Алексей Юрьевич Петров
Старая крепость
Гаврилов утвердительно кивнул:
– Видимо, бойцы забились в подвалы и укрытия, пережидая артобстрел.
– Были и такие, но основную массу, в том числе курсантов полковой школы, – уже увёл старший лейтенант Бытко, который добрался до расположения полка раньше Вас.
– Василий жив?! – вскинулся майор.
– Погиб вчера днём. Он вывел первую группу за пределы крепости, а потом вернулся за остальными, но во второй раз выйти с Цитадели уже не смог…
– Какой был командир! – горестно покачал головой Гаврилов.
– Удивительно, кстати, что Вы с ним не встретились тем утром, – ведь рядом находились.
– Да там темно ещё было, – с досадой хлопнул по столу Пётр Михайлович, – взрывы, дым, пожары… Народу-то много бежало, – пойди, разбери кто где?
– Собрав оставшихся бойцов, Вы повели их к расположению своего первого батальона, который располагался слева от Северных ворот. Там же и приступили к организации обороны вместе с командиром 18-го отдельного батальона связи капитаном Касаткиным. Правильно?
– Да, – вон он, спит, – буркнул Гаврилов, кивнув на койку.
– Скажите, Пётр Михайлович: а почему Вы не вывели остатки полка в район сосредоточения? Ведь защищать крепость не входило в задачу 44-го стрелкового?
– Сначала думал, что подтянутся мои, отставшие, из Цитадели… Потом, – ждали подхода наших… Ну, а затем, – стало поздно. Немцы блокировали Крепость и выйти уже было невозможно.
Честно говоря, я приготовился к тому, что буду долго и упорно доказывать майору о том, что я из будущего. Но Гаврилов, кажется, поверил мне почти сразу. Если не притворяется, конечно… Хотя, по поведению, – не похоже.
– Скажите, а вот это вот всё, – майор развёл руки в стороны, – надолго?
– Имеете в виду Восточный форт или войну в целом?
– И то, и другое.
– Война закончится нашей Победой, но ждать этого ещё долго: до мая 1945 года. А форт немцы возьмут через два дня: 29 июня.
– В сорок пятом???
– Да. Сейчас наша армия несёт колоссальные потери, в войсках хаос и неразбериха. Вы это могли прочувствовать на себе, когда бежали мимо мечущихся по Крепости бойцов и командиров. Помните? Вот, примерно, то же самое сейчас творится везде. Впрочем, это отдельная тема для разговора.
– Уму непостижимо… – Гаврилов обхватил голову руками, затем резко перегнулся через стол, глядя мне прямо в глаза:
– А что будет с моей семьёй? Они… Они…
– Всё будет хорошо, товарищ майор, – я поспешил его успокоить, – И у сына, и у жены. Вы встретитесь с ними после войны и будете жить вместе, долго и счастливо.
– Фух! – выдохнул Гаврилов, вновь опускаясь на стул.
– Скажу больше, – за оборону Восточного форта Вам будет присвоено звание Героя Советского Союза.
– А сам я… Когда? – вновь поднял на меня взгляд майор.
– Вы правда хотите знать дату своей смерти?
Гаврилов лишь пожал плечами. Что же, – я отлично его понимаю.
– Скажу так: Вам будет сильно за семьдесят.
– Успокоили, – хмыкнул он.
– Чем смог, как говорится.
– Ладно, раз про меня Вы всё знаете, – расскажите тогда о себе: кто Вы, как сюда попали? У вас, в будущем, – изобрели машину времени?
– К сожалению, такой машины пока нет, – покачал я головой, – а то, как очутился здесь, – для меня самого загадка. Там, в 2019-м году, решил померить старый китель времён прошедшей войны… Только одел, – и оказался вот в этом теле, в 1941 году.
– 2019 год? – изумился Гаврилов, – при коммунизме, наверное, живёте?
– Ага, почти. Ещё чуть-чуть, – и построим.
– Получается, Вам сорок лет? Ну, если год рождения 1979…
– Да, всё так и есть, мы с вами почти ровесники. Правда, в этом облике я выгляжу несколько моложе, но так мне нравится даже больше.
– А чьё это…тело?
– До моего в нём появления, – оно принадлежало немецкому солдату. Точнее, – австрийскому. Китель-то я тогда немецкий мерил!
– И в какой момент Вы в него вселились?
– Пару часов назад, – бодро соврал я. Что-то мне подсказывает, что ни к чему Гаврилову знать о моём фашистском прошлом.
– Что этот солдат делал? – с жадным любопытством продолжал засыпать меня вопросами майор.
– Службу нёс, – пожал я плечами, – стоял на посту в одном из домов комсостава.
– И как ты понял, что это именно тот год и вообще война? Ничего, что на «ты»? Кстати, я даже имени твоего не знаю…
– Иван я, фамилия, – Алексеев. Если представляться по всем правилам, – то Алексеев Иван Матвеевич, – пожал я протянутую руку.
– Майор Гаврилов, Пётр Михайлович, очень приятно.
– Так вот, Михалыч, – понял я всё практически сразу. Воспоминания немца никуда не делись, поэтому сориентироваться в обстановке было делом пяти минут. Самое интересное началось дальше…
Гаврилов никак не отреагировал на подобную фамильярность, из чего я сделал вывод, что возражений против такого обращения майор не имеет.
– Что началось? – заинтересованно наклонился поближе ко мне командир Восточного форта.
– Скажи мне сначала: где твой комиссар сейчас находится?
– Какой комиссар? Артамонов, что ли? – не понял вопроса Гаврилов.
– Нет, не полковой, а местный, по фамилии Скрипник?
– Ах, этот, – протянул майор и махнул рукой, – А бес его знает, – мотается, должно быть, где-то.
– И я даже знаю где. В плен он сдался, два часа назад.
Мне показалось, что Гаврилов даже не удивился. Посмотрел на меня и лишь пожал плечами, сказав пока загадочную для меня фразу:
– Каждый спасается как может…
– Поразительное спокойствие!
– А что тут скажешь? – развёл руками майор, – этого следовало ожидать.
– Так вот, – я его встретил, там, – у домика. По полной форме, с планшетом. И нёс он немцам вот что…
С этими словами я нагнулся и вытащил из-за голенища сапога слегка потрепанный листок, который и развернул, подвинув к сразу изменившемуся в лице Гаврилову:
– Схема Восточного форта с пояснениями и списком вооружения. Полюбуйся!
Майор схватил аккуратно вычерченный план и поднёс поближе:
– Да, почерк его, – вне всяких сомнений…
– Кроме того, Скрипник похвалялся тем, что вывел из строя зенитный пулемёт. Не знаю, – правда это или нет, но я бы проверил…
– Вороненко! – багровея, гаркнул Гаврилов.
Дверь тут же распахнулась и в каземат ворвались пограничник вместе с одесситом. Судя по всему, они ожидали увидеть вражеского диверсанта, убивающего командира Восточного форта, потому что оружие держали готовым к стрельбе. Обнаружив нас, мирно сидящих за столом, – парни, кажется, даже немного расстроились.
– Пулей к зенитному «Максиму», – проверить и доложить его состояние!
– Будет сделано, тащ майор! – бодро отрапортовал Вороненко и скрылся в полумраке коридора.
– Силаев, – вернись на пост!
– Понял! – кивнув, пограничник вышел.
– Касаткин не проснётся от такой движухи? – с интересом глядя на даже не шелохнувшегося начальника штаба, поинтересовался я у Гаврилова.
– Нет, ему и артобстрел не помеха. Тут все такие, – устали в край…
– В общем, политрук Скрипник перешёл с твёрдым намерением максимально облегчить немцам штурм форта. Сейчас, скорее всего, его допрашивают, так что с утра день может начаться с сюрпризов, – предупреждаю майора.
– И что ты предлагаешь? – с затаённой надеждой в голосе интересуется у меня Гаврилов, – Как мы вышли из положения в той, твоей истории?
– Ну, самое главное, – утром нужно убрать из казематов детей и женщин. Мы-то, – ладно, у нас профессия такая, а им погибать незачем.
– Куда убрать?
– Дать в руки белый флаг, – и пусть выходят.
– Немцы их постреляют!
– Немцы их не тронут, – помотал головой я, – наоборот: подумают, что гарнизон решил сдаться. После появления женщин и детей, будут ждать нас. Пока ждут, – не стреляют. Раз не стреляют, – бойцы не гибнут. Правильно?
– В принципе, верно… Что ещё?
– А всё. Тут больше делать и нечего. То, как сейчас организована охрана и оборона, – лучше не придумаешь. Остаётся только ждать.
– Чего ждать? Подхода Красной Армии? Манны небесной? Чего нам тут ждать??? – вскакивает из-за стола Гаврилов.
– Спокойнее, товарищ майор! Не нервничайте. Ждать нам здесь 29-го числа, – об этом я уже говорил.
Пометавшись по каземату, как тигр по клетке, Гаврилов, наконец, успокаивается и снова садится за стол напротив меня. Яростно растерев щёки руками, он спрашивает:
– Что произойдёт 29-го июня? Чем закончится наша оборона?
Ответить я не успеваю, – дверь распахивается и в каземат залетает запыхавшийся Вороненко, таща за собой какого-то бойца.
– Вот, товарищ майор! Привёл!
– Кто это?
– Этот скользкий тип, – пулемётчик. Захожу я к ним в каземат, а они установку четырёхствольную разобрали и сидят, лыбятся, – вредители! У, контра!
– Сам ты – контра, горлопан! – стряхнув с себя руку Вороненко, боец представляется:
– Рядовой Евстафьев, – второй номер зенитной пулемётной установки М4!
– Что там у вас произошло? Почему разобран пулемёт? – интересуется Гаврилов.
– На первом стволе пробит кожух, поэтому система охлаждения потеряла герметичность, – пытаемся починить.
– Когда обнаружили?
– Да с полчаса назад, примерно. Начали стрелять, – вроде как, немцы ползут, – а тут такое…
– И чем кожух повреждён? Осколком, пулей? – влезаю в разговор я.
– Нет, – обстрела-то ночью не было, да и дырочка маленькая… Вроде как, гвоздём пробили, – смущается Евстафьев.
– Вы от пулемёта отлучались?
– Нет, всё время при нём! Хотя…
– Ну, – договаривайте! – торопит бойца Гаврилов.
– Приходил к нам комиссар… Ну, политрук Скрипник, в смысле. Сказал, чтобы помогли коробки с лентами ребятам поднять снизу. Они там их патронами снаряжали. Ну, мы и пошли. Политрук у установки остался, – сказал, присмотрит. А больше не уходили никуда…
– Ясно. Пулемёт почините?
– Постараемся, товарищ майор!
– Постарайтесь, Евстафьев, – надеюсь на вас. Установка нам нужна как воздух! Этот пулемёт, – сердце обороны! Идите!
– Есть! – чётко развернувшись через левое плечо, Евстафьев вышел.
– Вороненко, – свободен!
– Слушаюсь! – одессит прикрыл за собой дверь.
– Вот ссука! – грохнул кулаком по столу Гаврилов, как только подчинённые покинули каземат, – Это надо же быть такой тварью!
Я был солидарен с майором, но свою вспышку ярости уже реализовал, вмазав политруку прикладом. К тому же, за битый час беседы я изрядно продрог, сидя в одних трусах среди холодных кирпичных стен. Пора как-то приодеться. Послушав ещё немного виртуозные матюки Гаврилова, я нашёл паузу в его выступлении, и сказал:
– Михалыч, – мне бы одежонку какую, – пока я совсем не околел. У вас тут не жарко, однако.
– Что? Одежонку? – ещё не отойдя от гневного монолога, переспросил майор.
– Ну, форму мне какую-нибудь можно сообразить? Да и перед личным составом как-то легализоваться нужно, что ли. А то сижу тут, за панибрата, с целым майором, вопросы задаю подчинённым… Я, кстати, в прошлой жизни старшим лейтенантом был… Намекаю как бы…
– Точно! Надо бы тебя приодеть, – извини, не догадался сразу! Ну, с формой у нас всё в порядке, – как-никак, склады под боком. Сейчас подберём. Старший лейтенант, говоришь… – задумчиво глядя на меня, потёр подбородок Гаврилов.
– Нет, по возрасту не подойдёшь. Лейтенант – максимум. Да и то, в удостоверении фотография должна быть, так что этот вариант отпадает. Вот что, Иван: будешь сержантом.
– Ну, хоть так… – пожал плечами я.
– Да не горюй: зато, – самым настоящим! Сейчас тебе и документ справим!
Майор шагнул к ящику из-под патронов, достал оттуда целую стопку каких-то бланков и печать. Я с интересом смотрел за его действиями. Гаврилов сел за стол, обмакнул ручку в чернильницу и начал писать. Закончив, помахал листком в воздухе, давая просохнуть чернилам, после чего дыхнул на печать и поставил оттиск на бумаге. Полюбовавшись на дело рук своих, встал и торжественно вручил свежесозданный документ мне:
– Поздравляю с досрочным окончанием полковой школы младших командиров, товарищ сержант!
– Служу трудовому народу!
Брови майора удивлённо взлетели вверх. Внимательно посмотрев в мои честные глаза, он усмехнулся:
– Забудь эту фразу, потомок! Служат у нас сейчас исключительно Советскому Союзу!
Настала моя очередь удивляться:
– Как же так?! Я читал историю, что до 23 февраля 1943 года военнослужащие отвечали «Трудовому народу!», а «Советскому Союзу!» уже после этой даты…
– Не знаю, что там ты читал, и при чём здесь 43-й год, но познания твои неверны.
Глядя на мой озадаченный вид, Гаврилов снизошёл до объяснений:
– Вам, как младшему командиру, окончившему полковую школу, должно быть известно, что Приказом Народного Комиссара Обороны от 21 декабря 1937 года за номером 260, отменяется временный Устав 1924 года и вводится новый Устав внутренней службы, – УВС-37. А в нём есть глава 3: Приветствие в строю и вне строя. Пункт 31 данной главы гласит, что, если начальник благодарит, – то военнослужащий отвечает «Служу Советскому Союзу!» Ну что, запомнили, товарищ сержант?
– Так точно!
– Сейчас проверим! Благодарю за службу!
– Служу Советскому Союзу!
– Так-то лучше! Историк…
Хмыкнув, Гаврилов добавил:
– Ладно, давай, ознакамливайся пока с документом, а я на счёт формы распоряжусь. Вороненко!
Пока майор в дверях объяснял одесситу что и где из предметов обмундирования взять, я рассматривал выданную мне бумагу. Это был небольшой листок, примерно соответствующий нашему формату А5. Машинописный текст гласил, что это не просто бумажка, а Свидетельство об окончании полковой школы 44-го стрелкового полка. Всё честь по чести: выдано командованием 42-й стрелковой дивизии младшему командиру 4-й роты 44 с.п. тов. Алексееву И.М. в том, что он призван в ряды РККА в 1941 году в полкшколу. Окончил курс обучения полковой школы 20 июня 1941 года. Выдержав испытание в полковой комиссии на звание командира отделения по специальности «стрелок» с общей оценкой знаний «хорошо» и удостоен звания «сержант». Далее, – шли подписи: командир полка майор Гаврилов, комиссар полка батальонный комиссар Артамонов, начальник штаба капитан Ширяев и командир роты младший лейтенант Сгибнев. Судя по всему, Пётр Михайлович был мастер расписываться за подчинённых, – иного объяснения появления свежих подписей напротив вышеприведённых фамилий, у меня нет.
Впрочем, это не моё дело: главное, – я получил вполне правдоподобный документ, худо-бедно удостоверяющий личность. Если мне не изменяет память, то у рядового и младшего командного состава с этим были проблемы, особенно в начальный период войны. Этим активно пользовались немецкие диверсанты, – тот же «Бранденбург-800». Красноармейские книжки, вроде как, были, но далеко не у всех. Моя, например, сгорела вместе со штабом. Так, при случае, и скажу. И, – попробуй, докажи, что это не так.
Тем временем, Гаврилов закончил инструктаж одессита и, отправив того за формой, вернулся за стол.
– Ну как, – ознакомился уже? – кивнув на свидетельство, поинтересовался майор.
– Да, просветился. Даже не верится, что эта бумажка, – официальный документ…
– Самый что ни на есть, – не сомневайся. Другого, извини, предоставить не могу.
– Да я понимаю… И за это свидетельство, – большое спасибо!
– Чем богаты! – улыбнулся Гаврилов и тут же сменил тему разговора:
– Зенитный пулемёт меня беспокоит, – смогут восстановить, как думаешь? Или, может быть, точно знаешь? – пытливо посмотрел на меня майор.
– Знаю. Не смогут.
– Вот бл…! – в сердцах хлопнул по столу Гаврилов.
– Но, кое-что всё-таки сделают, – поспешил подсластить пилюлю я, – Судя по тому, что помню, – бойцы снимут один ствол, и из него будут вести огонь. Так что, не всё так печально.
– Ну, хоть что-то…
В дверь постучали, – это вернулся Вороненко, который принёс обмундирование. Поскольку своих размеров я не знал, а одессит, – и подавно, то взял он форму «на выпуклый военно-морской глаз». Как ни странно, – глаз оказался довольно зорким, потому что гимнастёрка и галифе пришлись впору. Отпустив Вороненко, Гаврилов удовлетворённо оглядел меня:
– Как по тебе шито! Вот, держи: – с этими словами, он протянул фуражку, в которой лежали маленькие, эмалированные треугольники, – Прикрепишь сам.
Пока я, достав из ножен немецкий штык, дырявил петлицы, майор вернулся к вопросу, ответ на который я дать не успел из-за так внезапно ворвавшегося одессита:
– Так, чем там закончится наша оборона 29-го числа?
– Немцы сбросят на форт бомбу, в результате чего сдетонирует склад боезапаса. После этого, – выживших возьмут в плен.
– Бомбу? Что это за бомба, способная пробить толщу вала? – с недоверием спросил Гаврилов.
– Да есть у них одна… 1800 кг весом.
– Сколько???
– Да, почти двухтонная, – подтвердил я, – командир штурмующего нас полка, полковник Йон, – завтра с утра поедет в Тересполь, договариваться на этот счёт с авиацией.
– Мда… – протянул майор, – дела… И меня тоже, после бомбы… Ну, в плен возьмут?
– Тебя – нет, – увлечённо ковыряя петлицу, пробормотал я.
– То есть, – как? – опешил Гаврилов, – Всех возьмут, а меня нет?
– Ну, не всех… Далеко не всех. Мы спрячемся.
– Куда же тут можно спрятаться? – искренне удивился майор.
– В моей истории, гарнизон готовил прорыв, копая проходы из казематов в толщу вала. Есть такое? – оторвавшись от своего увлекательного занятия, поинтересовался я.
– Да, как раз сегодня днём хотели попробовать, – эффект неожиданности использовать… – растерянно признался Гаврилов.
– Не стоит. Попытка не удастся, и только зря положите людей.
– Значит, всё напрасно…
– Ну, а ты что думал? Форт окружён со всех сторон. Кругом немецкие солдаты, пулемёты, миномёты, огонь артиллерии по запросу, – шансов выйти никаких. Тем более, – днём.
– До 29-го июня ещё два дня. Что будут делать немцы? Опять пытаться штурмовать?
– Как такового, – штурма больше не будет. Сегодня с утра подойдут танки и начнут стрелять по казематам. Так что, лишних бойцов нужно от амбразур убрать.
– Танки?
– Да, пара французских «Сомуа» и трофейные Т-38. Калибр там ни о чём, поэтому толку не будет. Правда, немцы восстановили самоходку свою, 75-мм, но она тоже ничего не решит.
– Твоими бы устами, – да мёд пить.
– Не веришь? – обиделся я.
– Если бы не верил, – то лежал бы ты сейчас в воронке и остывал.
– Вот и хорошо. Слушай, а этот одессит, – Вороненко, – он у тебя тут кто? Ординарец?
– Да нет, так… Просто активный боец, на кого можно положиться. Настроение у гарнизона, – сам понимаешь…
– Знаешь, я тут в кино одном видел… В своём времени, понятное дело, – у вас рация была и вы пытались связаться с нашими.
– Рация есть, – спасибо Константину Фёдоровичу, – он же командир батальона связи.
– И как? Удалось?
– Нет. Сначала, вроде как, вышли на каких-то лётчиков, потом, – тишина.
– Ну да, – отошли войска далеко уже…
– К Кобрину, что ли? – с недоверием глянул на меня майор.
– Ха! Какой Кобрин? Завтра немцы Минск возьмут!
– Как Минск? – опешил Гаврилов.
– Да вот так! Отступает армия. Так что, твой форт ещё хорошо сражается.
– Иван, а как далеко они продвинутся? Я немцев имею в виду.
– Под Москвой остановим.
– А Киев? Ленинград?
– Киев в сентябре оставят, а в Ленинград фашисты так и не войдут. Окружат, город будет в блокаде до 1944, но врагу так и не покорится.
– Уму непостижимо… – Гаврилов растерян.
– Сам в шоке. Война будет долгой, на уничтожение.
В дверь опять постучали: рядовой Евстафьев доложил, что восстановить зенитную пулемётную установку не удалось, поэтому они сняли один пригодный для стрельбы ствол и воевать будут с ним. Для меня это новостью не стало, а вот Гаврилов, похоже, всё-таки рассчитывал на другой исход дела.
– Ладно, Михалыч, – пойду я пробегусь по казематам, ознакомлюсь с положением дел, да и воды вон, раненым отнесу, – сказал я майору, кивая на свой ремень, что лежал на столе, – Если ты не возражаешь, конечно.
– Вода, – это хорошо. С тобой пойду. Заодно, – женщин подготовлю к выходу, – поднялся из-за стола Гаврилов.
– Как скажешь, – подпоясывась, ответил я.
Мы вышли из штабного каземата. Сидевшие в коридоре пограничник и одессит сразу вскочили на ноги.
– Силаев, – я на обход позиций; если проснётся Касаткин, – скажешь, чтобы ждал здесь. Вороненко, – вернитесь в дозор, всё в порядке, – это мой сержант, из полковой школы. Зовут, – Иваном, фамилия, – Алексеев. Знакомьтесь.
– Андрей, – коротко представился пограничник.
– Иван, – пожимая протянутую ладонь, откликнулся я.
– Костя, – подмигнул одессит.
– Всё, пошли, – поторопил меня Гаврилов, – покажу наше хозяйство.
Глава 2
Вороненко убежал в темноту, мы же с майором, чуть погодя, двинулись в противоположную сторону. Идя по коридору, Гаврилов кратко давал характеристику казематов. В этой части форта, с левой стороны от штаба, в основном располагались помещения личного состава. Единственное исключение, – склад боеприпасов, который находился через два отсека от штаба. Казематы не были приспособлены к размещению людей, так как до войны использовались как конюшни. Лошадей отпустили всего несколько дней назад, ибо кормить и поить их было нечем.
Красноармейцы, укутанные в шинели, располагались прямо на полу, тесно прижавшись друг к другу. Все они, кроме дежурной смены, спали. Пройдя до конца внешнего вала, мы вернулись немного назад, и майор свернул в потерну, ведущую ко второй, внутренней, подкове укрепления. Эта часть форта представляла из себя двухэтажный кирпичный каземат, также вмурованный в толщу земли. Именно его я видел из воронки. На первом этаже располагалась команда по набивке лент для зенитной установки, – человек тридцать. Часть бойцов отдыхала, дозорные бодрились у бойниц. Дальше мы не пошли: как объяснил Гаврилов, – на этаже находится множество различных помещений и все их обходить, – смысла нет. В этих казематах располагался 393-й Отдельный Зенитно-Артиллерийский Дивизион, поэтому сейчас гарнизон внутреннего вала состоит, в основном, из бойцов этой части.
Поднявшись по лестнице наверх, нашему взору предстал и сам пулемёт, выведенный из строя Скрипником. На высокой тумбе стояла зенитная установка М4, ещё до недавнего времени четырёхствольная. Вживую такую штуку я вижу в первый раз. Она находилась в глубине отсека, как раз напротив широкого окна, выходившего во внутренний двор. Позиция, – идеальная. Любого, попытавшегося приблизиться, пулемёты буквально сметали огнём. Жаль, что я не застал её в работе, но количество трупов перед фортом говорило само за себя: прорваться во двор не удалось никому. В соседнем помещении находился пулемётный расчёт: уже знакомый Евстафьев и неизвестный боец-пограничник. Они установили ствол на станок и были готовы встречать огнём врага. Сектор обстрела отсюда был не намного меньше того, что закрывала до этого установка за стеной. Получив от расчёта уверения в том, что собранный ими пулемёт вполне исправен, – мы вновь спустились на первый этаж и нырнули во вторую потерну.
Она привела нас точно к лазарету. Тяжёлый запах крови ударил в нос. Крики и стоны здесь не прекращаются ни на секунду. У входа, прикорнув на столе, спала коротко стриженая женщина – военфельдшер. Мы остановились напротив неё. Я расстегнул ремень и стал отцеплять фляги с водой. Видимо, почувствовав какое-то движение, женщина открыла глаза и вскочила на ноги, увидев Гаврилова:
– Товарищ командир…
– Сидите, – мягко положив руку ей на плечо, произнёс майор.
– Вот вода, для раненых… Возьмите, Раиса… Не знаю Вашего отчества, к сожалению, – выкладывая фляги на стол, пробормотал я.
– Ивановна, – чуть помедлив, удивлённо глядя на меня, произнесла Абакумова.
– Раиса Ивановна, – берите.
– Как они? – негромко спросил Гаврилов.
– Ох, товарищ майор… Ночью умерли ещё четверо… Мы делаем всё, что в наших силах, но…
– Я знаю и Вас ни в чём не виню, – поспешно заверил военфельдшера командир форта, – без Вашей помощи многие бы вообще не выжили.
– Они умирают у меня на руках… И я бессильна… – на глазах её выступили слёзы.
– Держитесь, – скоро всё закончится.
– Подходят наши?! – радостно встрепенулась Абакумова, – Вы что-то знаете?
– Красная Армия спешит нам на выручку, – проклиная Гаврилова за такое неуклюжее желание успокоить женщину, встреваю я, – больше, увы, сказать пока не можем.
– Идите к раненым, – нашёлся, наконец, майор.
– Да, конечно… – засуетилась военфельдшер, прижимая к груди фляги с водой.
Незаметно подталкивая Гаврилова к выходу, киваю на прощание этой замечательной женщине.
– Михалыч, ты что плетёшь? – свистящим шёпотом возмущаюсь я, как только мы оказываемся в коридоре, – Кто тебя за язык тянет?
– Да ты и сам хорош! Красная Армия спешит на выручку! – передразнивает меня майор.
– А что я должен был сказать? Что послезавтра половину из нас похоронит под обломками, а остальных возьмут в плен?
– Ну, не знаю…
– Иногда, лучше жевать, чем говорить, – вспоминаю рекламу из будущего.
– В каком смысле?
– В прямом! Лишнего не болтай!
– Ладно, признаюсь, – погорячился. Доволен?
– Закрыли тему. Куда дальше?
– Пошли теперь к женщинам, – вперёд, по коридору.
Честно говоря, я думал, что ничего более тягостного, чем стоны и крики раненых, уже не увижу. Увидел.
В каземате, где располагались женщины и дети, на полу стояла одинокая лампа. Света она давала немного, но разглядеть находящихся здесь людей позволяла. Шинели, гимнастёрки, одеяла, – видимо, бойцы стащили сюда почти всё, чтобы хоть как-то защитить от подземной сырости обитателей этих отсеков. Везде, куда падал взгляд, лежали и сидели женщины, прижимая к себе детей. Многие спали, остальные с немым ожиданием смотрели на нас. Меня поразила царящая здесь тишина: ни плача, ни криков. Даже малыши, – и те молчали. К нам, баюкая на руках грудничка, подошла совсем молодая девушка:
– Вот, товарищ командир, Олечка моя, – всё есть просила, кричала, а теперь не просит. Видать, от голода сознание потеряла.
Взглянув на застывшее личико её ребёнка, я с ужасом понял, что дочь этой женщины мертва.
– Ничего, солнышко, вот прогоним немца, покушаем, и опять у мамы молочко появится. Подожди ещё чуть-чуть, ладно? Ненаглядная моя, кровиночка, потерпи… – прижимая свёрток к себе, ласково продолжала ворковать девушка.
В накинутой на плечи шинели, к ней подошла пожилая женщина, поправляя выбившуюся из-под косынки седую прядь волос. Приобняв девушку за плечи, она тихо сказала:
– Лидочка, – она умерла, голубушка, – не мучай себя, положи ребёнка.
– Ну что Вы, Клавдия Ивановна, такое говорите? Олечка просто уснула и скоро проснётся.
– И так, – со вчерашнего вечера, – горестно произнесла женщина, обращаясь к Гаврилову.
Я посмотрел на майора, – его лицо окаменело, он невидящим взглядом смотрел в пустоту.
– Мама, а мы тоже умрём? – вдруг раздался детский голос из темноты.
– Ну что ты, сынок, – конечно, нет! – поспешила успокоить своего ребёнка мать, – Скоро вернётся наш папа и освободит нас.
– А Вася у тёти Нади лежит весь холодный и больше не встаёт, – он что, – заболел?
– Вася? Не знаю… Наверное…
– Дяденька командир, а где мой папа? – ко мне подошла маленькая, лет пяти, девочка.
Я, честно говоря, растерялся и даже не сразу сообразил что ответить. Она, тем не менее, доверчиво глядя на меня, продолжала:
– Мама говорит, что он сражается здесь. Тогда почему он не приходит к нам? Он, что ли, занят?
– А как у твоего папы фамилия? – наконец, нашёлся я.
– Лейтенант Яковлев.
Опустившись на корточки, ответил серьёзному маленькому человечку:
– Ты знаешь, я здесь боец новый, – только сегодня ночью пришёл. Поэтому, извини, но папу твоего пока не встречал. Думаю, он действительно занят, раз не приходит. Но ты не беспокойся, – когда встречу твоего отца, – обязательно передам, чтобы зашёл. Договорились?
– Хорошо. А ты не забудешь?
– Ну что ты! Обещаю!
– И не дашь немцам нас убить? Мама говорит, что они хотят, чтобы мы умерли.
– Нет! Больше никто из вас не умрёт! – вставая, горячо заверил я девочку.
Гаврилов, наконец, вспомнил зачем мы здесь:
– Товарищи женщины! Командование считает, что далее вам здесь находиться нельзя. Мы… Мы, к сожалению, не в силах обеспечить вам защиту… Поэтому, утром вы покинете форт.
Новость потрясла обитателей каземата: женщины зашумели, сразу заплакали дети.
– Да как же мы вас оставим? – всплеснула руками Клавдия Ивановна, – В плен, значица, сдаваться? Вы – здесь, а нам, – к германцу идти?
– А кто за ранеными будет ухаживать? Да как мы мужей бросим? Немцы нас расстреляют! – понеслись выкрики со всех сторон.
– Тихо! – рявкнул Гаврилов, – Прекратить базар!
Шум не сразу, но стих.
– Разрешаю остаться только тем, кто состоит на службе и имеет воинские звания! Остальные уйдут. Это приказ и он не обсуждается! – повысил голос майор, пресекая возникший было снова ропот, – Ваша главная задача, – спасти детей. Здесь, в форту, их ждёт неминуемая гибель. Да и нам будет легче сражаться, зная, что вы в безопасности. Сейчас, – пять утра. На сборы и прощание, – даю два часа. В семь, – выход. Готовьтесь.
Женщины снова загомонили, окружив нас с Гавриловым. Майор ещё раз объяснил, что их с детьми выход, – дело решённое. Кому уходить и кому оставаться, – решит ответственный за эвакуацию, который вскоре сюда прибудет. С огромным трудом вырвавшись из гудящего, как улей, каземата, мы направились к штабу.
– Та девочка… Она говорила, что её отец, – лейтенант Яковлев, кажется. Ты не знаешь где он?
– Погиб во время попытки прорыва, несколько дней назад. Жене-то сказали, а та, видимо, дочери сообщить правду не смогла…
По-прежнему дежуривший у двери Силаев, доложил, что всё в порядке, без происшествий. Гаврилов кивнул и шагнул внутрь: Касаткин ещё спал. Майор подошёл к столу с телефонами и крутанул ручку одного из них:
– Дежурный? Командира роты ко мне через 15 минут.
Те же действия он повторил и с другими двумя телефонами, вызывая ротных в штаб.
– Удобно, – кивнул я на аппараты, когда Гаврилов закончил говорить.
– Связь своё дело знает, – кивнул он на спящего капитана, – провели линии в три каземата, на большее проводов не хватило. Два в концах внешнего вала и один, – на первый этаж внутреннего.
– Вот что я подумал, товарищ майор: определи-ка ты меня на какой-нибудь участок обороны.
– Ну, уж нет! – запротестовал Гаврилов, – Чтобы я человека из будущего под пули да осколки подставлял? Да ты знаешь, что твоя голова бесценна? И не только для меня, – для всей страны! Случись что с тобой, – я себе этого никогда не прощу!
– И что же ты предлагаешь?
– При мне будешь находиться. Ординарцем. Как раз и объяснение отличное тому, что сидишь тут, разговоры разные слушаешь.
– Так у тебя уже есть, – вон, за дверью сидит, с СВТ.
– Ты про Силаева? Нет: пограничник, – моя охрана.
– А есть от кого?
– Да были тут… Приписники-западники…
– О как! И здесь, значит, вредят.
– Ну да, бывало. Сам понимаешь, – бойцы у нас разные, а проверить каждого из почти полтысячи человек, – дело хлопотное.
– Некогда и некому, значит, было.
– В точку.
– Кто тем отсеком командовал, где зенитный пулемёт стоял?