Над этой бумагой Верка плакала как обычно недолго. Не верила, хотя Ванька, напывшись перед отъездом казав ей, шо то и усэ, не вернется вин до родной хаты. Но не верила она, что Ивана ее нет в живых. Всю свою жизнь так и не верила, хотя сама и говорила не раз, что ее Ваню немцы вбили. Так одна и коротала жизнь свою, ждала свово Ванечку.
А тут ще опосля войны хтось сбрехнул, шо Ваню у немецком концлагере видел один селянин. Верка пийшла до його, слушала его рассказ, плакала. Вин казав, шо бачив там Ваню, шо Ваня был болен и он вроде помогал йому, но потом его самого увезли у Германию, а Ванька ослабел и оставси у лагере. Со временем тот свидетель повадивси ходыти до Верки у гости. Кажен раз гутаря про Ивана по другому, вин напывавьси вусмерть и уходыв восвояси.
Через некоторое время Верка перестала ему верить и пущать на двор. Казала, шо вин брехун, яких сам черт не бачив.
Но, читатель, вернемся в годы войны. В августе 1942 года немцы, начав наступление с целью оккупировать Кубань, стали бомбить город Армавир. Под бомбежку попала и Веркина станица.
Однажды средь бела дня над Отрадо-Кубанской долго кружил маленький немецкий самолет. Станичники, приложив ладони ко лбам, как козырьки, пялились в небо. Верка, отложив хозяйскую суету, так же со двора смотрела на самолет. Самой бомбы она не увидела, но услышала характерный свист. И вдруг прямо в ее огороде взорвалось, и сверху посыпались комья земли. В ужасе Верка сгребла детей в охапку и кинулась у хату. Внутри хаты она, сочтя самым безопасным местом кровать, затолкала под нее детей и влезла туда сама. Немецкий самолет еще потарахтел – потарахтел мотором, да и улетел. Верка наказала дитям сидеть у хате а сама пийшла на двор. У городе казачка побачила, як бомба разворотила землю та поломала зрелу кукурузу. Увиденное расстроило станичницу, но хозяйство и дети не дали впасть в депрессию.
Уже через неделю авиационный налет снова повторился. На этот раз в небе кружило несколько немецких самолетов. Эти были не такие, как прежний. Это были большие самолеты с двумя моторами и гудели они жутко, с завыванием.
Верка по обыкновению забилась с дитями под кровать. Один из бомбардировщиков уже несколько раз пролетел над Веркиной хатой, отчего стенам передавалась дрожь. Через полчаса другие убрались, а этот продолжал назойливо гудеть, будто что-то выискивал или забыл. Его страшный гул то удалялся, то приближался, сжимая и заставляя неистово колотиться Веркино сердце. Два раза она слышала далекое буханье разрывов, потом пальбу то ли пулемёта то ли пушки, а еще позже случилась беда.
В какой-то миг воцарилась гнетущая тишина. Верке даже показалось, что самолет улетел, и она уже засобиралась было выбраться из убежища. Как вдруг мощный удар потряс хату. В одно мгновение пыль заполонила пространство, а грохот оглушил Верку. Тут же дети заорали в голос и расплакались. На кровать обрушились доски провалившейся крыши, на пол попадали саманы и их куски выдранные взрывом из стен. Бомба угодила прямо в ее хату. Верку и детей спасло лишь то, что бомба разорвалась во второй, дальней комнате, в комнате, где стоял сундук с аккуратно сложенным богатством и красивая железная кровать с периной и тремя пуховыми подушками – ее с Ваней кровать.
После взрыва, с такой любовью построенная прохладная летом и теплая, сухая зимой, хата представляла жалкое зрелище. В тот раз впервые молодая казачка, не переставая, плакала трое суток.
Она просто не знала, что ей делать. Дети малые, мужа нет, вместо крыши по двору были разбросаны разбитые доски и солома. Задней стены не было вовсе, а две боковые были наполовину разворочены. Повсюду валялись саманы и их куски, глядишь, а скоро и зима на дворе. Пришлось хату делать в одну комнату. Соседи и родня помогли, конечно, но после ремонта из того, что сгодилось, хата выглядела убого, стала куцей. А тут еще, как назло, и скорая оккупация.
В Отрадо-Кубанскую пришли немцы. К Верке поселили какого-то чи ехрейтура, чи можа фельфебеля, а ей с дитями приказали ютиться в летней кухоньке. Немец ее не обижал, но Верка за «свово Ваню» приняла оккупантов в штыки. А заселившегося в хату того самого ехрейтура Верка отчего-то возненавидела люто. Ох, да так люто, что кодысь красна армия зайшла обратно у станицю прям у дворе гадину запорола вилами.
На селе гутарили, шо вона будто бы тады казала: – «Шоб не вуспел вдрать, подлюка».
Сама Верка об этом происшествии никогда не рассказывала, но были свидетели тому, что в тот день красноармейцы с ее двора уносили убитого немца, а ее не по-женски крепкие натруженные руки и спокойствие, с коим она отрубала курям головы, красноречиво свидетельствовали, шо запороть вилами вражину она могла запросто. После войны Верка не смирилась с тем, что в хате жил немец и, как окреп колхоз, при удобном случае снесла ее, затеяв строить новый дом…
Проплакалась от воспоминаний Вера Алексеевна только к вечеру. Когда на станицу опустилась прохлада, она по обычаю надела вечерне платьте, на крыльце сунула ноги у выходны чувяки и пийшла до Варьки на соседнюю вулицу трохи побалакать.
Все лето каждый вечер кубанские бабы собираются на лавке возле чьего-нибудь двора трохи погутарить та полузгать семечки. Ну, конечно, если в этот вечер нет спевки. Когда спевка, а она два раза у нидэлю, то усе бабы в хоре и вулицы отдыхають от ихней болтовни. Из-за этого по пятницам та по средам на станичных улицах тихо. Во все другие вечера, окромя праздников, гомон и смех неотъемлемая черта всех станичных улиц.
А каки разговоры они тут водю-ут, заслухаешься. На первом месте гутарют за колхоз та за огороды свои, за скотину. Опосля пенсии та выплаты усякие перемоют, хто та шо получив, хто украв, хто потейряв. Недавнишние свадьбы на селе особенная тема. Их обсуждением иногда заканчиваются такие вечерние посиделки. Бывает, конечно, и поскандалят, но то редко от того, что кубанские бабы если рассорятся, то навсегда. И смирить их потом друг с дружкой в век не удастся. Поэтому обычно они треплются о простом, житейском, стараясь не задевать за живое. Часто такое вот «трохи» оканчивается далеко за полночь.
Балакають вони об чём ни попало. То хтось Иваненчихи Митьку помянет, шо вин учёрась напивси вусмерть, та гдесь на путях заснув, а його кой-как разбудыв та приволок до двора такий же пьянчуга с той стороны, та сам повалился у их плетня и так и спал там до утра. То перемоют косточки Пашке, который на мопеде носивси як скаженный та разбыв усю морду себе у кров, та ще покалечил якусь девку с хутора Мавринского. Обязательно, та помянут какого-нибудь покойника с Ольговки добрым словом, а кого-сь, хто им насолив выше крыши, что бывает очень редко, и наругают.
Случается, когда ко двору придется прошедший праздник или там юбилей, или просто кровь взбрыкнет. Так тогда на лавке самогону чи настоички пригубят, закусют конхветками та запоют на усе село. Красиво запоют, голосисто. Як на спевке навчили.
Но нет такого вечера, когда пропустют казать о Витьке Гембухе. Витька Гембух дурачок, но не настолько, чтобы об нем не говорили вовсе. Всегда хтось та видал, як вин по гусям каменюками кидал, или ще як магазину помогал машину разгружать, а потом напывси та у посадке валялся на тропинке. Или як вин подравси с трахтуристом прям на току та ще председателя обматэрив.
Вот и сегодня почти все бабы с двух перекрещивающихся улиц собрались на лавке у Варькиного двора. Варька баба говорливая и новостей у нее уйма. А голосистая нет спасу. Потому у её двору и собираются более часто нежели к другим. На этот раз «трохи» случилось политическим и коротким. После обсуждения колхозных событий, Улька вдруг «казала, шо слыхала по радио – хто потейряв у войну хозяина та хату получат компенсацию у Сельсовете».
Услыхав весточку, Вера Алексеевна, посидев еще минут десять приличия ради, засобиралась до дому. На уговоры остаться она быстро нашла «якысь» веский аргумент и распрощавшись с подружками растворилась в темноте.
Сельсовет Вера Алексеевна не любила, как и немцев. Причиной тому была колхозна пенсия. То ли что-то не так было с трудоднями у нее, то ли их учитывали как-то не так, но жуткая история приключилась, и Верка Сельсовет возненавидела. Потому в Сельсовет она обращалась только по надобности.
А было вот как. Однажды привелось ей по старости пенсию оформлять в том самом Сельсовете. Она нарядилась, надела белые тухальки, что лежали на особый случай в сундуке та пийшла у Правление. Там ей дали бумагу и отправили в Сельсовет. В Сельсовете долго ее томить не стали, а быстро начислили пенсию и торжественно объявили, что за более тридцатилетнюю непосильную работу на полях ей положено будет получать три рубли и двенадцать копиек пенсии. От этого известия Верка на какое-то время дар речи потеряла. Даже повестка о пропаже ее Вани не была так горька ее сердцу, как эта честно заработанная пенсия. Одно знала Верка твердо – работала она добросовестно, от зари до зари, выход в поле ни разу не пропустила, даже обоих дитёв народила в стогах у поле.