Ален Гри
Кофе на ночь
КОФЕ И ДВОЕ
Максим не находил себе места уже второй день. Утром забыл позавтракать и, что самое необычное, о еде не вспомнил даже в обед. Только когда молодой голодный желудок начал петь серенады на весь офис, Макс напился сладкого чаю и съел из общего холодильника чей-то заботливо подписанный бутерброд.
Графики и таблицы рисовал на автопилоте, не мог сосредоточиться. Хлопкообразные облака, выпирающие из яркой синевы весеннего неба за окном, вдруг стали такими близкими и волнительными. Заставка на соседнем компьютере с пальмами и розовым закатом почему-то теперь не казалась избитой и дурацкой.
Нужно сказать, что вот уже несколько дней за соседним столом для Макса сосредоточился весь мир, вся вселенная. Вселенную звали Катя, и её тёмные завитки на затылке не подозревали, что много раз были воображаемо поглажены и поцелованы.
Катя повернулась на крутящемся стуле, протягивая ему распечатанные бумаги, что-то показывала, обводила карандашом и что-то комментировала.
Макс слушал, но ничегошеньки не слышал, думая о том, какая у неё гладкая кожа и приятный тембр голоса.
Вечером, лёжа в постели, вместо прохождения любимой игры, Максим нашёл Катю во всех соцсетях, в которых она была зарегистрирована, изучил и поставил сердца практически всем её фотографиям, решая, куда бы он мог её пригласить.
В двадцать два года он всё ещё жил с родителями, но тема переезда и окончательного перехода к самостоятельному существованию неоднократно поднималась обеими сторонами.
Мама читала на кухне, отец в зале на диване. Оба были осовремененные, любые темы в семье обсуждались легко и непринуждённо.
– Мам, мне кажется…
– И кто она? – мама оторвалась от чтива.
– Откуда ты?.. – недоумевал Максим.
– Всё ясно, как белый день. Не ешь. Брился тридцать пять минут вместо десяти. Рубашку переодел дважды, обычно берёшь первую попавшуюся. И, в конце концов, ты сидишь сейчас здесь, передо мной вместо того, чтобы эмоционально уничтожать своих компьютерных монстров.
– И…
– Послушай. Я дам тебе совет. Следовать ему или нет, решать тебе. Первый порыв, первый восторг – это вещи обманчивые. Это гормоны, физическое влечение и ничего более. Не стоит доверять ускоренному биению сердца при виде длинных ног. И напротив, к человеку можно не чувствовать никакой симпатии, но затем, общаясь с ним день за днём, раскрывая его суть… – мама говорила долго, но он перестал улавливать смысл звучащих слов.
Макс отвлёкся на сиреневую темноту в окне, стёкла которого отражали кухню, мамину спину и его лицо. Через пол часа он сидел в кресле у дивана, на котором читал отец.
– Хочешь – бери, – сказал папа, глядя на сына поверх очков и заламывая книжную страницу.
– В смысле? – не понял сын.
– Пришёл, увидел, женился. Что тут непонятного?
– Вот так сразу?
– А чего маяться и её мучать? Запомни, любая нормальная девушка с момента твоего первого долгого взгляда на неё видит себя в белоснежном ажуре и с обручальным кольцом. Месяц. Вполне достаточно, – отец кашлянул, намереваясь продолжить чтение, – главное проверь, что в её семье нет прокажённых и умалишённых.
Макс выставлял на телефоне будильник и соображал, помогла ли беседа с родителями или ещё больше запутала его и без того сумбурные мысли.
Экран осветило сообщение от Кати.
«Пожалуйста, отдай мой отчёт по кофейному аукциону из Эфиопии, он на столе, я утром опоздаю».
«С тебя кофе».
«А я думала, ты никогда не пригласишь…»
Макс засыпал. Ему снилась Катя на жарких кофейных плантациях, Катя, подбрасывающая в небо кофейные зёрна… «Пришёл, увидел… напоил».
КОФЕ И БЕСЫ
У Леонида Егоровича не было любовницы.
Он не особо задумывался над этим раньше. Но этот год был тревожный. Леонид Егорович не желал, чтобы он заканчивался. Потому что сейчас, пока ему всё ещё сорок девять – это всё-таки сорок девять. Но вот пролетят несколько месяцев, и за длинным праздничным столом его сослуживцы, родственники и приятели официально, скаля пьяные зубы, объявят вслух страшный приговор.
Ноги стола будут подкашиваться от показного изобилия, а ноги Леонида Егоровича будут подкашиваться от тяжёлой юбилейной цифры – пятьдесят. Как же так? Когда успелось? Полжизни… Но он будет стоять с дорогим бокалом, в который налито что-то дорогое, улыбаться одним только ртом, ибо глаза его не в состоянии будут притворяться, и принимать заученные пожелания.
Леонид Егорович малодушно подумывал на свой день рождения заболеть или срочно куда-то улететь, но понимал, что при его должности в УБЭП это слишком неприлично, этого не поймут и не одобрят.
С женой они прожили двадцать два года. И всё бы ничего, но изо дня в день Леонид Егорович наблюдал, как у его коллег по цеху меняется и цветёт многогранная личная жизнь. У Пашкова, которому сорок два, любовница, на вид лет двадцать. Игнатьев, которому сорок пять, развёлся, женился, ей двадцать семь. У Кириенко, которому пятьдесят четыре, две любовницы, одной двадцать два, другой тридцать, и у обеих от него дети.
Молодые женщины, с ухоженными стройными телами, водили машины представительского класса, одевались в центральных бутиках, носили норковые шубы и капризные губы. Это был какой-то статусный атрибут, это было нечто, что позволяло Пашкову, Игнатьеву, Кириенко и иже с ними хорохориться и высоко держать подбородок, как бы заявляя: «Я всё ещё ого-го».
Леонид Егорович исподтишка поглядывал в окна на то, как роскошные пассии выходили из машин, неся на своих лицах бремя недавно приобретённого высокомерия и принадлежности к элите. И ему хотелось, очень хотелось приобщиться к этому сообществу возрождённой молодости. Ему тоже хотелось, чтобы рядом в ресторане на банкете сидела вот такая манерная содержанка, многозначительно глядя ему в глаза, наливая ему спиртное, потому что после посиделок сама сядет за руль и отвезёт его домой, в тайное гнёздышко, где оденет корсет с подвязками, чулки с возбуждающим кружевом и не даст ему уснуть до утра.
В области романтики Леонид Егорович был мужчиной простоватым и неискушённым. Жене был почти верен, если не считать две командировки, в которых он решил отпустить поводья и в невероятно нетрезвом порыве соблазнил одиноких великовозрастных дам. В итоге эти свои поездки с духом свободы он старался забыть: на приключения, добавляющие ему баллов, они не тянули.
Леонид Егорович допускал, что наличие молодой эффектной женщины на стороне добавит в его бюджет большую расходную статью. Но теперь, на пороге пятидесятилетнего юбилея, он был на это готов.
Дело стало за малым: найти подходящую кандидатуру. Леонид Егорович рассудил так. Девушка должна быть не балованная, молодая, лучше студентка. А студенток искать где? В общественном транспорте. Он оставил автомобиль на парковке и решил проехаться на службу на маршрутном автобусе.
Кроме того, по опыту он знал, что мало у кого есть такт не злоупотреблять выгодным знакомством. Будущая любовница должна его полюбить просто так, а уж потом подарки.
В оранжевом автобусе номер семьдесят семь все сидения были заняты, и Марина стояла у окна, держась за поручень, слегка раскачиваясь из стороны в сторону на тонких каблуках, в такт автобусным манёврам. Мужчина встал с ней рядом, время от времени заглядываясь на её лицо. С чего-то начал разговор, слово за слово, теряя её внимание, он таки протянул свою визитку, которая, несомненно, должна была пленить воображение девушки. Они разошлись с уверениями созвониться. Марина была третьекурсница и несмотря на то, что ездила она на автобусах, троллейбусах, а иногда даже трамваях, цену себе она знала, на жизнь имела планы грандиозные и была неотразима на пике цветения уверенности в непременной встрече прекрасного принца на белом коне. Заигрывания незнакомца, годившегося ей в отцы, Марина восприняла с лёгким испугом, недоумением, выжимала из себя улыбку и общие фразы, оставила ему неправильный номер телефона, а солидную визитку выбросила.
Леонид Егорович понял по её искусственной улыбке, по сдержанным ответам, по отведенному в нетерпении взгляду, что ему не перезвонят. Попробовал этим же вечером дозвониться сам и убедился в своих подозрениях. Но не отчаялся. Он просто неправильно начал.
Всё-таки он уже не мальчик, и наличие хорошей машины обязательно посодействует ему в знакомстве с будущей музой. Было, конечно, немного обидно, что внешне он не производил нужного впечатления, но зато у него была должность, деньги, положение, так сказать, в обществе. Сев в автомобиль, он ехал медленно, сбавляя ход ещё больше на переполненных автобусных остановках.
Наконец, ему повезло, и одна девушка сказочно привлекательной наружности подала знак рукой. Он притормозил. Она наклонилась в приспущенное окно, случайно демонстрируя шёлковое бельё в разрезе кофточки и свежую грудь. Во время поездки Леонид Егорович с ужасом сообразил, что элементарно подобрал придорожную жрицу любви. Расстались они почти тут же: он максимально глубоко вжал голову в плечи, а она максимально громко хлопнула дверью.
Не везёт, так не везёт. Надо же, какая неуклюжесть во всём этом… А что, если познакомиться прямо возле университета?
Леонид Егорович закурил, облокотившись на кованый забор у второго корпуса гуманитарного вуза. Тут он увидел своё отражение в витражах и подумал, что похож сейчас на озабоченного шакала, поджидающего под кустом юную наивную газель. Ему стало так противно, что подскочило давление. Он нервно затоптал окурок, взял такси, сообщил по телефону секретарю, что сегодня его не будет, и отправился домой.
Наутро проснулся он в каком-то спокойном приятном отупении. Жена уходила на работу.
– Завтрак на плите, – она в спешке обувалась, – варенье брусничное к блинчикам взяла у мамы, как ты любишь; тонометр на подоконнике, последи за собой пожалуйста; зубная паста твоя любимая на верхней полочке, по-моему, старая уже закончилась; кофе там у плиты, без кофеина со вкусом ирландских сливок…
«И куда я лез? – присёрбывал кофе Леонид Егорович, – седина в голову… Кофе в пищевод».
