Алексей Воронков
Албазинец
Глава 5. Принцесса
1
Князь уговорил казаков остаться на ночлег в своем улусе. Ну куда, мол, вы на ночь глядя? Этак легко и на маньчжу напороться.
Остались казаки. Разбили бивак возле леса, выставили караул и заночевали. А утром, поблагодарив Лавкая за гостеприимство, Федор приказал товарищам седлать коней.
– Ну так что мне сказать атаману? – расставаясь с князем, спросил его Опарин. – Готов ты вертать свой народ на родную землю?
Тот ответа не дал. Сказал, что посоветуется со старейшинами и тогда уже решит, как ему поступить.
Долго князь вел под уздцы Федорова Киргиза – будто бы не желал расставаться с казаками. Напоследок вынул из-за пояса свой кинжал, лежавший у него в серебряных ножнах, и протянул Федору.
– Отдай его своему атаману. Скажи, подарок от старого Лавкая.
Уезжая, Федор и не знал, что уже больше никогда не увидит этого душевного человека, который поначалу показался ему хитрым и коварным лисом.
– Прощай, Лавкай! Может еще когда свидимся!
Федор помнил, как они с товарищами возвращались от князя. Сытые, хмельные, довольные. Где-то высоко над головой в голубой прозрачной дали висел жаворонок. Что он там делает? – подумал Федор. Хотя у каждой твари свое место на земле. Кто-то в тайге, кто-то в седле, кто-то на троне. Это у людей. А у козявок всяких, у птиц, у зверей тоже свои ниши. Одни в небе, другие ползают в земле, третьи жрут друг друга на суше или в море…
– Чтой-то бровь у меня чешется, – пришпоривая своего коня, неожиданно сказал старшина ехавшему рядом дружку своему Васюку Дрязгину.
– Это к поклону, – ответил тот.
– Или к свиданию, – усмехнулся Егорша Комар.
– А может и к слезам, – хмыкнув, произнес Ефим Верига, который упросил Федора взять его с собой.
Старшина на это лишь ухмыльнулся.
– Не верю я, братцы, в приметы, – сказал он. – Ну хоть убейте меня! Бывалочи, нарочно рассыплю соль на столе и жду, когда меня жонка поругает. А та, ни слова не говоря, соберет эту соль в горстку, и на том все кончается. Али же вот кошку черную увижу на дороге. Нарочно пойду там, где она мне путь перешла. Потом жду, что будет. И вот приносит мне Наталка новый кисет, вышитый собственными руками. А там и жбанок с медом выставит на стол. Вот вам и беда…
Федор думал, что и на этот раз все обойдется. Но ошибался. Уже скоро с ним случится то, что перевернет всю его жизнь. Однако до поры все шло своим чередом. Кони уверенно несли их в сторону дома, похрапывая и легонько потряхивая гривами.
Обратный путь, говорят, он короче. Хорошо на душе у казаков – чай, домой возвращаются. Едут, весело переговариваются меж собой, трубками попыхивают. Так и пролетел день. А когда на небе высыпали звезды, и стало темно, решили остановиться на ночлег. Тут как раз на пути им подвернулся поемный лесок – урема, где можно было схорониться от чужого глаза. Сняв с лошадей справу, они отпустили их пастись на травах, а потом и сами решили перекусить. После вечери Федор велел казакам ложиться спать, не дав им даже поговорить на сон грядущий.
– Завтри подниму всех с зарей, так что почивайте, – сказал он им. – Ну а я покараулю вас.
Казаки нехотя повиновались, и скоро вся округа огласилась сотрясающим воздух неистовым храпом. Ну а Федор так до утра и не сомкнул глаз. Лежал в траве, задравши голову, и наблюдал за звездами. Так он любил делать в детстве, когда в пору косьбы ему приходилось ночевать в стогу. Это были самые счастливые минуты в его жизни, оттого они и врезались ему в память.
2
А утром чуть свет они снова двинулись в путь. Не успели отъехать и полверсты, как навстречу им, поднимая пыль до небес, выскочил небольшой конный отряд маньчжур. Впереди знаменщики с развевающимися по ветру разноцветными воинскими стягами, следом – конники в доспехах, с мечами и копьями в руках. Все в лисьих малахаях, за спиною – луки с колчанами. Под ними были маленькие мохнатые и быстрые лошадки.
Увидев казаков, маньчжуры поначалу опешили. Однако быстро опомнились и с дикими воплями бросились вперед.
– Двадцать сабель у нас! – приподнявшись в седле, загудел старшина. – Так неужто, товарищи мои, мы не выстоим супротив этой желтой оравы?
– Выстоим, Федька! – выхватив сабли из кожаных ножен, ответили ему дружно казаки.
– Веди нас, разлюбезный наш старшина, в бой! Коль не умрем, то одолеем басурмана! Оп-оппа! Пошел, пошел! – встав на стремена, пришпорили они своих лошадей.
– Вперед, вперед, товарищи мои! – крикнул на скаку старшина, и в его руке блеснула булатная сталь клинка. – Не посрамим казачье племя!
Его боевой клич подхватили казаки.
– Не посрамим! Бей басурмана, бей!
Ох, и отвели казачки в тот день душу скрестив клинки с басурманами! Звон стали, крики раненых, кровь, стоны, проклятья – все это была их жизнь, суровая и веселая одновременно. Рубились так – будто бы в последний раз. И летели головы басурман наземь, и ничто – ни их воинственные вопли, ни копья, ни стрелы – не смогли рассеять по полю казаков.
– А ну скажите мне, братья-казаки, хорошо ль мы погуляли на Дону?! – сбросив с лошади очередного маньчжура, крикнул товарищам Федор.
– Хорошо, старшина!
– А как Астрахань брали, помните?
– Помним, Федька, помним!
– И Самару помните?
– И ее тоже!
– Неужто мы щас не одолеем этих узкоглазых?
– Одолеем, старшина! Дай только время…
И снова звон стали, крики раненых, кровь, стоны, проклятья.
– Гридя! Бык! Жив ли?! – прокладывая клинком себе путь, кликнул товарища старшина.
– Жив я, Федька, жив! Турка грозного били, тогда отчего ж с манзуром нам не справиться?
– Любо! А ты, Семен? Хорошо ли держит тебя седло?
– Хорошо, друже! Лучше некуда!
– Карп! Живой ли? – взяв за шиворот маньчжура и сбросив его с лошади, не унимался старшина.
– И еще долго жить буду! – услышал он голос старого товарища.
– Хорошо говоришь! – натягивая поводья, чтобы сдержать коня, который, казалось, готов был в запале броситься на вражеское копье, крикнул он ему. – А где Фома?! Что-то я не вижу его…
– Здесь я! – откликнулся Фома Волк.
– Жив, значит?
– Жив!
– А ты, Иван Шишка?..
– Здесь я, здесь!
– А как там братья Романовские?
– Живы мы, друже, живы! – услышал Федор голос Леонтия.
– Ну так давай кончать басурмана! Чтой-то мы долго с ним возякаемся.
И стали казаки еще шибче работать клинками, и уже скоро вся вражья дружина лежала порубленная на сырой земле.
– Добре, братцы! – когда казаки покончили с маньчжурами, похвалил товарищей старшина, глядя на густо залитое кровью поле брани. – И так будет со всеми, кто решится пойти супротив нас!
– Твоя правда, старшина! Всех побьем! Слава казакам! – звучали голоса еще не успевших остыть после битвы товарищей.
Федор отер рукавом кафтана пот с лица и спросил:
– А что у нас? Есть ли убитые?
– Есть! – ответили ему. – Митяй Суворин и Остап Сковорода.
– Жаль, – покачал головой старшина. – Что будем делать, товарищи мои? В чужой земле их похороним али домой повезем?
– Да неужто оставим? Домой, конечно, домой! А то жонки их нам не простят.
– Так и порешили, – сказал Федор. – Ну а врагов чужим воронам на съеденье оставим. Пусть попируют.
Привязав мертвых товарищей к седлам оставшихся сиротами лошадок, казаки отправились в путь. Вокруг такая лепота, что невозможно было глаз оторвать. Больше всего поражали окрестные горы, чьи вершины были укрыты прозрачной пеленой сизого тумана. Красивы были и леса у подножия гор, и травы в полях, усеянных поздними цветами. Только любуйся! И в этот самый момент, когда казаки стали потихоньку отходить от недавнего боя, раздался встревоженный возглас Фана:
– Маньчжу!
И снова руки казаков потянулись к оружию. Только напрасно так лихорадочно забились их сердца, ибо на этот раз никакой опасности не было. Вместо маньчжурских конников они увидели впереди каких-то странных людей, которые, заметив казаков, тут же повернули вспять.
– А ну, братцы, давай глянем, шо там таке! – предложил Фома.
Пришпорив коней, они бросились в погоню.
То были четверо молодых китайцев-кули с выбритыми до блеска лбами, одетых в синие мокрые от пота длиннополые халаты, на плечах которых покачивался украшенный разноцветными лентами паланкин. Двигаясь усталой рысцой, китайцы пытались оторваться от чужаков. Их голые грязные пятки, мелькавшие впереди, вызвали у казаков дружный смех.
– А ну, стой! – приказал Федор. – Кто такие?
Егорша Комар тут же перевел его слова.
Кули замерли, и в следующее мгновение шелковая занавеска паланкина отдернулась, и на казаков глянуло хорошенькое девичье личико.
– Охо! – увидев это хрупкое луноликое создание, почесал затылок Мишка Ворон. – Ничего себе краля!
– А ну, неча тебе на чужих девок пялиться – своя в Албазине ждет! – прикрикнул на него старшина.
Та, что ждала Мишку, была Федоровой дочкой Аришкой. Молодые гуляли уже почти год, и в крепости стали поговаривать об их скорой свадьбе. Старшина был не прочь иметь такого зятя. И сам недурен, и башка неплохо варит. И что важно – будущий зять его потомственный казак.
– А краля-то не из бедных, – подъехав к Федору, проговорил Иван. – У нее, поди, и цацки золотые имеются. Может, поживимся?
– Цыц! – строго глянул на него старшина и вдруг приказал ханьцам опустить тяжелую ношу. Когда они это сделали, он предложил девице выйти из паланкина, однако она наотрез отказалась. Тогда он силой вытащил ее оттуда. Она сопротивлялась, царапалась, кусалась, плевала казаку в лицо, а тот только весело смеялся и все время приговаривал:
– Ай, да девка, ай, да молодец! Ну-ну, хватит, хватит!
Это была молоденькая азиатка, одетая в атласный халат коричневого цвета, скромно украшенный незатейливым орнаментом и перетянутый в талии красным широким поясом. Маленькие ее ножки были обуты в расшитые бисером туфельки. Она была гибка, тонка в талии и легка на поступь. Длинные ее черные с синевою волосы были уложены в прическу и украшены золотой заколкой. Нос был тонкий и с маленькой горбинкой. Кожа белая и нежная, как персидский шелк. Ресницы пушистые, словно лебединый пух, брови же ее были похожи на крылья черной чайки, парящей над белым мраморным озером ее припудренного чела. Когда она взмахивала ими, сердце останавливалось у Федора. А губы!.. То даже не губы были, а розовые лепестки, волею случая занесенные ветром на эту утопающую в пыли дорогу.
Удивительными были и ее глаза. Черные, словно бархатное ночное небо, и с небольшой раскосинкой, они даже во гневе были хороши.
Наверное, дочь какого-нибудь знатного мандарина, решил Федор. Вон и герб родовой начертан на ее укутанном в тяжелые шелка теремке.
Он угадал. Это и в самом деле была дочь большого богдойского военачальника, отправившаяся в далекое путешествие к новому городу Чучару, где офицером служил ее старший брат. Она давно его не видела и вот решила проведать.
3
Сан-пин, а так звали девушку, родилась и выросла в долине Сунляо, в родовом поместье своего отца, что в десяти ли от древней столицы Маньчжурии Мукдена. Там, где высокие горы граничат с рисовыми полями, где бегут по распадкам холодные ручьи и небо такое синее, что в него больно смотреть. Она была внучатой племянницей первого цинского правителя хана Абахая, поэтому двери императорского дворца были всегда открыты для нее.
У нее были хорошие манеры, которым ее научили выписанные из Японии гувернантки. Она выучила все правила, которыми руководствуются женщины в Японии. Она знала, что приличная женщина должна быть здоровой, держать спину прямо, у нее должна быть культурная речь, она должна всегда с улыбкой говорить «Доброе утро», быть той, о ком говорят, что она всегда опрятна. Кроме того, приличная женщина не должна испытывать скуки и посвящать себя чему-то. Она должна говорить приятным голосом, отвечать на письма и послания, не говорить о том, чего не знает. Она должна иметь красивые зубы и сияющие блестящие волосы. Каждый вечер она обязана хорошо засыпать и рано вставать, часто говорить «спасибо», самостоятельно преодолевать страдания, не переносить в завтрашний день неприятности, которые случились сегодня, стараться не простужаться, иметь много приятелей для встреч, знать методы самолечения, красиво писать иероглифы, иметь любимое изречение, больше плакать о других, чем о себе, думать, что сегодня ты красивее, чем вчера, быть счастливой и выглядеть счастливой, иметь хорошую кожу и еще многое, многое другое…
Сан-пин с детства знала, что все, что делается вокруг, делается именно для нее. Для нее ткут знаменитые на весь мир тяньцзиньские ковры, чеканят золотые монеты, идут в поля, держа на плечах тяжелые лопаты и мотыги, собирают ясак. Ради нее захватывают чужие земли, покоряют народы, строят большие города. Ее род один из самых древних и самых уважаемых в империи. И она гордится этим.
В жизни никто не смел не то чтобы сказать грубое слово – косо посмотреть на нее. А тут эти русские мужланы не только перебили ее охрану – они еще и норовят ее ограбить. Особую ненависть в ней вызывает этот огромный светлобородый казак, который бесцеремонно вытащил ее из паланкина. Жаль, у нее нет с собой кинжала, не то бы она показала ему! Сам, небось, голь перекатная, а туда же. Хотя, если честно сказать, он недурен собой. Мало найдется в ее империи столь же сильных и красивых воинов, как он. Его бы взять к себе охранником и платить хорошие деньги – тогда б уж ей точно некого было бояться.
– Ты кто? – когда девушка немного успокоилась, спросил Федор через толмача.
Вместо ответа она фыркнула и отвернулась. Гордая, надменная, она всем своим видом показывала, насколько ей неприятна эта встреча.
– Ну так как, сама назовешься али я тебя пытать начну? – улыбнулся старшина и демонстративно разрезал воздух нагайкой.
– Не трогайте! Не трогайте мою госпожу! – неожиданно услышали казаки испуганный девичий голос, и в ту же минуту из украшенного цветами и богатой канчою паланкина выскочила невысокая узкоглазая девчушка, обернутая в камку. На голове у нее было множество тонких косичек, туго сплетенных из смоляных волос. В каждой из них звенело множество серебряных и золотых монет.
– Так у нас, оказывается, не одна, а две пленницы! – радостно воскликнул Федор.
Он обратился к девочке-подростку, пытавшейся заслонить собою ту, которую она назвала госпожой:
– Ну а ты, ты-то хоть скажешь, кто вы такие и куда держите путь?
Боясь, что казаки учинят им пытку, она с испугом что-то залепетала.
– Ну же, Егорша, перескажи, что она там прощебетала, – попросил толмача старшина.
Так казаки и узнали, кто такие эти две крали, как их зовут и куда они держат путь.
– Вот те на! Саму принцессу богдойскую в полон взяли! И что ж мы с ней будем делать? – восхищенно воскликнул Гридя Бык, обращаясь к старшине.
Тот мгновение подумал:
– А возьму-ка я ее, братцы, в наложницы! Пущай у меня тесто для пирогов месит.
Услышав это, казаки весело заржали.
– Вот тебе Наташка-то покажет наложницу! Ведь ты ж эту девку, поди, не только тесто месить заставишь, а и на сеновал поведешь, – подначил его Карп, вызвав тем самым новую волну смеха.
– Послушай, Федька, отдай мне эту кралю, – подъехав к Федору вплотную на своей каурке, негромко попросил его Ефим Верига. – Ну на кой она тебе? У тебя жена, а у меня, сам знаешь, пустая изба. Отдай, прошу тебя! За это я тебе по гроб жизни благодарен буду.
Федор насупился.
– И не проси, – сказал. – Если хочешь, бери служанку.
– Так ведь она ж еще ребятенок! – в сердцах бросил Ефим.
– Ну и чиво? – усмехнулся старшина. – Поверь, и не заметишь, как она бабой станет. Девки ведь быстро растут. Вон взять мою Аришку. Тоже ведь, вроде, сопля, а уже женихается.
Девушкам дозволили сесть в паланкин, и Федор велел кули следовать в сторону русской границы.
– Куда это вы нас ведете? – выглянув из-за занавески, испуганно спросила Сан-пин казаков.
– В полон, девонька, в полон! – ответил ей за всех Карп. – Не бывала еще за Амуром? Ну вот и побываешь.
Девушка была в отчаянье.
– Мой брат все равно вас догонит и убьет! – заливаясь слезами, предупредила она. – Я послала своего слугу в Чучар, так что ждите погони.
И ведь не врала девка-то. На следующее утро, когда казаки, позавтракав, снова двинулись в путь, они вдруг увидели далеко впереди на невысоком взлобку вооруженных конников. Их силуэты хорошо прорисовывались на фоне прозрачного осеннего неба.
– Маньчжу!
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! – смачно выругавшись, с досадой произнес Федор.
Затем он обратился к товарищам:
– Что, братцы, делать-то будем? Богдойцев-то вона сколь – одолеем ли?
– Вряд ли, ведь их там сабель сто, не меньше, – напряженно вглядываясь вдаль, произнес Гридя. – Может, бросим этих краль? Тогда проще будет бежать.
Старшина нахмурил брови.
– Забудь!
– Ты что, хочешь на чужих холмах голову сложить? – удивился товарищ.
Федор покачал головой.
– Нет, помирать я не хочу, но и девонек не оставлю! Скажи, ну когда казак оставлял трофей? – как-то вымученно улыбнулся он.
А в это время богдойские конники, сорвавшись с места и выставив вперед копья, уже мчались на казаков.
– Вот что, Мишка! – прокричал он молодому казаку Мишке Ворону. – Ты давай сажай в седло малявку, а эту прынцэссу я к себе посажу. Давай, давай, поторапливайся, а то у нас времени нет.
Мишка быстро спрыгнул с коня и бросился к паланкину.
– А ну опускай носила! – скомандовал он китайцам.
Те тут же подчинились ему. Подхватив на руки испуганную служанку, он усадил ее в свое седло. С «прынцессой», как называл ее Федор, вышла осечка. Она не стала дожидаться, когда ее вслед за служанкой вытащат из убежища, а выскочила сама. Она побежала по дороге навстречу маньчжурам, крича и махая руками.
– Я здесь! Здесь! Спасите меня!
Федор какое-то время стоял в нерешительности. А нужна ли ему эта девка? – спросил он себя. – И стоит ли из-за нее так рисковать?
Но что-то вдруг в нем взыграло. Нет, не дам этой красавице уйти! – скрипнул он зубами и, с силою стегнув плетью коня, помчался вслед за беглянкой. Миг, и вот она уже сидит у него в седле, подхваченная на скаку его сильными руками. Девушка кричит, отбивается, пытается вырваться, да куда там!
– А ну, гайда, братцы, за мной! – повернув Киргиза, повелел старшина казакам.
И вот они уже мчатся на своих быстрых конях, пытаясь скрыться от погони.
– Давай, давай, товарищи мои! – кричит Федор. – Швыдче! Швыдче!
Где-то далеко позади осталась пыльная дорога с кянами-кули и паланкином. Упав грудью на крупы коней, казаки вихрем неслись над землей, минуя луга, невысокие релки, кустарники и дубравы, взбирались на крутые сопки и снова, не оглядываясь, скакали вперед. Никто, ни Федор, ни его товарищи, не знали, куда они скачут. Даже Фан ничего не мог сказать. Только кричал что-то на своем и все пытался не отстать. Ведь если маньчжу его поймают, то обязательно убьют. Это русских или там монголов они берут иногда в полон, а ханям только смерть. Потому что их они не считают за людей.
…Точно звери рыскали они по чужой земле, прячась то в высоких травах, то в лесах и среди распадков, но всюду их взгляд натыкался на преследовавших их маньчжуров. Даже по ночам, укрывшись где-нибудь в горном ущелье, они не чувствовали себя в безопасности. Позже, сидя ночью у костра в родном острожку, Федор с товарищами все дивились, как это им тогда удалось убежать. Страх ли им придал силы, а может, это их молитвы дошли до ушей Господа, только чудо свершилось. Обхитрили-таки они маньчжура, запутали следы. И теперь вот веселятся, поднимая кубки за благополучное возвращение.
И только один Ефим Верига был невесел. Все думы его о молодой богдойской крале, которую Федор взял в наложницы. Мечется душа казака, зло его разбирает. Не раз уже подумывал он о том, чтобы украсть девку и сбежать с ней из острога. Но куда побежишь? На Урал? На Дон? Так ведь туда еще надо добраться. А может, уйти к богдойцам? Говорят, у них есть особое войско, куда берут всех, кого не лень. Есть там и русские, и монголы, даже ливонцы есть и германцы. И платят-то им, сказывают, золотом, а кто желает, может открыть собственное дело. Ефим, коль выпало бы ему такое счастье, открыл бы корчму. Дело не хитрое, но прибыльное. Может, и, правда, стоит подумать?
С этой мыслью он и жил теперь. Казаки удивлялись – что это с их товарищем стало? Живет, точно бирюк. Закрылся в себе и угрюмо молчит. Но разве он скажет правду! Ведь эта правда может стоить ему головы…
Глава 6. Сборный день
1
Но не суждено было Федору вновь погулять по маньчжурским пыльным дороженькам. Он-то думал, атаман оставит его за главного в крепости, пока сам будет мотаться по полям да долам, а тот возьми да прикажи ему собираться вместе с ним в дорогу. «Да людей понадежнее подбери, – сказал он ему. – Чай, не к теще на блины едем».
Ну вот, как что, так Федор. Нет, не может атаман обойтись без старшины. Видно, надежу в нем видит. А тут дорога дальняя – всякое может случиться. Ну а с Федором оно веселее. Тому ни Бог, ни черт не страшен. Да и фартовый он – из любой оказины выход найдет.
Погоревал Федор, погоревал, но делать нечего. Собрал он своих старых и верных товарищей – Гридю Быка, Ивана Шишку, Семена Онтонова, Карпа Олексина, Фому Волка, Григория и Леонтия Романовских – и велел им тоже готовиться в путь.
Теперь надо было просить Наталью собрать ему дорожную суму и чтоб не забыла про торбу с овсом для Киргиза. Трава одно, а овес совсем другое, любил повторять Опарин. От овса у лошади рубашка закладывается, подкожное сало, и ей легче бывает и зиму пережить, да и лето скоротать. Тем более, если речь идет о дальней дороге, где животине требуются силы.
Дав жене указания, Федор отправился к Саньке. Та встретила его холодно.
– Что с тобой? – заволновался казак. – Уж не случилось ли чего?
Она ухмыльнулась.
– Почему, орос, ты не сказал мне, что завтра уезжай?
Это ее «орос» означало, что она на него рассержена. Так она звала Федора в первые месяцы после того, как он привез ее в крепость. «Орос» да «орос»! Он ей: «Зови меня Федором. Федор мое имя». А она все равно: «Орос!» Будто бы издевалась над ним. Или не хотела признавать его. Даже после того, как он однажды ночью в порыве страсти силою взял ее.
А до этого долго примерялся к ней. И обнимет бывало, и за ушко легонько потреплет, а то и в губы чмокнет невзначай. Она морщится, кричит на него, а он все равно гнет свое. Потихоньку она смирилась с его ласками. Даже отвечать на них стала. Но дальше этого не шло. Но однажды Федор пришел к ней пьяненький и сделал то, о чем он подспудно мечтал.
Несколько дней она волком смотрела на него, даже на шаг подойти к себе не позволяла. Но женскую плоть не обманешь. Однажды она сама притянула его к себе, и это был самый счастливый день в его жизни.
С тех пор он уже не стеснялся своих чувств. Ох, и солощий[36] был до ласок! Так бывало зацелует, так истерзает в страсти, что она потом едва живою просыпалась на утро. Видно, это ее сводило с ума, потому она злилась, если он долго к ней не заглядывал. Но ведь ему, бедняге, на части приходилось разрываться. Не бросит же он просто так Наталью – чай, венчанные. Да и Гермоген ему не раз выговаривал за его шалости. Смотри, мол, от греховного корени зол плод бывает. И он приводил в пример Святополка. Зверь-братоубийца. А все потому, мол, что от греховной связи не по браку своего отца Володимира с вывезенной из грек черницею родился.
Но разве Федора остановишь. Он по-прежнему был ласков с Санькой, хотя в глубине души понимал, что она не любит его. Более того, вряд ли когда и полюбит.
– Ты-то откуда узнала о моем отъезде? – спросил Саньку Федор и тут же понял, что это его сподручник Яшка Попов проболтался. Но что с этим баламошкой поделаешь? Да его хлебом не корми – дай только побахорить[37].
Когда Федор построил за крепостной стеной этот дом и поселил в нем Саньку с Маняшкой, он велел Яшке стеречь их, дабы те не сбежали. Парень, думал, он не женатый, да и угла своего покуда нет, так что пусть пока поживет в теремке. Место отвел ему в передней, чтобы не маячил у девок на глазах. Там Яшка и ночевал, а вот столоваться ходил в казенную избу к холостым казакам, потому как стеснялся садиться за один стол с «прынцессой». Да и ходить по коврам он не привык. А они в доме были повсюду. Так пожелал Федор, который все делал для того, чтобы угодить знатной полонянке. За богатым товаром он даже специально ездил на торжок, что под Нерчинском.
– Сегодня ночевать к тебе приду – жди. Надо попрощаться, – обняв Саньку и поцеловав ее в висок, сказал старшина.
А ей не привыкать было ждать. Ведь большую часть времени Федор проводил все-таки с семьей. Однако после того, как родился Степка, все изменилось. Теперь уже Наталье приходилось все реже и реже видеть мужа. Пыталась с помощью гадалки вернуть его в семью, да не получилось. Тогда она пошла в монастырь к Гермогену.
Изба, в которой находилась келья старца, представляла собой небольшой деревянный сруб с крыльцом о трех ступенях. У входа ее встретил послушник и проводил внутрь. Там, в прихожей, уже были люди, желавшие попасть к старцу. Отстояв свою очередь, Наталья вошла в горницу, где на широкой скамье возле стены, опершись на архиерейский посох, сидел Гермоген. На нем была обычная монашеская ряса и клобук, а впалую его грудь прикрывал огромный золоченый крест.
– Я, наверное, не ко времени? – перекрестившись на иконы в красном углу и попросив у старца благословения, робко произнесла она.
– Ничего, ничего. Садись вот, матушка, – указал он на скамью, что была у противоположной стены небольшой горенки.
Когда он села, произнес:
– Ну а теперь слушаю тебя.
– Отче, – зашевелились белые как снег губы Натальи. – Беда у меня великая приключилася…
Она вдруг всхлипнула, и из глаз ее потекли слезы.
– Успокойся, дочь моя, – ласково посмотрел на нее Гермоген. – Успокойся. Коль не можешь продолжать – не продолжай.
А у нее и впрямь не было сил говорить. Однако она все ж сумела взять себя в руки. Утерев слезы концами покрывавшего ее голову светлого платка, она снова заговорила.
– Батюшка, как мне жить? – И снова слезы хлынули из ее глаз. – Ты прости, туга ум полонит – не знаю, что и сказать.
– А ты говори, – попросил старец.
– Ну да, надо говорить, коль уж пришла, – вытирая слезы, согласилась женщина. – Отче, тут вот Федька мой…
– Федька? А что с ним? Анадысь я видел его – в Монастырскую слободу приезжал к кузнецу нашему. Неужто что случилось?
Наталья снова всхлипнула.
– Не любит он меня, – с трудом выдавила она из себя. – Все к этой узкоглазой по ночам бегает. А ведь у него семья.
Старец вздохнул.
– Да я уж говорил с ним. Только черного кобеля не вымоешь добела.
– А если я попрошу у Бога, чтоб он мне помог? – с надеждой посмотрела на старца Наталья. – Он же должон помогать несчастным…
– Должон, дочь, моя, конечно же, должон, – кивнул головой Гермоген. – Вот и обратись к нему. Али уже обращалась?
– Обращалась.
– А с молитвою ли? – спросил святой отец.
Наталья покачала головой.
– Да нет, вроде как по-бабьи. Со слезами.
– А ты попроси Николая Чудотворца, заступника нашего, – посоветовал старец. – Он скорее до Господа нашего достучится. Глядишь, и помилует Господь тебя. Али же мужа твоего за все грехи его накажет.
Наталья испуганно посмотрела на старца.
– Накажет? Федьку?
Ну, этого ей не надо. Ей бы только вернуть мужа, а вот зла ему она не желает. А какая нормальная баба желает зла своему мужику?
Страх обуял бедную Наталью. Его, страх этот, она понимала по-своему. Это когда что-то непонятное собирается у тебя на затылке, а затем струйкой истекает вниз, к самым пяткам по спине. И это все обрушивается мгновенно. Точно такое же случилось сейчас и с ней.
– А можно сделать так, чтоб Господь его не наказывал? Просто пусть Федька покается и вернется ко мне, – с надеждою посмотрела женщина на старца.
Дело шло к вечеру, и келья стала наполняться сизой закатной мглой. По стенам забегали тени. Тогда старец велел молодому послушнику, все это время стаявшему за его спиной, зажечь лампадку, после чего в горнице стало светлее.
– Я вот что тебе скажу, матушка, – взглянув в озаренное горящим фитильком лампадки лицо Натальи, проговорил старец. – Ты слезы-то не лей – дело это пустое. Лучше иди и молись Господу, чтобы он образумил твоего кобеля. Веруй, что Бог тебя любит и не оставит в беде, как он не оставляет любого, кто обращается к нему с мольбой. А мужа продолжай любить, ибо любовью все искупается, все спасается.
На прощание Гермоген благословил Наталью и подарил ей небольшую бумажную иконку Николая Чудотворца, а к ней писанный чьей-то прилежной рукою «Акафест святителю Николаю».
– Поставь иконку на божницу среди иных Божьих угодников и молись, – сказал он ей. – Да с чувством молись, иначе не поможет. А то иные порой бубнят себе под нос молитву, а мысли их о другом. Сам на себе это испытал. Когда молишься с чувством, все случается, а когда бездумно, так и ничего. Все, иди. Да хранит тебя Господь!
Теперь, когда Федор сбегал ночью к богдойке, Наталья становилась на колени пред святым Чудотворцем и, приняв кроткое выражение лица, негромко, так, чтобы не разбудить детей, молилась: «Возбранный Чудотворче и изрядный угодниче Христов, миру всему источаяй многоценное милости миро, и неисчерпаемое чудес море, восхваляю тя любовию Святителю Николае: ты же яко имеяй дерзновение ко Господу, от всяких мя бед свободи, да зову ти: радуйся, Николае, великий Чудотворче». А от себя добавляла:
– Прошу тебя, отче священноначальниче, верни мне моего Федора. Упроси Господа нашего, чтобы он вразумил его…
