновению, он смотрел в небо и размышлял о вечном. Не то, что мы, твари земные.

– Поехали завтра в Новый Свет, – предложил Буев.

Как всякий начинающий автор, он, во-первых, был туп, а во-вторых, громогласен. На нас оглянулись все пьяницы, толпившиеся у бочки.

– Там шампанское, – понизил голос Буев. – Говорят, хорошее.

Пьяницы снова загалдели. Шампанское их не интересовало.

– Ты был в Новом Свете? – посмотрел на меня Ларчиков.

– Нет, – сказал я.

– И я нет. А на чем мы туда поедем?

– На автобусе! – снова стал громогласен Буев. – Отправляется в десять двадцать. Как раз успеешь позавтракать.

Он еще раз дал мне понять, насколько я отличаюсь от простых смертных. В худшую сторону, разумеется.

– А поехали! – сказал Ларчиков. – Здесь даже девицы уже надоели.

Девицы на коктебельском пляже мне нравились, но возражать я не стал. Чай, и в Новом Свете живут люди.

2

– Чем кормили? – спросил Буев, когда мы на следующий день встретились у автостанции.

– Кашей, – отозвался я. – И рыбой.

– С картошкой? – уточнил Виктор.

– Конечно.

Буев каждый день спрашивал меня о блюдах, которые подавали в столовой Дома творчества. Вероятно, таким образом он приуготовлял себя к жизни, которая наступит после того, когда его примут в Союз писателей. Меня же вот приняли.

– В этот автобус мы не влезем, – сказал я, наблюдая, как двое крепких мужичков через заднюю дверь утрамбовывали пассажиров, в основном теток с кошелками. Передняя дверь уже была закрыта.

– Еще как влезем! – заржал Буев. – Первым лезешь ты, вторым я, последним Сашка, он самый здоровый.

И мы каким-то образом действительно втиснулись в салон ЛАЗа.

«На кой ляд сдался мне этот Новый Свет? – подумал я, ощущая, как чья-то сумка пытается выдавить из меня завтрак. – Лежал бы себе на пляже, флиртовал с Зинкой».

Зинка отдыхала в «Голубом заливе», но загорать приходила на литфондовский пляж. Вероятно, она, как и Буев, приуготовляла себя к какой-то другой жизни. Я делал вид, что не подозреваю об этом. Зинка была симпатичная, правда, чуть перезревшая хохлушка из Мелитополя. Писателей она видела впервые в жизни, но нисколько их не боялась. Тем более, таких мелких, как я.

Через пару километров пассажиры в автобусе утряслись и расположились, как шпроты в банке, строго бочками друг к другу. Кошелки и сумки тоже распихались под сиденьями.

– Ну вот, – пропыхтел мне в ухо Буев, – а ты, дурочка, боялась.

Определенно, они с Зинкой одной породы.

На въезде в Новый Свет автобус тормознули какие-то граждане с повязками дружинников на руках.

– Пассажирский сбор за въезд на территорию заповедника! – объявил дядька с усами, вероятно, старший у них. – По сорок копеек с носа!

– Это за что ж такие деньжищи?! – взвилась тетка, массировавшая меня своей сумкой. – Я, может, вообще местная!

– Предъявишь паспорт – проедешь за просто так, – хладнокровно парировал усатый.

Паспорта, конечно, у тетки не было. После долгих препирательств пассажиры скинулись по сорок копеек и отдали мзду бандитам в личине дружинников.

«Дело пятигорского Провала бессмертно, – подумал я. – Но там Остап брал все-таки по десять копеек с носа».

Автобус газанул, и мы въехали в Новый Свет.

– А что это он такой задрипанный? – спросил Буев, вертя головой. – Коктебель намного приличнее.

– На самом деле он Планерское, а не Коктебель, – поправил Буева Ларчиков.

Иногда эрудиция коллеги по редакторскому цеху меня поражала. Причем чаще всего она проявлялась в областях, далеких от голубого экрана.

– А почему все говорят – Коктебель? – покосился на него Буев.

– Потому что неучи, – ответствовал Ларчиков. – Вот мы с Алесем не говорим.

Я промолчал.

Поселок действительно производил жалкое впечатление. Но большевики не только винокурню императора довели до ручки. У них и блестящий Петербург стал ободранным Ленинградом. Одна «Аврора» всегда надраена.

– Не горюй, – похлопал меня по плечу Ларчиков, – может быть, все еще наладится.

По косвенным признакам мы определили дорогу к пляжу и отправились по ней. Пляж – он всюду пляж, даже в Новом Свете.

Солнце уже стояло в зените, и народу на пляже было немного.

– В Коктебеле мы бы давно партейное пили, – сказал я, располагаясь под каменной стеной. – Вы как хотите, а я в тенечке.

– Мы тоже в тенечке, – сказал Буев, подползая ко мне.

– В Новом Свете надо пить шампанское, – нравоучительно сказал Ларчиков.

– Где ж его взять?

Я посмотрел по сторонам. Несколько толстых теток, неподвижно лежащих под палящим солнцем. Парочка девиц, одна бронзовая, другая белая. Сразу видно, кто здесь хозяйка, а кто гостья. Но ларька нет ни в этом конце пляжа, ни в том.

– Пойду, девиц поспрашиваю, – сказал Буев. – Чур, моя местная.

– Бери обеих, – махнул рукой Ларчиков.

Он и в Коктебеле жаловался, что девицы ему обрыдли. С чего бы это?

Я и Ларчиков пошли плавать, Буев отправился охмурять девиц. К своим вещам мы вернулись почти одновременно.

– Мою зовут Томкой, – доложил Буев, – а сеструха приехала из Кирова. Сама рыжая, а по фамилии Смертина.

– Как-как? – поразился Ларчиков.

– Ей-богу, не вру! – приложил руку к груди Буев. – Томка сказала.

– И Томка Смертина?

– Томка, вроде, другая, – посмотрел на девиц Виктор. – Она и не похожа.

– Ты же сказал – сестры.

– Двоюродные.

Было видно, что Буев сочинял на ходу. Но какая разница, сестры они или нет. Рыженькая, несмотря на синюшную белизну тела, мне нравилась. Фигура и вовсе хороша.

– А мы Смертину писателю отдадим, – хохотнул Буев. – Пусть изучает.

– Не любишь ты людей, – покачал головой Ларчиков.

Я набросил на голову рубашку и сделал вид, что дремлю. В Крыму даже в такой дыре, как Новый Свет, хорошо. Мерно плещет волна. Слегка поддувает ветерок. На коже, оставляя белые пятнышки, высыхает морская вода.

3

– Мужики! – вдруг откуда-то сверху послышался хриплый голос. – Шампанского не хотите?

Мы как по команде сели и задрали головы.

На краю стены на корточках сидел мужик и смотрел на нас. Судя по загорелым до черноты лицу и рукам, он был местный.

– А ты что – винодел? – спросил Ларчиков.

– На заводе работаю, – сказал мужик. – Если договоримся, могу принести.

– Неси, – кивнул Буев. – Холодное шампанское в жару хорошо.

– Почем? – перебил его Ларчиков.

– Пятнадцать, – сказал мужик.

– Охренел? – покрутил пальцем у виска Александр. – У нас и денег таких нет.

– Ну, десять.

Мы пошарили по карманам. Нужно ведь и назад на автобусе возвращаться.

– Шесть, – объявил Ларчиков. – Это максимальная цена.

– Как в магазине, – добавил Буев.

– Ладно, – сказал мужик.

Он поднялся и пропал.

– Обманет, – посмотрел ему вслед Ларчиков. – За шесть рублей я и в магазине куплю.

– Айда, искупаемся! – подскочил Буев. – Девушки, присмотрите за вещами!

Томка подняла голову и что-то сказала сестре. Та засмеялась.

– Я посторожу, – сказал я.

Ребята ушли. Буев плыл частыми саженками, Ларчиков размеренным брассом. При этом скорость у них была почти одинакова.

Я вдруг увидел, что гостья приподнялась на локтях и посмотрела в мою сторону. Изгиб девичьей шеи отчего-то напомнил мне лебединый.

Томка села и помахала мне рукой.

– Иди к нам! – услышал я.

Что ж, за вещами можно присматривать и оттуда. До девушек метров пятьдесят, не больше.

– Так ты Смертина или не Смертина? – спросил я, садясь рядом с Томой.

– Откуда ты знаешь? – округлила она глаза.

– Я Смертина, – рассмеялась сестра.

Только сейчас я ее хорошо рассмотрел. Круглое лицо, серые глаза, на носу конопушки. Густые волосы завязаны в хвост. На фигуру я старался не смотреть, но и так было ясно, что там все в порядке.

– Откуда приехали? – спросила Томка.

– Разве Буев не сказал? – удивился я.

– Он Буев? – хмыкнула Томка. – Хорошая получилась бы пара – Буев и Смертина.

– Больно нужен! – фыркнула сестра.

А может, она и не сестра. Уж очень разные.

– Сестры, – вздохнула Томка. – Правда, дальние. Так вы откуда?

– Из Коктебеля, – не стал я темнить.

– Я и смотрю – не наши, – глянула через плечо на плавающих ребят Томка. – У нас тут все на виду. Чего к вам Мишка приставал?

– Мишка? – не понял я. – А, этот… Вино предложил. Говорит, на винзаводе работает.

– А где здесь еще работать? Поймают с краденым – назад уже не возьмут.

Я понял, что Мишка Томке отнюдь не безразличен. А мне он показался старым. Или на безрыбье и рак рыба?

– Свет, а что это они все на тебя пялятся? – толкнула сестру Томка. – Меня в упор не видят.

Итак, она звалась Светлана.

– Незагорелая потому что, – сказал я.

– А… – кивнула Томка. – Ослепли, значит?

– Вроде того.

– Вечером на танцы придете?

– У вас здесь бывают танцы? – удивился я. – Нет, мы в Коктебель.

– Нас с собой возьмете? – снова толкнула Светлану Томка. – Или у вас там свои белые?

– Всякие, – пробормотал я.

Наш разговор мне уже перестал нравиться. Как выражался мой минский товарищ Гайворон – пропала химия.

– Не сгорите? – посмотрел я на белую спину Светланы. – В три часа солнце злое.

– Меня не берет, – сонно сказала девушка.

– Ты думаешь, она одна такая? – сказала Томка. – У них целая деревня Смертиных. И все белые.

Она достала из пакета платок и набросила на плечи Светланы.

Я поднялся на ноги. Саша и Виктор уже вышли из воды и махали мне.

– Приезжайте на выходные в Коктебель, – сказал я. – У нас портвейн из бочки наливают.

Отчего-то мне показалось, что Томка тоже работает на заводе шампанских вин.

– Мы портвейн не пьем, – хмыкнула Томка.

– Портвейн – это вино? – спросила из-под локтя Светлана.

– Вино-вино, – легонько тронула ее ногой Томка. – Не для тебя.

4

– Ну, и как белая смерть? – спросил Ларчиков.

– Загорает, – сказал я.

– Томке загорать не надо, – уважительно покачал головой Буев. – Чистая негритянка.

– Ты бы на заводе шампанских вин работал, тоже негром стал бы, – сказал я.

Ларчиков хмыкнул.

Сверху послышался свист.

– Принимайте! – донесся до нас голос Мишки.

Покачиваясь, на веревке спускалось к нам цинковое ведро. Мы его приняли в шесть рук. Больше чем наполовину ведро было заполнено жидкостью.

– Вроде, шампанское? – наклонился к ведру Ларчиков.

– А то что же! – сказал сверху Мишка. – Брют.

Мы таращились на ведро. Шампанское в ведре я еще не видел.

– Оно же настаивается в бутылках, – задрал я голову, – а бутылки залеплены грязью. Сам видел.

Однажды я попал на завод шампанских вин и ознакомился с процессом изготовления. Сусло или как там оно называется разливалось по бутылкам, которые устанавливались в пирамидах. Бутылки были обмазаны черной грязью, чтобы на них не попадал солнечный свет. Вино настаивалось до нужной кондиции, затем в него добавляли ликер, и шампанское становилось сухим, полусухим, полусладким и сладким. Без ликера это был брют.

– Конечно, в бутылках, – сказал Мишка. – Но как я его в бутылках вынесу? Только в ведре.

– С ведром не останавливают? – спросил я.

– Я через дыру в заборе, – пояснил Мишка.

Было видно, что ему не очень хочется раскрывать профессиональные тайны.

– А как мы его пить будем? – спросил Ларчиков.

– Вот так!

Буев взял ведро двумя руками, поднял его, как штангист штангу, поднес ко рту – и облился с головы до ног.

– Неудобно.

Он снова поставил ведро на гальку.

– Эй! – сказал сверху Мишка. – Деньги гоните.

Ларчиков достал из кармана пятерку и бумажный рубль. Подумав, он добавил еще рубль.

– За доставку, – сказал он мне. – Слышь, мужик, спускайся за деньгами.

– К веревке привяжите! – прошипел Мишка. – Пустое ведро оставьте под кустом, я потом заберу.

Чувствовалось, терпение его кончалось. Да и Томка уже поднялась на ноги. Я подумал, что в этой новосветской жизни сам черт ногу сломит.

Веревка с привязанными к ней купюрами быстро уползла вверх.

– Пойду обмоюсь, – сказал Буев. – Заодно у девушек спрошу про стакан.

Он ушел.

– А у нас классический вариант три плюс два, – сказал я Ларчикову. – Тебе которая больше нравится?

– Да никакая, – поморщился Ларчиков. – Ты с Витькой разбирайся, ему, похоже, опиум тоже нравится.

– Кто?!

– Белая смерть.

– Он же на Томку запал.

Я почесал затылок. Буев уже сидел рядом с девицами и что-то увлеченно рассказывал.

– А ведь здесь стакан нигде не найдешь, – посмотрел по сторонам Ларчиков. – И ларька нет.

– Идет к нам стакан, – успокоил я Ларчикова. – В сопровождении военизированной охраны.

Девушки направлялись к нам. Буев услужливо нес пакеты с вещами.

– У них чашка! – издали крикнул он. – Чашкой лучше зачерпывать.

Мы столпились вокруг ведра.

– Прям водопой посреди пустыни, – сказал я.

– Почему это мы пустыня? – обиделась Томка. – Нормальный пляж.

– Народу мало, – поддержал меня Ларчиков.

– После обеда все разошлись, жарко.

Томка устала объяснять очевидные истины. Но такая уж у нее планида.

Мы пустили чашку по кругу.

– Пьем-пьем, – сказал Виктор, – а в ведре столько же.

– Здесь литра четыре, – постучал ногой по ведру Александр. – А то и все пять. Хорошее шампанское.

Для меня оно отчего-то мало отличалось от коктебельского партейного. Из-за жары, видимо.

– А вы зачем сюда приехали? – посмотрела на меня Светлана.

– Пить шампанское, – пожал я плечами.

– Тебя им захотелось увидеть! – фыркнула Томка. – Мишка, небось, уже водяру хлещет.

– Ничего не хлещу, – сказал сверху Мишка. – Но сходить могу.

– Не надо! – обрадовалась Томка. – Спускайся к нам.

– У вас своя компания, – засмеялся Мишка, – у нас своя. Я пошел.

Где-то вверху зашуршали кусты. Стало тихо.

«Ее немедленно надо отпустить, – подумал я. – Но ведь и Светлана не останется одна с толпой мужиков».

– Не останусь, – посмотрела на меня Света. – Коктебель – это гора?

– Поселок, – вздохнула Томка. – Вроде нашего Нового Света. А ты обгорела. Домой пора.

Мы все уставились на Светлану. Ее плечи явственно порозовели. А что будет вечером.

– Придется спасаться кефиром, – сказал Ларчиков. – Только он поможет.

И он, как всегда, был прав.

– В столовой Дома творчества полно кефира, – сказал Буев.

Он подчеркнуто не смотрел на меня, давая девушкам возможность самостоятельно определить, кто из нас имеет право жить в этом самом Доме, а кто нет.

– А что вы пишете? – посмотрела на меня Светлана.

– Прозу, – сказал я. – Жизни.

– Рассказы он пишет! – хохотнул Буев.

Я задрал голову. Над Новым Светом в глубокой синеве проплывала череда легких облаков.

Наша жизнь сейчас была так же легка, как эти облака.

Вот только никто не знал, куда эта жизнь уплывала.