Алексей Михайлович Величко
Права человека
Безусловно, стремясь обеспечить верховенство христианской веры, политическая власть всех без исключения государств нередко применяла насильственные меры. Не стала исключением и Древняя Русь, желавшая привести в Церковь дикие племена финно-угров и тюрок. Однако, как уверяют, не администрирование, а благочестивые примеры доминировали в нашем миссионерстве. И, мягко подводимые к осознанному выбору веры мудрыми святителями и христианскими правителями, иноверцы и иноземцы, населявшие приграничные земли, быстро увеличивали паству Русской церкви. Их, как говорят, не могли не привлечь картины доброго церковного быта, открываемые повсеместно, куда ни кинь взгляд. Однако факты демонстрируют нам совсем иные сюжеты. Любопытна такая история.
1 октября 1604 г. московский тиун и слуга патриарха св. Иова (память 5 апреля) Иван Чортов извещал его о непригожем поведении московских и безместных попов: пьют, бесчинствуют, служат плохо; безместные попы у Флоровского моста «бесчинства творят великие» – бранятся матерно, «укоризны чинят скаредныя и смехотворные», играют в зернь, устраивают пьяные кулачные бои, а затем «служат божественную литургию»; все попы служат обедни по церквам не вовремя, рано и очень быстро.
Этот доклад вызвал суровый наказ патриарха московским поповским старостам присматривать за благоповедением попов, чтобы в воскресные дни по улицам носили кресты и иконы, затем крестные ходы собирались в Успенском соборе, чтобы за сделанные вклады заупокойные службы действительно совершались, чтобы священники «не упивались и безчинно не ходили б», чтобы попы никого вместо себя служить в церквах не нанимали, чтобы стояли в церквах «со страхом Божиим и смехословия никакого и безчинства у них бы не было», чтобы обедни служились лишь три часа пополудни и по чину. Напомним, что речь шла о моральном состоянии духовенства в Москве, столице, на виду у духовных и светских властей. Несложно представить, что творилось на периферии.
Другой пример не менее характерен. Святитель Гермоген (память 2 марта), Московский патриарх, в бытность свою на Казанской кафедре, обратился с посланием к царю св. Феодору Иоанновичу (1584-1596), в котором докладывал, что крестившиеся татары, черемисы, чуваши и вотяки не ревнуют по вере, принимают крещение лишь для получения земель и льгот, а затем церкви не посещают, крестов не носят, в домах икон и крестов не держат, детей не крестят, умерших хоронят на своих старых кладбищах, не венчаются и вообще имеют по несколько жен, не соблюдают постов и продолжают творить свои обряды.
Как следует из его письма, еще 12 февраля 1591 г. он собрал со всего своего уезда новокрещенных инородцев в соборную церковь для беседы, но ситуация не изменилась. Более того, татары вновь начали строительство мечетей возле города. Этот доклад вызвал строгую реакцию царя, который повелел кн. И.М. Воротынскому и кн. А.Ф. Вяземскому организовать суровое наблюдение за соблюдением новокрещенными православных обрядов. А если те будут упорствовать, наказывал государь, то их надлежит смирять в тюрьмах, «бити в железа и в чепи сажати», мечети татарские следовало извести, а крещенных татар селить отдельно от некрещенных41. Как видим, не только добротой и смирением христианство пробивало себе дорогу в языческих краях, нередко железом и плетью.
Как следствие нашей богословской и правовой нищеты, понятию «личность» просто негде было сформироваться. И не случайно история демонстрирует картину не уважения к человеку, а монопольный приоритет власти в сознании людей и практике деятельности Русского государства. Как не раз отмечалось, в XVI в., в столь любимую славянофилами эпоху «Святой Руси», традиционно противопоставляемую государственному строю, созданному Петром Великим (1682-1725), власть Московского князя в отношении к отдельным лицам была так велика и безгранична, что казалась иностранцам тиранией.
Русское государство вовсе не придавало значения личности и ее интересам; сама по себе вне ее отношения к государственным интересам для верховной власти она не имела никакого значения. Такое положение личности отражалось в конструкции карательных мер, в том, что, стремясь к извлечению практической пользы из наказания, государство не озадачивалось соображениями уважения или сожаления к преступнику. Отсюда обилие смертных казней, беспощадное применение телесных наказаний, изувечивающих и болезненных для людей. Даже духовенство и дворянство не были свободно от них – довольно красноречивое свидетельство того, что и они «личностями» не считались.
Нельзя не заметить, что наказания в виде лишения «чести» и «прав», столь широко и повсеместно распространенные в Западной Европе и Византии еще со времен римского права, были практически неизвестны древнему русскому праву. Причина этого проста: государству духовная жизнь преступника была безынтересна, верховная власть не видела в этом для себя никакой пользы. «Во всей истории наказаний этого рода, поражающих личность человека, мы не находим вовсе, вплоть до второй половины XVIII века, ни одного момента, в котором применение их ограничивалось бы или смягчалось соображениями гуманитарными»42.
Строгость наказаний была характерна не только для применявших их светских чиновников, но и для священноначалия. Так, Коломенский архиепископ Иосиф (ум. 1615 г.), патриот и твердый в своей вере православный человек, наказывал своих подчиненных шелепами, плетьми, держал на цепи, а попов бил плетьми, предварительно приказав раздеть донага. Его примеру следовали и другие архиереи, в частности, Сибирский и Тобольский архиепископ Нектарий (1636-1639), которому явно симпатизировал царь Михаил Федорович (1613-1645). За 2 года тот учинил 1430 «боев», «учил» клюкой и мелном, которым в жернове мелют муку, пестом и кочергой.
В 1722 г. вдовая царица Прасковья (1684-1723) ночью явилась в Преображенский приказ и велела жестоко истязать стряпчего Деревнина, сама била его (чем же, конечно, еще было заняться благочестивой вдове и «матушке»?!), а ее слуги жгли несчастного свечами, обливали голову спиртом и поджигали.
Доставалось и военным чинам. В 1748 г. Пензенский воевода со слугами напал на полковника Толстого, присланного с ревизией, и бил его самого и солдат плетьми. Не удивительно, что в XVII столетии книжники называли жезл «насадителем добродетели» 43.
В 1753 г. будущий Московский митрополит Платон (1775-1811) писал, что настоятели обычно жестоко поступают со своими монахами, которых бьют как злодеев нагими перед лицом прихожан и обывателей.
Как видим, у нас на протяжении веков не создалось ни единой основы для обеспечения личности и ее свободы: не было закона и «прав гражданина», не возникли и «права человека», к которым до сих пор относятся с подозрением или прямо отвергают. Глядя на наш церковный строй, едва ли можно прийти к убеждению, что он основан на любви и проникнут ею. «Религия православная в России держится только нашими искренними личными чувствами, а церковное устройство вовсе не таково, чтобы могло усиливать и утверждать эти личные чувства. Я чаще прежнего сомневаюсь в религиозной культурной будущности России»44.
Не удивительно поэтому появление множества оценок, как, например, французского публициста Жюля Мишле (1798-1874), далеко нелицеприятных для русского человека, которым, однако, мало что можно противопоставить. «В России, – писал он, – все проникнуто религией. Нет ничего законного, ничего справедливого. Все претендует на святость… Что за предприятие! Вы даже не можете организовать у себя мир гражданского порядка, простейший низкий мир! А вы домогаетесь сложнейшего, высшего мира религии! Враги права, вы хотите стать выше права, вы жаждете мира Божественной благодати! Неспособные к человеческой работе, вы называете себя богами!»45.
Конечно, эти примеры можно было бы и не приводить, но разве человек, искренне заблуждающийся относительно своего самочувствия, станет здоровым, будучи глубоко больным?!
