Алексей Витальевич Мекка
Пища
Большой Бог. Жадный Бог, пожирающий жадность, точно плоть, пуская ее сквозь своих глупых детей. Давайте, детки. Давайте же. Ешьте, становитесь сильнее, ведь мир требует этого. Просит и умоляет прихода сильных, жадных, прожорливых.
Если мир хочет встать на колени, зачем же ему мешать.
13
Под вечер Кухарка принесла ей стакан молока.
– Алиса… Алиса…
Она дотронулась до нее. Рука была холодной и дрожала. Алиса не реагировала. Все ее тело свело легкой судорогой, не давая ей проснуться, пусть и глаза ее были открыты. Она смотрела вовсе не в лицо Кухарки, склонившейся над ней, а куда-то вдаль. Разглядывала что-то позади морщинистого лица.
– Алиса!
Они все ели. Мололись. Блевали. И снова ели. Пожирали сущность своих жертв, обгладывая их лица.
Ибо дух важнее плоти. Первостепеннее. Тело наше мертво от рождения, но дух будет царствовать и после смерти.
– Алиса!
Человек в черном капюшоне спустился с гор. Человек в черном капюшоне положил руку на плечо Тому. Человек в черном капюшоне навевал одиночество. Бородатое лицо улыбнулось.
– Сын мой. Любимый сын. Сильный сын.
– Алиса! Проснись!
Они шли по пескам, укрывая лица от ветра. Они спали возле костра, подъедая останки припасов, умело спрятанных в карманах балахонов. Они спали вместе, укрываясь одним одеялом.
– Мой любимый сын.
Он повторил эти слова, притворяя их в действие. Изнывая от нетерпения. Наслаждения. Даря его Тому. Отбирая и снова даря. Милостивый Бог. Любимый Бог.
– Алиса!
Они шли много суток, останавливаясь лишь на ночь. Устраиваясь на холодной земле. Том был послушен, за что и вознагражден любовью. Он чувствовал эту любовь, растущую в животе и набухающую в брюках.
– Давай же, девочка, просыпайся. Мы должны идти.
Кухарка готова была заплакать, глядя в пластмассово-мертвые глаза Алисы, вспоминая глаза Настоятелей, сидящих в главном зале. За столом. Поглощающих куски мяса, аккуратно разложенные на блюде вместе с салатом, фруктами и пряностями.
Главным украшением стола была голова старика Гали.
Том стоял на коленях у деревянной статуи, опустив взгляд в песок под собой, и что-то нашептывал. Алиса приблизилась, но фигура Тома немедленно отдалилась и продолжала отдаляться, каждый раз, когда Алиса тянулась к ней рукой. Ветер усиливался, застилая пейзаж стеной песка, а Том продолжал нашептывать на неизвестном языке.
– Алиса!
Деревянная статуя отрастила крылья и взмыла в небо, оставив на земле Тома, глядящего ей в след. Он повернул голову и произнёс:
– Алиса!
14
Проснувшись, она хотела закричать, но лишь звонко пискнула, когда Кухарка зажала ей рот.
– Алиса, девочка моя, тебе нужно бежать.
Сначала она не поняла, но прикоснувшись к, обнимающей ее, Кухарке почувствовала. Это. Страх, шедший под руку со страхом.
Голову старика Гали поместили на серебряный поднос и украсили виноградом. Вокруг горели ароматические свечи, заглушая стремительное гниение сырой плоти, и отпугивая любопытных насекомых. Рот мертвой головы был открыт от удивления, а нижние веки опустились столь низко, что можно было разглядеть, как сереет и стекленеет глазное яблоко. Радужка глаза блекнет, а белок сворачивается, готовясь к распаду. Если присмотреться, то можно было разглядеть в этих глазах последние сцены жизни старого, почти съеденного тела. Раны шеи были рваные, лоскутные. Охранник обезглавил его напильником. Казнь была долгой, но скрытой от любопытных глаз, проходя в окружении Настоятелей, что словно впитывали в себя всю драматичность момента казни дикого животного. Они открыли клетку и, посадив на поводок, потащили Гали вниз по лестнице. Сначала он не хотел идти, постоянно упираясь и цепляясь за прутья, но вскоре стал охотно перебирать руками и ногами, на которых двигался так, точно был взращен волками.
В центре главного зала поставили посудину с куском жареной курицы, и спустили Гали с поводка. Он почуял запах мяса еще на лестнице, потому и шел так резво, а увидев зажаристую корочку, тут же бросился на нее, закидывая в глотку рваные куски, даже не прожевывая их. Пока он ел, вокруг собирались Настоятели. Они толпились, оглядывая дикое животное, заключенное в человеческое тело. Нужно выпустить его. Освободить. Клетка человеческих костей томит его, не дает вырваться и показать себя Великому Богу. А он ждет. Ждет, когда придет зверь и встанет рядом с ним.
– Ты должна идти!
– Куда?
– Подальше отсюда. Должна бежать.
– Почему?
– Они съедят тебя. Сожрут, как других.
– Кого это – других?
– Необычных, как ты. Сейчас нет на это времени. ты должна бежать, как можно дальше отсюда и не оглядывайся, ради бога, не оглядывайся. Просто беги.
Кухарка поставила стакан молока на стол, и ловко извлекла из под фартука небольшой сверток.
– Возьми это. Я собрала всего понемногу. То, что смогла найти. Здесь не густо, но тебе хватит на пару дней. Вот деньги – все, что у меня есть. Ты должна тратить их только на необходимое. Ну, все. Тебе пора.
Она крепко обняла Алису и, поторапливая, толкала к выходу ее дрожащее тело. Ноги будто не слушались, поэтому Алиса шаркала по деревянному полу, с трудом их волоча, прижимая к животу сверточек – пожитки, завернутые в кусок синей выцветшей простыни.
Двери они открыли не сразу. Пришлось повозиться с засовами, которые охранники запирали каждую ночь, чтобы никто не сбежал. Сначала они говорили, что это для защиты от непрошенных гостей, но все это было ложью, ведь в Доме Бога гости не бывают непрошенными.
Двери были жутко упрямы, но все же отворились от рук сухонькой Кухарки и девочки в тяжелых ботинках. Скрип прокатился через длинный коридор и достиг даже главного зала пирующих, где на него не обратили особого внимания. Казалось, еда занимает все их внимание, которое можно привлечь, лишь отняв эту еду.
– Прощай, моя дорогая. Надеюсь, тебе повезет. Несколько дней я постараюсь выгораживать тебя, но рано или поздно все вскроется, поэтому постарайся убежать, как можно дальше. Твои документы из приюта я тоже положила. Постарайся покинуть страну и спрячься. Крепко спрячься. Так, чтобы ни один из этих голодных ртов тебя не нашел. Удачи. Знай, я люблю…
Кухарка не успела договорить, проглотив, а потом выплюнув последние слова вместе со струей крови, брызнувшей из ее шеи. За ее спиной, точно шкаф, стоял Дядюшка Карл, держа в руке, на которой еще все пальцы были на месте, длинный нож.
– Дорогая моя, ты далеко собралась?
Алиса застыла, когда тело Кухарки рухнуло и покатилось по лестнице, подобно кукле.
– Дядюшку Карла просили привести тебя. Не нужно разочаровывать Дядюшку Карла, не то он перережет сухожилия на твоих тоненьких ножках и оттащит твою задницу, куда ему скажут.
Алиса сделала шаг назад и тут же оступилась на лестнице. Дядюшка Карл хотел было сказать еще что-нибудь о Дядюшке Карле, но не успел, так как Алиса уже кубарем катилась вниз по ступенькам. Старый беспалый охранник лишь открыл рот, когда она долетела до последней ступеньки, шлепнулась на нее, а после, как ни в чем не бывало, подскочила и побежала так быстро, как только могла. Карл ринулся за ней, но не так ловко, не так грациозно, как это позволяло молодое тело Алисы.
Игнорируя любые инстинкты, но бежала не на свет, а в самый темный угол, огороженного высоким забором, двора. Туда, где растут деревья, что нянчат гнезда бродячих птиц. Они укроют меня. Спрячут и он не найдет. Слишком тупой. Не найдет.
Она забежала в чащу, и тут же нырнула под корягу. За этой частью двора никто не ухаживал, поэтому природа устроила себе раздолье, зажив собственной жизнью на чужой территории. Деревья росли и умирали много лет. Гнили, давая пищу другим деревьям. Многие высыхали, образуя естественные преграды для неприятеля, которым ощущала себя Алиса, залезая в нору, сотканную из сырой земли и сухих корней когда-то высокого дерева.
Она прижала колени к груди и закрыла рот, умоляя судьбу о том, чтобы Дядюшка Карл не услышал ее дыхания, не почуял ее запах, и просто не наткнулся на нее по воле случая.
В чаще Карл чувствовал себя медведем. Он был слишком неповоротлив, слишком плохо видел в темноте. Он не охотник, думала Алиса, стараясь себя успокоить. Не охотник. Точно. Охотник нашел бы меня сразу же, а этот просто тупой здоровяк.
– Томас, Томми… Он не найдет меня? Скажи? Он ведь не охотник?
Том не ответил. Он слышал, но не отвечал, ожидая действий Алисы. Ожидая, что сделает кролик, чувствуя дыхание Дядюшки Карла на гладкой шерстке.
Карл не был охотником. Он не умел выслеживать диких зверей. Карл был хищником, а хищник всегда чует свою жертву. Алиса и не почувствовала, как рука опустилась на ее плечо, а после, покрепче ухватив за рукав, с силой рванула ее.
– Вот ты где. А я тебя везде ищу.
Алиса ударилась головой о сухую корягу, и реальность поплыла. Она стала мягкой и почти невесомой. Неестественно блеклой. Черный стал серым. Красный стал черным. Теплым. Даже горячим. Она чувствовала, как тепло льется по ее горлу. Этот вкус во рту. Железный. Металлический. Ее руки и шея были покрыты этим вкусом. Она утопала в нем. В блаженстве. В чувстве нарастающей силы. В любви Одинокого Бога.
Алиса очнулась, когда отрывала куски от шеи Дядюшки Карла, а он лежал и не двигался. Залитый собственной кровью.
Папа.
Собачий лай.
Асфальт.
Кровь.
Плоть.
Мясо.
Ей вспомнился Папа.
Человек, чью шею она также разорвала молочно-белыми молодыми зубами.
15
Отчего-то она не могла остановиться, когда ела человеческую плоть. Чужая кожа склизкими ошметками налипла не ее подбородок, медленно отваливаясь вместе с кровью, текущей из ее рта
У Дядюшки Карла уже не было лица. Пара безумных глаз, торчащих из костей почти обглоданного черепа. Красная маска, демонстрировавшая все особенности человеческой анатомии, которую Алиса с любопытством подмечала, отрывая кусочки. Отправляя их себе в рот. Вкуса она не чувствовала, во всяком случае ничего выразительного и завлекающего. Это было подобно поглощению безвкусного попкорна или вымоченных овощей, растерявших всякий вкус.
