Алексей Васильевич Губарев
Казачья думка
Чтобы себя не унижать в залах Сельсовета, Верка не заплакала . Она гордо сказала, что раз так, то она вовсе отказывается от пенсии, дав тем самым понять, проживу мол и так, огородом. Повернулась и вышла. А вот уже на той стороне железной дороги, на тропинке в посадке дала волю слезам.
Однако ее гордость повергла в шок и саму совецку власть. Представители стали посылать к ней гонцов, пытающихся разъяснить ей положение о начислении пенсий и прочее. Но Верка оставалась непреклонной, а когда ей надоели визиты властей, схватилась за вилы.
Та история через полгода разрешилась благополучно. Вере Алексеевне сделали пересчёт и прислали документ, где ей начислялась пенсия в двенадцать рублей. Верка смирила свою гордыню и стала получать пенсию, но обиду на власть и за раскулачивание, и вообще за все затаила. Невзлюбила она Сельсовет и все тут.
И вот коли гутарют за компенсацию, надыть сходить у чертов ентот Сельсовет.
До вторника Верка уточняла слухи про эту компенсацию. Напрямки она не спрашивала, но слухала унимательно, хто шо кажет про это.
И вот во вторник все же засобиралась в Сельсовет. Сельсовет был тот же, но работники давно были другие. Где им было знать Ляксевну, истории ее бытия и норов.
Встретили постаревшую казачку сухо. Все говорило Верке о том, что ее присутствию здесь не рады. Но не на ту нарвались. Если законом положено, то станичницу не остановить. Вера Алексеевна дождалась, когда ее впустют та послухают. Выслушали. Дали заполнить анкету и заявление. Еще раз выслушали и отпустили. – Казали будуть рышать шо и як – гордо говорила знакомым Верка.
Естественно решение Сельсовета в отказе компенсации за ее погибшую хату огорошило ее. Там не найшлы ни яких документив. И у самой Веры Алексеевны ничего подобного также не было.
Не было документа у Веры Алексеевны, подтверждавшего, что она действительно строила хату. Не было разрешения от Правления колхозом на постройку злополучной хаты. Не было бумаги и от фрица, который разбомбил ей хату. Не было даже подтверждения от Правления колхозом, что он не помогал Верке при строительстве нового дома. И самое страшное не оказалось документа, где было бы расписано, зачем Верка снесла старую хату и построила новый дом. Но у нее стали назойливо выспрашивать, на каком основании она дом построила не на месте воронки от немецкой бомбы, а перенесла его на пять метров вглубь двора.
Вера Алексеевна слегла. Слегла она от вопиющей несправедливости. Она, потомственная кубанская казачка из трижды раскулаченной семьи. Она, более тридцати лет гнувшая спину на прополке буряка, перевернувшая десятки тонн пшеницы на току. Она, потерявшая мужа на войне и вырастившая двух детей, попала под подозрение. Верка, за всю «жисть» из богатства имеющая только двух «унуков та унучку», серебряные сережки и потертое алюминиевое колечко, саманный дом и медный тульский самовар о восьми печатях, была на подозрении у государства и обвинялась в нечестности системой, которой она добросовестно отдала так много сил.
Чем бы все это закончилось неизвестно, если бы не случай. Нагрянула накануне майских праздников какая-то большая партийная комиссия в станицу. У ее дома остановился видавший виды УАЗик. Девушка и молодой мужчина больную Веру Алексеевну все-таки уговорили зайти снова в ненавистный ей Сельсовет. На следующий день Вера Алексеевна, по обыкновению принарядившись, шобы хтось не казав, шо бильна та неряшлива була у Сельсовете, доковыляла до станичной Управы. Там ей молча, без всяких разъяснений и торжественности, выплатили сто пятьдесят рублей за ушедшую в небытие, опоганенную немцем ее с Ваней хату и триста рублив за самого Ивана, сержанта кавалерии, пропавшего без вести в Белоруссии, где то под Мозырем в октябре 1941 года.
КУБАНЬ НЕПОВТОРНАЯ
От сыдэв я, сыдэв, та усё думку мусолил – пысать чи нэ пысать за Кубань-красу ненаглядну. Довго мусолил. То с одного боку переберу, то с другого подбэруся к затее. И усе якысь сумнения душу мурыжили. Можно казать тэрзали, шо той Тузик грэлку. Та ще трохи пужавси шоб же не вбидеть когось. Шо касаэмо зэмли Кубанской, то казать-то полагаю надо бы за многое. Наболело. А казать будэ цэ нэ просто.
А, та ну его к грецу! От кажу я вам як воно на Кубани дела обстоять.
От тока и слыхать – Москва, Москва… А чё у той Москве усе найшлы, ей Богу? Був я у столице неоднократно, и шо? Бачив те хоромы белоснежны та вулицы мощеные. Так и шо? Асвальт вкруголя та й усэ. Мазутою шибко воняэ. Як на станции. Булыжник дэ бы то ни було ему прийтись, а вин каменюка и есть по свому обыкновению. Хотя смотрится богато, тут не отнять. Но як-то давит. Холоду в нем много. Так, пустотырь якась. От и хат в них тама немаэ. Ни-и. Понастроилы катакомб та нор и довольны. А чого радуваться-то? Девки столичны хто зна шо такэ из себя, хучь плачь – хучь смейся. Водна блэднота, тю на них та и усэ. А цыга-а-ан – мама родная! Русску рожу на вокзале выискать проблэма.
И нэбочко там, та и солнушко само дрянь. Ну можэ й нэ совсим воно и дрянь, но як-то выглядит погано.
А вот в нас, на Кубани, то другэ дило. Тута ж нива за тыном, поля посадками поизрезанные, туман по балкам в зарю, ветер-буян та трава-бурьян. Та й волюшка распривольна, хлебай и не икай. А солнце тут якэ, га? А бурлива рэчка, а горы? Тож диво, а нэ землица, благодать Божия! Рази отвесть узгляд от полей з подсолнухом та з кукурозою? Ни про что нэ сладишь з собою.
А наши-то раскубански девки! То ж надо выдеть. И ниде такого боле немаэ, хоть пид землею шукай. Я-й их так и вэлычаю – раскубански красавицы. Усё у баб наших природно, усё свое. Чужого нийчого немаэ. Та й и нэ надо воно им.
– Нэ вэришь, Маня? Ма-анька! Ты де запропостилася, зараза? От чума, туды тебя в качалки! Ма-аня-я…
-Та тута я, диду, у горнице.
-А-аа, тута. Все марафет наводишь, хорохоришься? Хорошо, а то я подумав, шо ты вже кудысь чухнула.
– Не-е, у хате я.
-От, Маня, побачь сама на сэбэ. От прям щас возьми та вертанись возля зэркала, шо на стэне высить. Ну й шо? Нэ прынцесса ли? Нэ раскрасавица у том зэркале маячить? Га? Шо я казав?
– А, диду, опять вы за свое.
-А ты послухай, не убудет. В тэбэ усё от природы матушки сидыть, от прадедов та прабабок твоих. А яки воны красавцы булы-ы… Мед горный! Бачила сэбэ! А те ще краше булы.
Наши раскубански девки от и до, во як за них кажуть хоть за морями, хоть за окиянами. Вони як черкесски кобылицы. Стройны, гладки. А тэлом як переливисты-ы-ы! Радуга мэркнеть. Та и крепки наши казачки до жути, а як выносливы-ы. У-у, што ты… Красота пысаная – куда там!
Кого с ними поровнять? Мабудь девок з Рассеи, со срэдней полосы, чи з Украйны? Те хороши, но супротив раскубанских тьфу та и токо. Ну можа и не совсэм воно тьфю, но як то так.
А от у тебя усе як надо: кожа – будто бархат из бронзы, тело до работы кремень, до ласки шелк, бедра и коленки крепкие, талия гнэтся як хлыстик вэрбы. Усэ это тебе дано, чтобы ты красавцов казаков сбитых та казачек прынцесс нарожала.
Откель у вас та красота и все такое это самое? То ж понятно, як дважды два. Вы же разбойничьего рода, кровь ваша исходит из Запорожской Сечи. А шо разбойничье почему-то ведь воно завсегда красивое. Оттуда-то и краса ваша кроется, со степей вкраинских широких та просторов невообразимых.
– Маня, ты слухаешь?
– Та слухаю, диду, слухаю.
– Ну й добре.
А на Украйне девки ниче сэбэ, гарни. А некоторы ох как и хороши. Дюже хороши. Но шобы посостязаться с Кубанью им ну ни как нэ свэтит. Тут собака зарыта в горской и тожа разбойничьей крови. Вот этот сымбиёз украинской и горской разбойничьих кровей и дал вам ту неповториму и неподвластну красотищу.
От, кажи мэни, внучка, кака в вас, кубанских казачек, походка? Га? Нэ знаешь? А я кажу. То же и лебедушка и серна разом! Колы вы по воду с коромыслом – водица в ведрах ни ни. Вам хучь босыми, а хучь и на каблуках усе одинаково. Хто с вас помнэ, сколь времени кака вчилася на каблуках щеголять? Нихто. А чого? Та вам то й не надо, у вас в крови то вже, как ни на есть с рождения. Ваши бабки с прате-ех еще времен на каблуках кружили. Оттуда-то вы и сами: раз ножку на каблук и полетела на усю катушку. Это тем, другим надо еще выучиться на каблук встать, токо не вам раскубанским.
А стопа в вас яка? Маленька, точена, пальчик к пальчику, ноготок к ноготку. Пяточки что абрыкосики спелые. Не следы, а картинка на земле после ваших ножек. Эт у других нэ стопа, а лапа. Им такэ наказанье потрэбно, шоб снега бороздить. Усе шо поширее им дано вроде для удобства. А у горах такэ – ж ни к чому. От этого у вас и не ножка, а ой-ей хмель!
А голоса каки? Те, которы другие али пищат, али визжат. А у вас звонкий голос, здоровый. Як пэрэлив малиновый. А для чого така надобность? Та шобы за усей округой слышно было, что сами вы сила что ни на есть здоровая и народите вы крепких казачков защитничков землицы вашей. От природы чтобы враг заранее знал с кем не стоит состязаться.
