Алексей Владимирович Июнин
VIP PR
– Минут двадцать, – ответил Юдин, не отрываясь от меню.
– А что, у тебя сегодня свободный день?
– Да, сегодня есть время.
– Хорошо… Только вот у меня сегодня съемки…
– Да, я знаю, ты же говорила, – Юдин оторвался от меню и дернул рукой. Веерская подумала, что он уже выбрал блюда и позвал официанта, но оказалось, что он просто взглянул на наручные часы. На мгновение на его запястье мелькнул крупный циферблат и браслет из белого золота. – У нас есть еще почти час. Потом я тебя довезу до студии.
Веерская безо всякого выражения смотрела как Юдин захлопнул свое меню и, позвав официанта, начал ему что-то объяснять. Только тут он заметил, что девушка все это время даже не притрагивалась к меню и оно по-прежнему лежало закрытым.
– Кристин, что ты будешь заказывать?
– Горсть винограда и минеральную воду, если можно.
Виктор Владимирович не без удивления поднял на нее взгляд и кивнул официанту. Тот записал закал в блокнотик.
– Могу предложить мороженное… – вежливо сказал официант, но Кристина отрицательно покачала головой.
– Кристин, что-то ты мало ешь, – сказал Юдин.
– Ты же знаешь, Вить, что в это время я не ем вообще. У меня все строго по графику.
После того как принесли заказ и Виктор Владимирович принялся кушать пасту с соусом и морепродукты, Веерская с равнодушием взглянула на свои часики. Еще сорок пять минут придется потратить на эту ресторанную канитель.
Что-ж… Ну если просто думать о чем-нибудь приятном или мысленно напевать какие-нибудь песенки, то время пролетит быстрее.
А Виктор Владимирович Юдин кушал пасту с соусом. Этот мужчина был уже не молод и уже не строен. К шестидесяти шести годам он обзавелся крупным животом, седыми висками и вторым подбородком. На подъем он был тяжел и всегда почему-то быстро уставал. Он не признавался, но Веерская догадывалась, что у него часто скачет давление и, видимо, какие-то проблемы с сахаром в крови. Она видела на фото каким он был раньше и она видит каким он стал сейчас. Если бы он был вдвое моложе, он бы мог ее привлечь, но сейчас…
– Сейчас у меня была беседа с подрядчиками, – говорил Юдин, запивая пасту глотком розового вина. – Похоже, мой последний проект заморозят.
– Какой проект?
– Офисное здание на проспекте Вернадского, – Юдин на секунду сделал недовольное лицо, но выдохнул и сунул в рот вилку с пастой. Пережевал и проглотил. – Хороший проект! Я над ним долго работал, а они замораживают.
– Почему? – спросила Веерская совсем не прикасаясь к винограду.
– Они говорят, что инвестор столкнулся с временными финансовыми проблемами! – огрызнулся Юдин. – Черт побери! Я так и знал! Говорили мне, что бы не давал проект этой фирме, а я не послушал! Надо было мне выполнять заказ «Сибнефти». Надо было!
Виктор Владимирович Юдин был известным архитектором, по чьим проектам в Москве, Петербурге и ряде других городов (в том числе в Финляндии, Литве и даже Сирии) вот уже лет тридцать строились различные сооружения.
Около года назадгосподин Юдин познакомился с Веерской и принялся за ней отчаянно ухаживать, видимо надеясь, что она выйдет за него замуж. Поначалу Кристина Веерская отвечала на его ухаживания, но очень быстро он ей разонравился и наскучил. Только, занятый своими извечными проектами Виктор Владимирович Юдин не понимал или не хотел понимать очевидного факта.
Пенза
Восемь утра, а воздух уже разогрелся как в разгар лета. Птички заливались пением и юрко перелетали с ветки на ветку. Листья деревьев активно зеленели, молодая травка задорно топорщилась из земли, просыпались вездесущие одуванчики. Этой ночью Шмюльц спал мало. Только прикорнет где-нибудь на стеллажах с готовой продукцией, как его сотовый начинал трезвонить. Это упаковщик со второй линии зван его на помощь, Шмюльц открывал глаза, произносил несколько бранных слов в адрес приготовителя смеси, слезал со стеллажей и плелся на линию. На второй линии полночи шел брак. Шла неровность на полотне, а Шмюльц никак не мог настроить давление и температуру. Вроде бы настроит все чин-чинарем, пойдет ляжет отдыхать, а упаковщик опять звонит: «Петро, иди сюда, опять неровность!» Шмюльц приходил, опять настраивал, но опять шла неровность.
Другой бы на его месте остановил линию, да и он сам бы ее остановил, если бы не срочный заказ на утро. К восьми утра на складе должно быть сто тридцать упаковок «Монако». Так потихонечку набирались недостающие упаковки: пять панелей брак – одна хорошая. В конце концов, уже под утро Шмюльц остановил вторую линию, потому что брак достигал девяносто пяти процентов. Шмюльцу пришлось перенести рулон ламината «Монако» на третью линию и гнать «Монако» уже там, ради чего пришлось пожертвовать «Папирусом», хотя на него тоже был закал из Каменки. «Папирус» пусть делает Гусеницын, который сменит Шмюльца в восемь утра. Вот только Плотник будет немного, мягко выражаясь, нервничать.
– Это все из-за Антоновского! – сказал упаковщик со второй линии Гоша Лаймонайнен и Петр Шмюльц согласно подтвердил это. – Опять намесил говно! Опять мела набухал!
– Как всегда опять в чем-то ошибся! – Шмюльц почесал левую стопу. – Он говорит, что это приказ Плотника, но Плотник знает, что есть большой заказ на утро, он не мог приказать добавлять СТОЛЬКО мела. Это косяк Антоновского. Если Плотник узнает, он его уволит к чертовой матери…
– Да пускай! – Лаймонайнен достал пачку сигарет. – Антоновский рано или поздно все равно уволят. Думаешь Плотник не узнает, что Антоновский каждую ночь обкуривается своей вонючей травой? Рано или поздно все равно уволят.
– Знаю, – Шмюльц теперь почесал правую стопу. – Только мне бы не надо, чтобы Антоновского увольняли. Пусть еще поработает хотя бы недельку. Я ж с ним по утрам в свару режусь, он же обкуренный ни хера не соображает. Я у него за месяц уже три-шестьсот отжал. Еще бы недельку и до четырех подниму, а там пусть уходит. Только бабло пусть отдаст.
– Тогда тебе придеться его отмазывать утром, – сказал Гоша Лаймонайнен. – Возьмешь косяк на себя? Не ссышь?
Если признаться честно, то Шмюльц ссал. Перед Игорем Валентиновичем Плотниковым все ссали. А с другой стороны четыре тысячи от обкуренного Антоновского больше чем пятьсот рублей (или тысяча) штрафа за большое количество бракованного «Монако». Что бы избежать и того и другого Шмюльцу надо только одно – к утру сделать заказ. На третьей линии «Монако» пошло гораздо лучше, третья линии была в лучшем состоянии и могла гнать панели даже из таких безобразных смесях какие делает Антоновский.
Утром же, когда солнышко стало не на шутку припекать, Шмюльц отдал смену Гусеницыну (сделав-таки полный заказ и вернув на третью линию рулон «Папируса»), показался на глаза Серьезному, переоделся и стал ждать Антоновского, заодно попивая чаек со смородиновым ароматизатором. Однако Антоновский задерживался у себя на смесителе, возможно даже сев играть в свару с другим работником и Шмюльц, плюнув, пошел домой. Вся ночная бригада уже разошлась по домам и потому Петр Шмюльц покинул рабочие врата в гордом одиночестве. Он зашел в «Слоненок», купил две бутылки «Короны Лайм» и оприходовал одну по пути от магазина до остановки. Сев в салон маршрутки, он стал прислушиваться к своим ощущениям – пивной напиток растекся по крови и ему стало приятно. Да еще и солнышко светило прямо в глаза, птички чирикали… Хоть и конец апреля, а все ж уже лето, мать его! Скоро он приедет дамой, ополоснется и брякнется на новый полосатый диван отсыпаться. Хорошо!
Около часа ушло на дорогу. Дорога до района Южной Поляны (совсем рядом с Пензенской Кондитерской фабрикой) была с пересадкой, по пути Шмюльц начал трезветь и быстро внедрил в себя вторую бутылочку.
При подходе к своей старой как мир четырехэтажки он подумал чуть-чуть, огляделся по сторонам (нет ли поблизости кого-нибудь знакомого) и достал свой мобильник:
– Аллё, Гульшат, привет, моя лапочка, – замурлыкал он в трубку, – Че делаешь? Ничего? Телек смотришь? Сериальчик про твоих любимых врачей? А про кого? Про шпионов? Ясно. Ну че… Это самое… Ну ты днем свободна будешь? Я приду? Ага, хорошо, тогда я сейчас покемарю немножко и к обеду к тебе. Да. Чего взять по дороге? Чего? Какого сыра? Да… Ну и винца какого-нибудь, да? Ну хорошо, жди!
Еще не закончив говорить по телефону, Шмюльц обратил внимания, что у его подъезда, к которому он подходил стоит незнакомая девушка. Он подошел к подъезду, когда сотовый был уже убран в карман.
– Здравствуйте, господин Шмюльц, – поприветствовала девушка.
– Здравствуйте.
– Я звонила вам домой вчера вечером, но мне никто не ответил и мне пришлось дожидаться вас сейчас.
– Почему вам никто не ответил? – спросил Шмюльц. – Моя супруга должна была быть дома.
– Но я так и не дозвонилась. Простите, я не представилась, – девушка быстро достала из своей сумочки визитку и протянула ее Шмюльцу. – Меня зовут Майя Козочка, я радиоведущая и журналист интернет-издания «Жизнь в Пензе».
– Да? – очумел Шмюльц. – Вы журналист…
– Я бы хотела взять у вас небольшое интервью…
– Как? Интервью?
– Да, – Майя Козочка бойко кивнула. – Я могу вам задать несколько вопросов по поводу того случая на перекрестке, когда вы стали свидетелем трагедии на перекрестке?
Интервью…
Интервью!
ИНТЕРВЬЮ!!!
Петр Степанович Шмюльц не верил своим ушам! У НЕГО БЕРУТ ИНТЕРЬВЬЮ!!!
– Да! Конечно! Вы можете взять у меня интервью! Конечно! Я готов ответить на все вопросы!
Майя Козочка улыбнулась еще милее и достала из сумочки блокнотик и ручку. Она стояла так, что Шмюльцу было видно, как на каждой страничке блокнота был написан вопрос, только какой именно он прочесть не мог. Да это и не надо было, Козочка и так задавала их вслух.
– Скажите, Петр Степанович, что вы чувствовали, когда на ваших глазах погибла Александра Ильина?
В это мгновение Шмюльц узнал имя и фамилию той несчастной погибшей. До этого она значилась в его голове как «та девчонка на дороге».
Ну Шмюльц и рассказал Майе Козочке то, что должен был чувствовать человек в его тогдашней ситуации. Страх, кошмар и при этом ответственность перед погибшей девушкой. Дескать, уж очень он хотел помочь, даже сам чуть не упал под колеса, но все же не удалось ему. Ну не удалось ему, ну не удалось. Но он очень хотел, ведь он же человек, а не железяка какая-нибудь бездушная.
Он с удовольствием поведал Козочке, как шел по перекрестку, как толпа подталкивала его перейти перекресток на красный свет светофора и как он героически не поддавался этому. Высокомерно полуприкрыв глаза, он нравоучительно поругал народ за то, что все вокруг стали жестокосердечными и бездуховными. Майя Козочка с любопытством приподняв левую бровь, строчила в своем блокнотике. Она обладала техникой скорописания и вполне успевала за Петром Степановичем.
Перевернув страницу, она задала очередной вопрос:
– Скажите, а у вас есть автомобиль?
– Нет.
– Почему?
– Э… – вот тут Шмюльц замялся.
Всю жизнь он мечтал о том, что когда-нибудь сядет за руль, но он так и не получил заветные по молодости лет права. И проблема состояла даже не в том, что у него была дейтераномалия, то-есть разновидность дальтонизма, при которой отсутствовало восприятие цветов в красном и зелёном диапазоне. То, что ему все цвета спектра представляются только оттенками коричневого, жёлтого и синего знали только жена, дочь, отчим, два окулиста и главврач призывной комиссии. До сорока лет он был уверен, что у людей с таким отклонением как у него есть ограничения в получении водительских прав и по-этому, скрипя зубами, мог только мечтать о том, как обмануть медкомиссию. В восемнадцать лет призывная комиссия военкамата отдала ему военный билет именно по этой причине, и Шмюльц думал, что и с получением водительских прав возникнет подобная история, но с точностью до наоборот. То-есть водительские права ему не светят. Из-за этого у него никогда не было автомобиля. Но несколько лет назад он познакомился с мужчиной с этим же диагнозом и при этом всю жизнь управляющим собственной «Волгой». Оказалось, что дальтоники с таким видом дальтонизма, как у Шмюльца вполне можно иметь водительские права. Обрадованный Петр Степанович за месяц проштудировал учебник, выучил дорожные знаки, разметку, все что надо и побежал в водительскую школу. И встретился там с группой молодых людей, самому старшему из которых едва исполнилось четверть века. Шмюльца захлестнула облако стеснения и робости, быть здоровым дядькой среди стайки узкогрудой молодёжи ему было стыдно и он понуро ушел домой.
Больше о водительских правах он не думал. Многое, что Петр Степанович успел выучить по учебнику постепенно выветрилось из его памяти. Прожил без машины всю жизнь, привык к этому, приспособился и решил оставить все как есть, тем более что денег на приличный автомобиль у него не было, а на развалюхе он ездить не хотел и побаивался. Вообще-то у Шмюльца было много тайн личного характера, однако дейтеранопия была чуть ли не главная, это был большой комплекс от которого он не мог избавиться. Про свое отклонение он не собирался вообще никому говорить, тем более выставлять это напоказ всем читателям интернет-издания.
– Я… Видите ли… У меня нет вдительских прав… Потому что я… Просто я не нуждаюсь в автомобиле. На дороге столько отморозков, что страшно садиться за руль и выезжать на оживленную улицу. За себя я не волнуюсь, но у меня есть семья и я опасаюсь, что какой-нибудь пьяный баран размажет меня по асфальту как голубя! Сами видите какие люди ездят по улицам, совсем без башки! Потому я предпочитаю ходить пешком, что и всем советую. Что может быть чудесней пешей прогулки!
Такой исчерпывающий ответ удовлетворил Козочку и она перевернула страничку своего блокнота:
– Вы знаете, что виновницу наезда вероятнее всего отпустят на свободу? – сказала она.
– Да? – теперь уже Шмюльц задал вопрос журналистке: – Почему это? Ведь она виновата, я подтверждал ее вину в полиции. Я был свидетелем!
– Вчера вечером я звонила в полицию, выясняла этот вопрос, – ответила Майя Козочка. – Мне ответили, что это был несчастный случай. Петр Степанович, вы помните какой был свет на светофоре на момент аварии?
– Горел красный свет!
– Вот как? – Козочка как-то запнулась и оторвалась от своего блокнотика. – А в полиции вы утверждали, что мигал желтый. И другие свидетели подтверждали, что светофор был неисправен.
– А… Ну да, мигал желтый. Да, конечно желтый. Да, я вспомнил, светофор, действительно, не работал…
– Так что сотрудники ГИБДД признали женщину-водителя не виновной. По опросам других свидетелей, погибшая девушка сама внезапно вышла перед одним автомобилем, а когда ее ударило, она упала и попала уже под другую машину.
– Я видел только как она падала. Как ее сшибла первая машина, я не видел. Это я уже говорил в полиции.
– Трагедия на перекрестке оказалась несчастным случаем и отвечать за это будет, тот кто отвечает за исправность светофора на данном участке, – сказала Майя Козочка. – Да и то, скорее всего виновника так и не будет, потому, что светофор сломался всего лишь за несколько минут до трагедии и электрики еще не успели его починить, хотя были уже в пути.
– Ну… значит вот так… – неопределенно произнес Шмюльц, просто не зная, что еще сказать на полученную от Козочки информацию. Ничего этого он пока не знал. В полиции сказали, что позвонят ему еще когда это потребуется, но сам он им не звонил и не выяснял этот вопрос. И они тоже не звонили.
– Петр Степанович, на сайте нашей интернет-газеты «Жизнь в Пензе» проводится опрос, касающейся отечественного автопрома. Ответьте, пожалуйста, вот если бы вам бесплатно дали автомобиль отечественного производства, что бы вы с ним сделали? Вы бы стали на нем ездить, либо вы продали бы его и купили бы что-то иное? Например, другой автомобиль, – Майя Козочка приготовилась выслушать ответ.
– Я бы, пожалуй, все-таки продал, – признался Шмюльц. Козочка кивнула и зафиксировала его ответ обычной галочкой. Однако Петру Степановичу этого показалось мало и он решил показать свой кругозор и добавил: – Я полагаю, что отечественный автопром существует по принципу который сформулировал еще Генри Форд: делать такие автомобили, что бы потом гораздо больше зарабатывать на продаже запчастей. Я ни знаю ни одного известного человека, который бы владел отечественным автомобилем. Все звезды ездят только на иномарках!
– Да? – Козочка опять с интересом взглянула на собеседника. – А что, вы это точно знаете? Ну, наверное, все же не все…
– Все.
– Вы так уверены?
– Уверен! Я слежу за жизнью звезд…
Шмюльц осекся…
Зачем он в этом признался? Петр Степанович пожалел о том, что сказал это. На фига?
Петр Степанович Шмюльц в эти минуты еще и не представлял, что этой фразой он круто меняет всю свою жизнь. Всю свою судьбу. И судьбы и жизни тех, кто его окружает! Хотя если бы ему об этом сказали (например, если бы ему нагадала цыганка на вокзале), он бы все равно не поверил и послал бы предсказателя в баню.
Ой, если бы он только знал, что представляют последующие события, чем они обернуться…
– Вы следите за жизнью звезд? – переспросила Майя Козочка.
– Ну да… Так… Интересуюсь… – Шмюльц понимал, что не стоит этого говорить, что он болтает лишнего, но его как будто кто-то тянул за язык. Ведь Козочка не настаивала на таких ответах, она вообще пришла сюда по другому вопросу. Шмюльц захлопнул рот, словно его кто-то ущипнул за задницу. Козочка дописала его ответ в блокнот, кивнула и уже как будто собиралась распрощаться, но вдруг сам от себя не ожидая, Шмюльц взял, да и ляпнул: – Я вообще считаю, что у публичных людей не должно быть никаких секретов от народа!
Майя Козочка и Петр Шмюльц смотрели друг на друга и он, ругая сам себя за длинный язык, ждал когда молодая журналистка спросит у него: «Ну и для чего вы мне это сказали? Мы же дискуссируем совершенно об ином!» Но молодая журналистка моргнула, прищурилась и чуть склонила голову на бок.
– Вы так считаете? – переспросила она.
– Да, это мое мнение, – ответил Шмюльц, думая, что на этом интервью и закончиться.
Но прищуренное выражение глаз Майи Козочки говорило: «Так, так, так… Ну-ка, ну-ка, ну-ка…» Она перевернула свой блокнот другой стороной и открыла последнюю страничку. Что-то сразу быстренько записала.
– То-есть, вы полагаете, что жизнь публичных людей должна быть полностью открыта для всех? – переспросила она.
– Совершенно верно. Именно так. Вся их личная жизнь должна быть публичной! – подтвердил Шмюльц.
– Да? – Козочка строчила в блокноте. – А как же запрет на вторжение в личную жизнь?
– А есть такой запрет?
– Есть, Петр Степанович. Есть такая статья в конституции.
– Ерунда! Конституция и так нарушается направо и налево. В России невозможно прожить ничего не нарушая.
– Вы что же, одобряете нарушение конституции Российской Федерации?
– Ну зачем же нарушать… – замялся Шмюльц, приглаживая усы. – Нарушать, конечно, не надо… Это нехорошо… Но я предлагаю отменить эту статью, вот и все! Она не нужна!
– Вы думаете? – журналистка была заинтересована.
– Я уверен! – откуда-то у Шмюльца появлялся энтузиазм. Козочка сама того не ожидая, подтолкнула его к такой теме, от которой у него теплела кровь. Сейчас он становился похож на революционера, борющегося за права обездоленных и нищих. Теплый солнечный май, две бутылки пивного лимонного напитка и неожиданное интервью миниатюрной журналистки с привлекательным лицом и фигурой придали его душе и телу то-ли адреналина, то-ли тестостерона. – Да, я уверен, что в конституцию необходимо внести какие-то поправки! Что бы при желании окружающих жизнь человека была афиширована на публику! – Шмюльц и слов-то таких не употреблял: «Афиширована», «Поправки в конституцию». Еще не хватало «Интронизации», «Бивалютной корзины» или «Мирового кризиса банковской ликвидности».
А Козочка продолжала строчить в блокнотик.
– Получается, вы предлагаете узаконить папарацци? – спросила она.
Петр Степанович на мгновение задумался. Что-то в его подсознании запротестовало, не давало продолжать беседу, что-то мешало ему. Реальность застыла на паузе… Странное состояние… Шмюльцу показалось, что сейчас происходит что-то глобальное и от его слов будет зависеть что… Что-то зависеть…
Он ошарашено поморгал глазами. Вот его старый кирпичный дом и вот его родной подъезд, возле которого древняя неудобная лавочка. Вот оттаявший от зимы двор, только на днях ухоженный на субботнике, во дворе соседский мальчик учился кататься на самокате. Вот деревья с молодыми липкими листочками, ель, кустик сирени, урна, ряд вкопанных автомобильных покрышек, покрашенных в радужные цвета. Жена объясняла, что вторая слева покрышка – зеленая, но ему она виделась серо-коричневой.
Перед ним стояла миниатюрная журналисточка, ждала ответа.
– Да! – Шмюльц так сильно кивнув, что у него клацнули зубы, – Я, например, не верю ни на грош, что звездам не нравятся, когда их снимают на видео или фото! На самом-то деле им это очень даже нравиться, они кайфуют от этого, они даже, наверное, испытывают оргазм! Если их снимают, значит они интересны людям! – горячился Шмюльц. – Это же им бесплатная реклама! Они же специально провоцируют журналистов за ними охотиться! Я ведь это прекрасно знаю! Весь шоу-бизнес – это тупая рубка баблосов! Так ведь? Звезды торгуют собой, а реклама – это, как известно, двигатель торговли! Музыкальные клипы, на самом-то деле никакого отношения не имеют ни к искусству, ни к музыке. Это рекламные ролики! Просто рекламные ролики! Только не шампуней и каплей для носа, а артистов! И тот артист популярней и дороже, кто больше проплатил за частоту появления клипов на музыкальных каналах и прокрутку песен на радиостанциях. Это ведь как с товаром. Так вот папарацци – это лучшие рекламщики, да еще и бесплатные!
Майя Козочка не перебивала, она сосредоточена все записывала в блокнот.
Что-то двигало его языком, мысль шла от мозгов к голосовым связкам, проходя через какой-то барьер, оступалась там, притормаживала на мгновение, но Шмюльц проталкивал ее дальше и озвучивал. Что ему мешало? Он не понимал. Какое-то странное состояние, такого он еще не испытывал… Будто его слова меняли саму судьбу, навертывали новую резьбу на болт его жизнь. И на жизни окружающих его.
– По-этому, артисты будут даже рады, если их жизнь станет видна всем на показ! – попытался закончить свою мысль мужчина максимально уверенно и вспомнил, что у него на сегодня запланировано рандеву с Гульшат Геллетдинововй. Пожалуй, сегодня, «работая» с Гульшат, он визуально представит, что потрахивает не свою старую любовницу, а вот эту миловидную сочную журналисточку Майю Козочку.
– Петр Степанович, я веду в интернете свой блог, – говорила Козочка, не отрываясь от блокнота. – Могу я поместить туда ваши слова? Читателям это будет очень интересно.
– Ну о чем речь! – чуть ли не воскликнул Шмюльц. – Ну разумеется! Конечно!
Только вот он понятия не имел что такое блог. Если там есть читатели, значит это какое-то место, куда заглядывают люди и читают. Типа газеты или журнала.
Майя Козочка попрощалась со Петром Степановичем, улыбнулась на прощание и ушла. Шмюльц, гордый самим собой, свернул к крохотному магазинчику, купил еще одну бутылочку и осушил ее прямо на лавочке у подъезда, с удовольствием слушая синичек и поглядывая на яркое солнышко. Он был очень доволен!
Но он не знал и даже не догадывался, что десять минут назад вписал себя в мировую историю кровавыми буквами!
Шмюльц безмятежно улыбнулся и пошел к себе домой дремать перед встречей с Гульшат.
Москва
Съемки художественного фильма с рабочим названием «Ваша Себестоимость» по произведению Алексея Июнина «Мороз и солнце – день чудесный» шли без каких-бы то ни было трудностей, вопреки тому, что спонсоры иногда сокращали бюджет. Кристина Веерская играла там роль Наташи Смирновой – стервы и сучки, которая всех представителей мужского пола называла исключительно «крокодильчиками». Сегодня снималась сцена, когда Смирнова сидела в ложе Большого Театра и смотрела «Лебединое Озеро». Рядом по сценарию сидел ее двоюродный брат Тревиль – криминальный авторитет, за спинами торчали истуканами актеры, игравшие охранников. Снимали на самом деле в Большом Театре, только на сцене было пусто, ее закрывал занавес. Постановку включат в сюжет после при монтаже.
Вообще-то сюжет фильма происходит в разгар зимы, но съемки в помещениях снимали сейчас. Сцена с участием Веерской была сыграна, но режиссер Сахаров не отпускал актеров и съемочную группу, он хотел кое-что изменить.
– Вот смотрите, – говорил Сахаров актеру, игравшему роль Тревиля, и тыкал пальцем в сценарий. – Тут написано, что Тревиль с интересом смотрит как на сцене кружится шут. А ты ПРОСТО смотришь на сцену. Понимаешь?
– Почему «просто»? – отвечал актер, игравший криминального авторитета Тревиля. – Я смотрю с интересом.
– Я не вижу в твоих глазах заинтересованности.
– А чего смотреть-то? Там же занавес.
– Ох, ну ты как маленький! – пыхтел Сахаров. – Ну ты должен представить что там что-то происходит! Ты вообще видел «Лебединое Озеро»?
– Нет.
– И шута не видел? По телеку недавно показывали.
– Не видел, – огрызнулся актер, игравший Тревиля и подставил щеку девушке-гримеру, которая принялась вновь накладывать ему пудру.
– Ну ты представь, что видел!
– Как я могу представить то чего не видел?
– О господи! – Сахаров раздраженно отвернулся и, взяв протянутую бутылочку с минералкой, сделал несколько маленьких глотков. – Ну хотя бы сделай вид, что представляешь, что видел! Подвигай зрачками на камеру!
– Так будет еще хуже! – не соглашался актер, игравший уголовника Тревиля. – Я же сижу в ложе, а не на первом ряду…
Кристине Веерской оставалось только наблюдать за спором режиссера и актера. Она никуда не торопилась и если будет нужно, то может сыграть еще дубли. Тем более что у нее почасовая оплата. Плохо, что ль? Сиди и жди. Она сидела рядом с актером, играющим Тревиля, зевала и ждала, пока Сахаров объяснит ему что надо делать.
В конце концов было решено переснять один дубль.
Веерская и ее напарник сели в необходимые позы, сделали необходимые лица. Актер, игравший Тревиля, чуть-чуть задвигал зрачками, якобы наблюдая за происходящим на сцене Большого Театра.
– Что-то мне скучно, крокодильчик! – произнесла Веерская свой текст, придав голосу капризную интонацию.
– Тебя никто не держит, – ответил ей псевдо-Тревиль.
– Я, наверное, пойду.
– Дело твое. Где будешь-то?
– Пойду в «Асунсьен», – ответила Веерская-Смирнова, грациозно встала с кресла, подошла к выходу и охранники раздвинулись в стороны, пропуская ее в фойе. Две видеокамеры фиксировали каждое ее движение.
– СТОП! – рявкнул Сахаров так резко, что Веерская чуть не споткнулась. – СНЯТО! Вот теперь другое дело! Теперь хорошо! Все, на сегодня достаточно. Всем спасибо, завтра ночью снимаем сцену в фойе. Кристин, с тобой съемки начнутся, скорее всего, в субботу. Снимать будем после одиннадцати вечера в баре. Сценарий у тебя есть?
Кристина кивнула. Бар будет последними съемками для Веерской в этом фильме. По сюжету после бара ее зарежет киллер, но это было уже снято еще зимой.
– Хорошо, – Сахаров хлопнул в ладоши. – Всем счастливо!
Веерская вышла в пустое фойе театра и пошла в гримерку. В театре было удобно снимать – тут были уже готовые гримерки. Она переоделась, отдала реквизит ассистентам и вышла на улицу. Съемочная группа тоже расходилась по заказным автобусам, на ночной московской улице начинал моросить дождь. Все оборудование для съемки они оставили в театре, все равно завтра вечером возвращаться, а в театре было достаточно места где все это разместить.
Актриса попрощалась с актерами и села в свой любимый «Флюэнс». На улице царила московская ночь с ее неоном, дождь набирал силу, актриса включила дворники. Как здорово, до ее поселка даже по полупустой трассе добираться не менее полутора часов, а завтра после полудня у нее еще одни съемки. Следующих три дня Кристина Веерская проведет на площадке исторического фильма «Карибская Страсть», где будет играть не кого-нибудь, а дочку губернатора Кубинского порта – даму сердца главного героя. Потом вся съемочная бригада «Карибской Страсти», в том числе и сама Веерская улетит на Кубу снимать основные сцены.
Стеклоочистители синхроннора стирали капли дождя с лобового стекла. Актриса не могла дождаться того дня, когда ступит на белый песочек Острова Свободы, потому что шумная суетливая Москва с ее нескончаемыми съемками ее утомили.
Пальчик на кнопке включения магнитолы, приветливо моргнувший экран, ещё два касания и первые аккорды композиции Du riechst so gut группы «Rammstein». Ключ зажигания, проснувшийся двигатель, нажатие на педаль газа и уверенное движение вперёд.
Вскоре, когда она мчалась по Ленинскому проспекту ей позвонил Клиффорд Лоу.
– Да?
– Кристина, здравствуй, моя хороший! – актриса всегда умилялась английскому акценту своего продюсера.
– Здравствуй, Клиф, – Веерская остановилась на красном свете светофора. – Что-то ты мне целый день не звонил. Забыл про меня, мой крокодильчик? – она использовала выражение ее героини из только что играемой роли. Иногда, когда у нее было хорошее настроение, она называла своего продюсера крокодильчиком или теленочком («Low» в переводе с английского означало «мычать»).
Но, похоже, Лоу был не настроен на шутки.
– Кристина, есть нехороший дело! Нам это очень нехороший! Ты еще не видела газетт? Газетт?
– Газету? Это такой широкий лист бумаги с текстом? Ну им ещё мух прихлопывают? Такую газету?
– Я говорю об издании. Сейчас… – на том конце связи Лоу зашелестел бумажными страницами. – Это газетт… «Яркий Созвездий». Ты ее видела?
– Так… – Веерская почувствовала что-то неладное. Она сделала музыку потише. – Это журнал. Что в ней?
– Тебя показали, Кристина! Тут есть ты.
– Что написали?
– Мало писано. Тут есть твой фото. Только фото.
– Это плохое фото, Клиф, да? – Веерская услышала, что позади нее раздался сигнал клаксона и вспомнила, что стоит на светофоре, который уже зажегся зеленым. Она рефлекторно нажала педаль газа.
– Очень некрасиво, Кристина! Очень низко. Бэд! – говорил Лоу.
– Ясно… Спасибо, Клиф. Я сейчас посмотрю.
– Да, тебе надо сама смотреть. Это не есть хороший фото! Это работать папарацци!
У Кристины Веерской испортилось настроение. Она с сильным раздражением бросила сотовый на переднее сиденье и, хмуря брови, вдавила педаль газа еще глубже. «Флюэнс» ускорил скорость и на ночной трассе под дождем стал обгонять автомобили. Наконец Веерская свернула с Ленинского проспекта на менее оживленную улицу и только тут снизила ход автомобиля. На этой улице приютились небольшие магазинчики, торговые ларьки и конторы разных услуг. Все было закрыто, все спали.