Алексей Воронков
Албазинец
2
Фан поведал, что бывшие «русские» дауры ушли за Большой Хинган в долину Сунляо. Там, мол, на берегах реки Нонни их и надо искать.
Фану дали коня, и он повел отряд по своим только ему ведомым тропам. Тишина, и лишь слышно было, как лошади шевелят еще не успевшие пожухнуть высокие травы, да как трещат под их копытами сухие ветки. Глухой край. На десятки верст ни одного селенья. Одни только сопки, покрытые монгольским дубняком, густые смешанные леса, перелески да ерники[32]. Иногда в долинах попадались ручьи и небольшие речушки, где всадники могли напоить своих усталых коней.
Однако, чем ближе была цель, тем все чаще на их пути стали встречаться мелкие гнезда хижин с пятнами огородов и даже целые деревни. На близость жилья указывали узкие дороги, которые белой пылью уходили через поля, рощи, леса и кустарники.
В яркий короткий полдень где-то вдали дрожала бледно-сизая дымка – будто бы то было море. И снова навстречу попадались хижины с огородами, рисовые чеки, на которых по колено в грязи копошились какие-то люди. Порою вдруг дорогу казакам преграждали огромные, словно серые скалы, волы, неторопливо тянувшие за собой груженные рисовой соломой повозки.
Чтобы не напороться на маньчжуров, Фан старался избегать наезженных дорог. Потому их путь постоянно пролегал то через горы и леса, то через заливные луга, а то и болота. Гуськом оно бы еще ничего – так всегда легче. Но Фан просил казаков, чтоб они не шли строем. Служивых это удивило, но только не Федора. Тот знал, что это была обычная уловка хунхузов, китайских татей, промышлявших грабежами. Так, двигаясь вразброд, они заметали свои следы. Иначе образуется тропинка, которая приведет любого врага к их лесной фанзе. Этот же манер был в ходу у маньчжуров, монголов и крымских татар, совершавших набеги на Русь.
– Ты что, хунхуз? – спросил Федор ханьца.
– Хо-фэй! – замотал тот головой, мол, он не хунхуз, давая понять, что просто знает их повадки.
Фан боялся, что какой-нибудь летучий маньчжурский отряд случайно заметит свежую тропу и пустится за ними в погоню. А он умирать не хотел, потому как в родной фанзе его ждала жена и целая куча детишек. Ну а маньчжуры обязательно его убьют, коль узнают, что он нанялся к русским проводником. А тут и без того его жизнь висит на волоске – ведь маньчжурский император в своем высочайшем указе запретил ханям селиться к северу от Великой Китайской стены. Но те часто нарушали этот указ, за что следовала неминуемая расплата. Застигнутые маньчжурскими воинами врасплох, они гибли от ударов острых мечей и ядовитых стрел, а на месте их жилищ оставались пепелища.
…Девственная пустынь. Казалось, в этот мир еще ни разу не ступала нога человека. Настолько здесь все было свежо и первобытно. Середина сентября, марфино лето, но природу покуда не тронула осенняя седина. Все также радуют глаз высокие буйные травы, и эта зеленая осока вкруг озер, и темно-изумрудные барашковые вершины высоких сопок. Хорошо и привольно на душе! Однако, несмотря на столь благостное расположение духа, глаз казака постоянно блуждал по сторонам, пытаясь углядеть признаки внезапной беды, а острый слух его улавливал каждый посторонний звук.
На пятый день пути, миновав череду перелесков и обойдя стороной бескрайнюю болотистую кочку, казаки оказались в долине, окруженной с двух сторон высокими горными хребтами.
Вся она до горизонта была покрыта зарослями гаоляна. Опарин знал, что этот злак для китайцев был все равно, что для русского пшеничка или рожь. Его зерно они перерабатывали в крупу, в муку и спирт, а из соломы делали циновки, ей же крыли крыши фанз. Кроме того, гаолян шел на корм скоту.
– Чудеса! – подивился Федор. – На носу зима, а урожай до сих пор не убран. Али некому этим заняться?
Вскоре все прояснилось. Когда казакам наконец удалось выбраться из густых гаоляновых зарослей, их глазам открылась страшная картина. У края поля на взгорке, жалостливо постреливая и источая едкий дымок, догорали угли – все, что осталось от трех десятков бывших деревенских фанз. Здесь же валялись обезображенные трупы людей.
– Маньчжу! Маньчжу! – указывая на пепелище, со страхом пролепетал Фан.
– Это сделали манзуры, – пояснил толмач Егорша Комар, прибывший не так давно из Иркутского городка, который, по слухам, знал не только кянский[33], но и многие иные азийские языки и наречия, которым выучился, прислуживая в доме иркутского ламы.
Фан настолько был напуган увиденным, что не захотел оставаться в этом страшном месте и, стегнув хворостиной лошадь, помчался прочь.
И снова впереди были леса, овраги и косогоры, снова были усеянные голубыми цветами осенние поля и покрытые кочкой, высушенные недавним летним зноем болотца, пока наконец на десятый день пути, перевалив через невысокую сопку, всадники не вышли к какому-то селенью. Переехав вброд небольшой ручей, они слезли с лошадей и, взяв их под уздцы, пошли в сторону разбросанных среди деревьев жилищ, всем своим видом показывая, что пришли они с миром. Жители деревушки это, видно, поняли, потому стали без опаски выходить из своих лачуг.
Фан, отыскав глазами Егоршу, что-то быстро пролепетал.
– Дауры! – перевел тот Опарину.
Навстречу казакам вышел какой-то седовласый человек.
Фан снова что-то пролепетал.
– Это князь, – перевел его слова Егорша. – Самый главный здесь.
Князь был широкоскулый и малорослый азиат, бороду которому заменяли несколько редких длинных волосинок. Его узкие глаза, похожие на щелочки бойниц, настороженно глядели на мир из-под нависших седых бровей. Несмотря на теплую погоду он вышел к незнакомцам в наброшенной на плечи роскошной, подбитой драгоценными соболями шубе и остроконечном лисьем малахае на голове, какие носили степняки и лесные люди. Видно, это так полагалось князю, но, скорее всего, тот хотел показать, что именно он здесь самая важная птица. Морщинистое лицо его, украшенное шрамами, было похоже на старое истрепанное холодными ветрами боевое знамя. Широкий кинжал с оленьим рогом, заменявшим рукоять, торчал у него за широким поясом.
3
Князь был стар, но, как всякий старый воин, старался держаться молодцом. Мгновенно определив, кто из чужаков главный, он молча поприветствовал Федора поднятием руки. Тот в ответ отвесил ему глубокий земной поклон.
Некоторое время старик пристально глядел ему в глаза – будто бы пытался проникнуть к нему в душу. О, он знал, что не всегда русские приходят с миром. Бывают среди них и плохие люди, которые способны и обмануть тебя, и ограбить, а то и руку на тебя поднять. Вот и хочется старику понять, что за люди пожаловали к ним в улус.
– Что ищут оросы[34] в чужих землях? – все также пристально глядя Федору в глаза, наконец спросил он.
При этом не потребовался даже толмач, чтобы понять его, потому как он довольно сносно изъяснялся по-русски.
– Да вот с добрым словом к вам пришли, – подивившись умению князя говорить на чужом ему языке, обнажил в улыбке свои крепкие зубы Опарин. – Хотим просить дауров вернуться на родную землю.
Князь недоуменно посмотрел на него, но ничего не сказал. Однако щелки его лисьих глаз вдруг еще больше сомкнулись, будто бы он пытался примериться к словам казака. Так длилось несколько мгновений, пока вдруг старик не заговорил.
– А по чину ли тебе, чужак, вести такие разговоры? Ведь ты даже не сказал, кто ты есть таков.
Федор понял, что оплошал.
– Вообще-то зовут меня Федором Петровым Опариным, но для тебя проще будет Федька, – поторопился исправить он свою ошибку. – А чин у меня простой – я личный посланник атамана Черниговского.
Князь покачал головой:
– Не слыхал о таком атамане. Вот Поярка знаю и Хабара знаю, а этого нет.
– Ну то когда было! А ноне Микифорка Черниговский самый главный человек на Амуре – он царский приказчик в Албазине, – просветил князя казак. – И говорить я буду от его имени. Ну а его слова – это воля самого нашего царя-батюшки.
Он немного помолчал, давая старику возможность переварить его слова.
– Ну а ты? Уж не княже ли даурский, случаем, будешь? – спросил он старика.
Тот сделал важное лицо и кивнул головой.
– Вот и славно! – воскликнул казак. – С тобой-то мне и велели говорить.
Нельзя сказать, что появление русских обрадовало Лавкая, только обычай требовал, чтобы он пригласил чужака в свой дом.
Привязав своего коня к старому карагачу, возле которого трое двугорбых верблюдов, а по-даурски тэ-тэ, смачно жевали сено, Опарин проследовал за князем.
– Яшка, слышь?! Киргиза на тебя оставляю. – напоследок крикнул он своему сподручнику Яшке Попову.
И, заметив неподалеку стайку черноголовых карапузов, слетевшихся со всех сторон поглазеть на казаков, приказал:
– И смотри, чтоб детвора к нему под копыта не лезла. А то, не дай Бог, зашибет кого.
Этого статного, рыжего аргамака с черной гривой Федор купил у одного цыгана за десять золотых монет, дав в придачу еще богатую турецкую брошь. С норовом оказался конек. Да он и теперь недоверчив к людям, хотя нового хозяина признает. Ну разве что еще Яшке дозволяет кормить его да водить на водопой. А так и лягнуть может.
Федор-то думал, что князь приведет его в богатый терем, но то оказалась обыкновенная рубленая изба. Дауры, пожив в свое время бок о бок с русичами, многому у них научились. В том числе и рубке домов в клеть. А ведь до этого большинство из них ютилось в землянках да крытых звериными шкурами куренях, и только самые зажиточные ставили себе войлочные юрты, в каких жили их монгольские предки.
В доме князя было несколько комнат с окнами, затянутыми бычьими пузырями, тогда как в соседних избах вместо окон были дыры, которые хозяева на зиму затыкали чем придется. Живут как при царе-Горохе, усмехнулся старшина. Ведь на Руси уже давно ставят в окна слюду, ну разве что в самых бедных деревнях еще в ходу брюшинные окончины. Говорят же: где оконенки брюшинны, там и жители кручинны. И напротив: где оконницы стекляны, там и жители ветляны. То есть, счастливы, приветливы.
Князь ввел Федора и сопровождавшего его толмача Егоршу Комара в горницу, пол которой был устлан богатым тянцзиньским ковром. Здесь было два небольших окна, сквозь бычью плоть которых скупо пробивался снаружи дневной свет. На ковре – круглый низенький столик, рядом с ним – расшитые золотом атласные подушечки.
Стены тоже в коврах. На одном из них в окружении пистолетов, кинжалов и сабель висели два ружья – дульнозарядная фитильная аркебуза и кремневая фузея, какие были на вооружении русской армии. Здесь же находился кан, который зимой служил для подогрева помещения и где любил возлежать Лавкай.
Князь усадил гостей за круглый столик, следом опустился на ковер сам и что-то сказал стоявшим у дверей двум молодым вооруженным кинжалами охранникам. Тут же один из них юркнул в проем, и уже скоро в горницу стали по очереди входить княжеские слуги с угощениями. Первым выставили хмельное. Это был глиняный кувшин с аракой и к нему три маленькие фарфоровые пиалы. Следом внесли фрукты, вяленое мясо конины, арсу – даурский сыр, восточные сладости, приготовленного на парý сазана, вконец прибыл большой медный казан с еще булькающим варевом, видно, только что снятым с огня. И тут же помещение наполнилось столь желанным съестным духом.
– Мне б людей своих накормить, – машинально сглотнув слюну, произнес Федор. – Да ты не бойся, княже, деньга у нас имеется.
Он отстегнул от пояса мешочек с серебром. Князь остановил его взмахом руки. Спрячь, говорит, у нас с гостей денег не берут. А твоих людей и без того накормят, да и о лошадях позаботятся.
Федора его слова успокоили, и он с легким сердцем приступил к трапезе. Перед тем, как поднять чванец[35] с водкой, он в мыслях пославил Отца и Сына и святого Духа, потом деву Богородицу. Вслух же пожелал здравия хозяину дома и его родне. Ели в благоговейном молчании, и только Егорша-толмач уплетал за обе щеки так, что за ушами трещало.
Федора тяготила такая обстановка. За последние вольные годы он привык к бурным дружеским застольям с грубыми и бесстыдными речами, непристойным срамословием, к смеху за столом, песням и хмельным пляскам. Было, что по пьяному делу и бесчинствовали за игрой в кости, и колотили друг друга, пугая стоящих за их плечами ангелов Божьих. Хотя прекрасно знали, что все это им припомнится на Страшном суде, потому как бесы записывают их дела и поступки и передают сатане. «Побойтесь Бога! – не раз повторял Гермоген, когда видел, что ему не под силу обуздать этих людей, отравленных бесконечной волей. – Когда иудеи стали в пустыне есть и пить и, объевшись и упившись, начали веселиться и блуд творить, тогда земля поглотила их».
Изредка Федор, опрокинув очередной чванец, все же открывал рот, чтобы похвалить угощение. Знал, что тогда Бог придает пище благоухание и превращает ее в сладость.
Последним поставили перед гостями байдару – большой глиняный кувшин со слеваном. Этот даурский напиток уже и в Албазине успели полюбить. Дело нехитрое: кирпичный зеленый китайский чай, на крайний случай, разбор черного чая, шелунгу, истолочь в ступе, потом заварить в байдаре кипятком, влить туда кобылье молоко, положить несколько ложек сливочного масла и все это посолить по вкусу. Какое-то время напиток выдерживается, пока не станет темным. Бывает, что вместо молока в чай кладут сметану или сырые взбитые яйца. Для большой компании такой напиток готовится в деревянных кадушках, куда опускают раскаленные на огне камни, которые русские в шутку называют «жеребчиками».
– Добрый слеван, – отхлебнув из глиняной чашки завару, похвалил Федор, чем вызвал у Лавкая довольную улыбку.
Наевшись и отвалившись от стола, завели разговор. Но прежде Федор спросил разрешения выкурить трубку.
– Ты говоришь, Хабара нашего знавал? – заряжая чубук ядреным табачком, спросил он князя.
– А как же – встречались, – вытерев рукавом халата измазанные бараньим жиром губы, произнес старик. – Хороший воин был и человек душевный.
– А вот мне не довелось с ним встретиться, – признался Опарин. – Хотя наслышан о нем немало. Говорят, помер недавно. Где-то в Сибири, в своей вотчине.
Лавкая это известие явно огорчило.
– Как помер? – не поверил он. – Такой был богатырь. Может, отравил кто? Я слышал, у него в Москве враги были. Не они ль это его? Эх, люди-люди, и что это им неймется?
– Это все оттого, что слишком много ледащих людишек на свете развелось, – скал Федор, доставая из кармана своих широких шаровар огниво.
Подкурив, он сделал глубокую затяжку, и на его щеках появилась розовая печать блаженства.
– Ты б рассказал, княже, как с Хабаром-то познакомился, – выпустив из легких клуб едкого дыма, попросил он вдруг хозяина.
Князь на мгновение прикрыл глаза – будто бы что-то пытался вспомнить.
– Я сказал тебе, что это был хороший человек? – спросил он казака.
И, получив в ответ утвердительный кивок, продолжил:
– Чудно, конечно, так говорить о своем заклятом враге.
– Да неужто он был твоим врагом? – удивился Опарин. – И чем же он так насолил тебе? Я слыхал, он хотел жить с тобой в мире и согласии. А ты к манзурам утек.
Князь покачал головой.
– Ты ничего не знаешь, о, раб белого богдыхана, – сытная еда, видно, разморила Лавкая, и он прилег на подушки, подперев голову рукой. – Мой народ очень маленький. А теперь представь, каково ему было жить в одной клетке с двумя могучими и свирепыми тиграми. Один неверный шаг – тут же попадешь в пасть. Не тому, так другому. В таких случаях приходится выбирать себе покровителя. Мы выбрали маньчжу. Они рядом и у них большое войско. Много, много тысяч воинов – тебе понятно? Ну а что ваша Москва! Она далеко. Ее и с самой высокой горы не увидать. Тогда можно ли было на нее надеяться?
Федор даже поперхнулся, услышав эти слова.
– Глупый ты старик! – не удержавшись, воскликнул он. – Ты глянь: уже почти вся Европа лежит у ног нашего государя, а что твои манзуры? Да мы с нашими пушками такое можем сотворить – мало не покажется!
Лавкай как-то хитро посмотрел на него.
– Слово – это еще не дело, – усмехнувшись, произнес он. – Вот ты говоришь: пушки… Отчего ж вы тогда сдали маньчжу Албазин? Отчего сдали Кумарскую крепость? Я сам видел, как гибли ваши люди, как воины императора жгли и разрушали ваши селенья. И ничего твои хваленые пушки не смогли сделать.
Федор нахмурил брови.
– Ну, что было, то было, – проговорил он. – Но ведь тогда и время было другое. Сегодня Русь уже не та, понимаешь, старик? Скоро на Амур прибудет огромное войско, которое встанет гарнизонами по всей границе. Хотя прежде надо эти границы установить. Ты вот, княже, человек бывалый, но и ты, поди, не знаешь, где тут есть граница. Так ведь?
– Не знаю, – согласился тот.
– Ну вот, закон нужен, тогда и порядок будет. А пока же мы с манзуром к друг другу безнаказанно гуляем. Да было б хоть с миром ходили. А то ведь… – Федор вдруг внимательно посмотрел на старика. – Разве ты, княже, не чуешь, что порохом запахло?
– Чую, чую, – кивнул тот. – Коль оросы вернулись на Амур, обязательно война будет. И кто в ней победит, неизвестно. Был бы жив ваш Хабар, – тогда другое дело. Шибко храбрый был атаман! Жаль, врагами расстались, а то бы друзьями были верными. Ты просил меня рассказать о нем? Ну так слушай…
4
Лавкай никогда не забудет ту зиму 1652 года. Тогда Ярко Хабаров со своими людьми уже овладел крепостями даурскими и велел даурам платить ясак русскому царю. Те упрямились. Пытались договориться с атаманом. А у того одно слово: коритесь! Иначе худо будет. Ну и где надо силу применил. Многие князья вконец перестали сопротивляться и приняли власть белого царя. Но только не Лавкай. Не хотел он быть под пятою московского богдыхана. Думал, задобрит Хабара (кто ж откажется от дорогих подарков?), и тот оставит его в покое. Вот и повез ему два мешка мягкой рухляди.
– Воро-о-та! Эй! Гой! Гой! Гой! – ранним морозным утром послышался громкий гортанный голос у крепостных стен Ачан-городка.
На высоком земляном валу тут же показался бородатый стрелец в зипуне и островерхой лисьей шапке с тяжелым фитильным мушкетом в руках.
– Кто такие? Что надоть? – сонно спросил он.
Разглядев внизу пару саней, запряженных по две лохматых лошади гусем, снова спросил:
– Говорю, кто такие и с чем прибыли?
– Ну открывай же, орус! Князь едет. Шибко большой князь. Хабара атамана говорить, ясак ему дарить, грамота писать, – послышалось в ответ.
Стрелец наконец понял, что это за люди. Почесал заиндевелую бороду, пробурчал недовольно что-то себе под нос и пошел отворять ворота. Заскрипели полозья, и вот уже в клубах потного пара, шедшего от лошадей, в крепость въехали сани. Впереди бежал посыльный, чтобы доложить атаману о прибытии гостей.
В это время Ерофей находился в приказной избе. Он только что славно позавтракал и теперь пребывал в хорошем расположении духа. Усевшись за большой, сбитый из струганных сосновых досок стол, служивший одновременно и для обедов и для казенной работы, он стал писать письмо якутскому воеводе. Делал это Ерофей часто, дабы держать начальство в курсе всех своих дел. Время от времени он брал в руки стоящий перед ним кубок с брагой и делал небольшой глоток. Брага была крепкой, круто заправленной лесными травами, и атаман довольно покрякивал.
Поодаль от него, у затянутого бычьим пузырем окна, молодая девица Фрося, служившая при атамане кухаркой, серыми влюбленными глазами смотрела на хозяина. Широкоплечий и осанистый, с рыжей курчавою бородой, он выглядел моложе своих сорока двух лет. Может, порода такая, а может все дело в сибирском морозе, который не дает состариться. Люб, ох, и люб был Ерофей Фроське. Только все это зряшное. Ну разве мог он низойти до нее, дочери простого ленского плотогона? Да и жена у него где-то там в Сибири есть, а Фроську же он считает почти ребенком. Коли б было не так, то не звал бы он ее дочкой.
– И сам Лавкай с ними, атаманушка! – сообщив Хабарову о прибытии гостей, добавил вбежавший в приказную избу караульный.
– Ну так веди его ко мне! – приказал атаман. – Буду рад принять такого высокого гостя.
Может, наконец, опомнился, княже, и по примеру других даурских правителей тоже решил принять власть нашего царя? – подумал он.
Вскоре тяжелая сосновая дверь вновь отворилась, и в избу вместе с клубами морозного воздуха ворвался чужой дух. Это был Лавкай, явившийся в сопровождении двух молодых сподручников.
– Ну, здорово, князь! – вставая с широкой березовой скамьи, поприветствовал его Ерофей и отвесил ему земной поклон. – Давненько мы с тобою не виделись.
– Да как же? На прошлой неделе и виделись, – приложив правую руку к сердцу и чуть склонив голову, произнес князь.
Он уже давно жил рядом с русскими и потихоньку выучил их язык. Правда порой ему не хватало чужих слов, чтобы что-то выразить, и тогда он пытался объяснить все жестами.
А ведь он прав, этот хитрый лис, подумал атаман. Не далее как на прошлой неделе они случайно встретились на лесной тропе, когда Ерофей с отрядом казаков на лошадях возвращался из Кумарского острога. Князь тоже был не один, с ним была его небольшая конная дружина.
– Ну что, князь, будешь платить ясак? – в который уже раз спросил Лавкая Хабаров. – Ведь, почитай, уже все ваши князцы покорились русскому царю. И только ты упрямишься. Смотри, рассердится наш государь, и тогда пеняй на себя.
Может, хоть на этот раз они договорятся, подумал атаман, предлагая князю отдохнуть с дороги и принять угощение.
– Фроська! А ну быстро распорядись со жратвой! – приказал он стряпухе, и та заметалась по избе.
– Вот сейчас мы с вами бражки-то ядреной и отведаем, – потирая руки, весело проговорил Ерофей, усаживая гостей за стол. – Я ведь, Лавкай, еще никогда тебя ею не угощал, так ведь?
– Не надо бражка, – попытался остановить атамана Лавкай. – Моя не кушай приехал – моя подарки привез.
Лавкай сделал знак, и его сподручники вытряхнули на тесовый пол содержимое двух мешков. То были шкурки серебристого и черного соболя, маленькие стального отлива – белки, шелковистые – горностая, рыжеватые – колонкá. А еще были две шкуры чернобурки и большая – медведя.
У Ерофея загорелись глаза, когда он увидел это богатство. Перед ним была та самая мягкая рухлядь, которая ценилась во всем мире наравне с золотом.
– Тебе, атаман, подарки прими. Шибко моя тебя любит, – сверкнув хитрыми лисьими глазками, произнес Лавкай и низко поклонился Ерофею.
Атаман задумчиво огладил свою рыжую бороду.
– Спасибо, князь, – нахмурившись, сказал он. – Но мне таких подарков не надо. Понимаю тебя. Ты хочешь меня этим задобрить, чтобы не платить нашему царю ясак. Но не выйдет! Я государев человек и покупаться на твои цацки не намерен. Так что, коль не хочешь, чтоб я тебе, псу этакому, дал по морде, забери свои шкуры назад.
В расстройстве Ерофей подхватил с письменного стола кубок с остатками браги и выплеснул ее себе в глотку, после чего, утерев бороду кулаком, начал ходить по горнице, размахивая полами поддевки.
Лавкай не знал, что делать. Он стоял посреди избы и растерянно глядел на атамана.
– Так ты будешь платить ясак, в который раз тебя спрашиваю? – схватив князя за грудки, зло проговорил Ерофей.
– Не буду, – послышалось в ответ. – Русский богдыхан – не наш богдыхан. Зачем ему платить?
Услышав это, Хабаров крепко выругался.
– Ах ты рожа паршивая! Да как ты смеешь так говорить? – с размаху хрястнул он своим тяжелым кулаком по столу. – Эта земля принадлежит нашему государю, значит, все, кто здесь живет, его подданные. Да, да, и ты, Лавкай, его раб. И не лыбься… Говорю тебе, грозу на себя навлечешь, коль будешь артачиться.
– Мы не боимся твой царь!. И тебя, атаман, не боимся! – неожиданно выказал свою прыть Лавкай. – Нас, даур, много. А еще есть дючер, есть ачан. Шибко много. Побьем мы тебя, атаман.
Лицо Ерофея побагровело.
– Значит, не хочешь с нашим царем-батюшкой жить в мире? А ведь мы к вам когда-то шли для торговли, – остановившись перед Лавкаем и подняв кверху указательный палец, сказал он. – Земли нам вашей не надо было. А вы как нас встретили? Лучным боем! Тогда-то и решил наш государь взять вас под свою высокую руку. Дабы вы больше не воевали нас, а жили бы с нами миром.
Лавкай засопел:
– Мы на мир были согласны. И служить вашему царю были готовы. Только прежде вас приходил сюда казак Квашнин со своими людьми и сказал, что вы хотите всех нас побить, землю нашу пограбить, а жен и детей в полон взять.
– Врал вам этот Квашнин! Врал! – гневно протрубил атаман. – Один с вами хотел торговать, вот и пытался вас запугать. Вор он, тать! Коль поймаю его – суду придам…
Он перевел дыхание и вдруг:
– Ну что же мы стоим? Вон Фрося и стол накрыла. Садитесь, гости дорогие, отведайте нашего скромного угощения. Как говорится, чем богаты.
Лавкай покачал головой:
– Не сяду я с врагом за один стол.
Хабаров помрачнел:
– Вот как! Неужто врагами расстанемся? А я-то думал, мы с тобой дружить будем. Смотри, как бы манзуры вас не проглотили вместе с вашими соболиными шкурами. Они ж вам житья не дадут. Думаешь, я не знаю, что они вас за скотов держат? И ясак с вас берут большой, и девок ваших на разврат к себе уводят, а малых сыновей в евнухи отдают. Ну а когда взбрыкнете – они вас тут же огнем палят и головы рубят. Мы же вас защищать будем.
Князь усмехнулся:
– У нас есть наш бог Хаз, и он нас защитит. Так что берегись, атаман. Великий бог Хаз говорит, что скоро большая война будет. Ох, много будет крови! Велик бог Хаз, и велики его милости.
Хабаров опешил, услышав такое.
– Так ты что, угрожаешь нам? – нахмурил он брови.
– Ох, много будет крови! – вместо ответа пробормотал князь.
Он велел своим сподручникам собрать пушнину, после чего, даже не простившись, вышел из избы. Хабаров, не ожидавший такого оборота событий, лишь покачал головой и нервно поскреб свою рыжую бороду.
Он хотел было остановить князя. Даже выбежал за ним на мороз, но того уже и след простыл. Значит, не судьба, – подумал атаман.
Ранний час, но крепость уже проснулась, и над заснеженными крышами свежерубленых изб медленно курились белые печные дымы. Где-то на крепостном валу перекликались часовые…
И ведь правду говорил Лавкай. Летом того же года большой отряд дауров при поддержке богдойских людей напал на русский острог. Завязалась кровавая битва, которая длилась до самого рассвета.
– Если бы не ваш храбрый атаман Хабар, мы бы взяли крепость, – сказал Лавкай, закончив свой незатейливый рассказ.
И не понятно было Опарину, то ли он до сих пор об этом жалеет, то ли дело вовсе в другом. Может, он давно уже раскаялся, что не принял дружбу русских и покинул родную землю.
– Наверное, скучаешь по родным-то местам? – спросил князя Федор.
– Ну как не скучай? Скучай.
– Так давай, возвращайся! Будешь, как прежде, коней держать, рыбу ловить, охотиться – жить будешь! А тут, что? Разве тут жизнь? Кругом одни враги. А русские вас привечать будут. Я слышал, царь наш от ясака собирается вас освободить. Разве не чудо?
Лавкай усмехнулся:
– Царь ясак не будет брать, а худой человек будет. Я слышал, разбойник у вас много стал. Тунгус грабят, купцов грабят…
Федор помрачнел.
– Ты прав, этого народу у нас хватает. Только, придет час, переловим мы их всех.
– И Шайтана поймай? – спросил князь.
– Шайтана? А кто такой Шайтан? – удивленно посмотрел старшина.
– Как… ты не знай?! – в свою очередь удивился князь. – Две луны назад он наш конь воровать, людей убивать. Ты поймай его, а потом уж зови нас домой. А то Шайтан и его люди жить нам не давай.
– Поймаем! – твердо заявил старшина. – Вот вернусь домой – своими руками его задавлю. Только бы знать, где он прячется.
– Тайга прячется – где еще? – сказал Лавкай. – Ты тунгус спроси – он тебе скажет.
В общем, решили они возвратиться к разговору после того, как казаки Черниговского переловят всех татей, промышлявших на лесных дорогах. Без этого Лавкай наотрез отказался просить свой народ вернуться в родные улусы. Уж лучше, говорит, быть под пятой у богдойцев, чем пасть от рук разбойников.
