Алексей Лухминский
Хозяин жизни
Значит что-то очень серьёзное и там…
* * *
Переодеться просто нет сил. Хорошо хоть теперь кроме грузовых лифтов у нас есть и пассажирские, а то ноги почти не ходят. Так во всём хирургическом и спускаюсь на первый этаж. Тут стало спокойнее. Всех, кому требовалась экстренная помощь, уже прооперировали. Остались совсем лёгкие.
– Александр Николаевич, человека, который к вам приехал, мы, как вы сказали, проводили в кабинет, – не прекращая накладывать повязку, докладывает сестра.
Значит, всё-таки ждёт меня мой гость! А как бы хотелось, чтобы он, не став ждать, уехал и можно было бы немного отдохнуть. У себя вижу сидящего на стуле у моего стола плотного мужчину под пятьдесят, седого, с намечающейся плешью. Он поднимается навстречу и протягивает руку. Обращаю внимание на его дорогой костюм. Я, наверно, себе такого никогда не смогу позволить.
– Здравствуйте! Извините, у нас сегодня неожиданный аврал, – объясняю я, отвечая на рукопожатие.
– Сказали, на трассе набитый микроавтобус попал под фуру, – с некоторой сухостью произносит он, рассматривая меня с нескрываемым и колючим интересом.
– Ну вот, теперь хоть узнал, что произошло, – усмехаюсь я, – а то всё не было времени выяснить.
Усталость просто валит с ног, и пусть гость думает обо мне, как хочет, но пока себя в порядок не приведу, никаких бесед у нас не будет. Подхожу к умывальнику и плещу себе на лицо холодную воду. Умывание всегда бодрит. Повесив полотенце на место, открываю окно и закуриваю. Это мне сейчас тоже очень нужно, чтобы просто прийти в себя и взять некоторую паузу перед разговором. Да и, в конце концов, я тут хозяин!
Стук в дверь, и появляется Шитова с кружкой на подносике.
– Александр Николаевич, вот, как всегда после операции, ваш традиционный кофе! И ещё… Должна сказать, работая с вами более семи лет, я многое видела, но сегодня у меня было потрясение. Вы же этого мальчика просто по частям собрали! Что он остался жив – это волшебство какое-то! Абсолютно точно вы теперь ему как второй отец!
Прекрасно понимаю, что сказанное ею адресовано в первую очередь гостю в качестве представления ему моей персоны.
– Спасибо, Елена Михайловна, за заботу, – беру кружку и ставлю на стол. – Однако чтобы ребёнок не только остался жив, но ещё и не стал инвалидом, с ним сейчас постоянно должен работать, – бросаю взгляд на посетителя, – доктор Иван Николаевич Серёгин. От его терапии зависит слишком многое.
Я не случайно назвал Ваньку официально и полным именем. Пусть папаша знает!
– Уверена, что с Ваниным отношением к детям мальчик будет с нетерпением ждать каждой их встречи и в успехе можно не сомневаться, – она демонстрирует свою замечательную улыбку и выходит.
– Понимаю, почему персонал вас так обслуживает. Они объяснили, если в такой ситуации сам Александр Николаевич оперирует, то ситуация… пограничная, – странно бесстрастным тоном произносит высокопоставленный гость. – И сказали, вы мальчика с того света вытащили…
Не глядя на него, молча несколько раз киваю. Не могу пока отойти от пережитого в операционной, ведь реально очень испугался потерять нашего маленького пациента, о чём абсолютно честно и признался Юре. Раздавая спокойные и жёсткие команды, я постоянно старался сделать своё состояние незаметным. Это было необходимо, ведь все в бригаде должны были чувствовать мой ежесекундный контроль над ситуацией. И опять же спасибо моему дару! Благодаря ему я видел невидимое и предвидел последствия своих действий. Как я молил Господа о помощи на всём протяжении работы у стола!
– Насчёт, как вы сказали, обслуживания, просто мои сотрудники знают, что, закончив операцию, я всегда пью крепкий кофе. А уж после сегодняшних практически двух… – и наконец делаю глоток любимого ароматного напитка. – Если хотите, могу вам тоже сварить, но здесь в своей кофеварке.
– Нет, спасибо. Я пью только чай.
– А вот с чаем у меня никак, – и, сделав ещё один глоток, затягиваюсь сигаретой. – У нас все… кофеманы.
Не знаю, то ли я абсолютно выхолощен испытанной эмоциональной нагрузкой, то ли чего-то жду, но пока не хочу начинать разговор. Смотрю на больничный парк… Вот бы сейчас там побродить и привести себя в порядок! Снова затягиваюсь… Однако всё же надо объяснить гостю своё не совсем правильное поведение. Оборачиваюсь.
– Простите меня, Эдуард Павлович, я понимаю свою некоторую невежливость, но перед нашим разговором мне нужно уложить в себе прошедшие шесть с лишним часов. Не знаю, что бы я делал, если бы не получилось вынуть ребёнка с того света, – и, снова глядя в окно, задумчиво повторяю: – Не знаю…
Пытаюсь понять, проникся ли этот человек происшедшим сегодня. Можно, конечно, влезть к нему в мозги, но сил для этого в данный момент нет. По тону же его реплик полагаю, мои надежды на понимание не оправданы.
Ещё какое-то время продолжается взаимное молчание, которое я не тороплюсь нарушать, но тут дверь распахивается и, как обычно, влетает Ванька. Ну не умеет он входить спокойно! А ведь я не успел ему сказать, с кем собрался пообщаться утром. Ну и ладно. Потом объясню.
– Как мальчик? – обернувшись, спрашиваю резко.
– Выходит из наркоза. Саш, считаю, надо, чтобы он пока продолжил спать, и чем дольше это будет, тем лучше. Что скажешь? Ты же… основной, тебе виднее.
– Ты прав. Мягонько усыпи его. Только контроль и ещё раз контроль! Да! Я ведь даже не узнал, как его зовут. Как-то времени не было…
– Артём. Короче, Тёма.
– В общем, с завтрашнего дня как можно больше с ним общайся. Говори ему о чём угодно. Хоть сказки рассказывай! Он должен слышать голос человека, твой голос.
– Понял, – и скрывается.
– Скажите, а Серёгин действительно ваш брат? – следует осторожный вопрос.
– Да, – и вдруг, может, в результате минутной слабости из-за навалившейся усталости говорю главное: – Более близкого человека у меня на свете нет. Даже жена по эмоциональной близости, увы, составить ему конкуренции не может. Иван – это моя… совесть.
Делаю ещё одну затяжку. Ну вот, кажется, немного привёл себя в порядок. Теперь можно и поговорить с этим папашей. Только пусть он начинает сам.
– Итак, Эдуард Павлович, давайте разговаривать. Я вроде пришёл в себя. Так что вы хотели мне сказать?
– Знаете, Александр Николаевич, признаюсь, мой знакомый и ваш бывший пациент, который дал мне номер телефона, описал вас как человека и сразу обратил моё внимание на необходимость вести себя с вами так же, как мы общаемся в своём кругу…
Ну слава богу! Они меня оценили… Стараясь не допустить изменения выражения на лице, внутренне усмехаюсь. Я не человек из их круга, но со мной нужно говорить, как со своими. Однако! Люди «нашего круга»… Это называется корпоративная спесь, господа! Правда, я пока не знаю, как они общаются между собой внутри своей касты. Ладно, послушаю дальше.
– После этого, не очень надеясь на своих помощников, я сам покопался в Интернете и почитал там про доктора Елизова, – эти слова произносятся с некоторым оттенком барства. – Думаю, имя любого выдающегося врача всегда обрастает легендами, и поэтому я с пониманием воспринял, как о вас в превосходных степенях там написано благодарными пациентами. Уверен, многое соответствует действительности.
Что-то он растекается мыслью… Не знает, с какой стороны подойти? Придётся поторопить.
– Эдуард Павлович, я не читаю о своей персоне, тем более в Интернете. На глупости нет времени. Возможно, вы сами сегодня это поняли. Я вон даже переодеться после операционной не успел. Скажите наконец, что привело вас ко мне?
Конечно, я знаю ответ на свой вопрос. Тут и обычная логика, и уж очень «громкий» у него мыслительный процесс.
– У меня пропал сын. Уже три дня не даёт о себе знать. Видите ли, в семье привыкли, что Володя всегда нам хотя бы звонит, говорит, где находится и чем занимается. А сейчас… Он просто исчез! Даже телефон выключил. Мы очень беспокоимся, не случилось ли с ним что-нибудь нехорошее. Это мой единственный ребёнок. Парень своенравный, гонористый и по молодости может наломать дров. Бураков, который был здесь, сказал, вы не только пользуетесь гипнозом, но ещё и в состоянии найти человека. По словам полиции, такой опыт у вас уже был.
– Могу, но не всегда, – вру, конечно, но не хочу я сразу бросаться искать его сынка, ведь о том, что натворил этот Володя, не сказано ни слова. Будто и не было такого! Мол, ты его найди, а дальше посмотрим. Да и просьба найти пока не прозвучала.
– Александр Николаевич, я вас очень прошу… помочь нам его найти.
Обращение звучит с каким-то внутренним трудом. Будто проситель что-то в себе преодолевает. Естественно! Он привык не просить, а приказывать и требовать немедленного исполнения.
– Эдуард Павлович, вот скажите, какой мне резон напрягаться для определения места нахождения человека, принесшего нам столько неприятностей? Ведь поиск – это очень серьёзное напряжение сил и способностей. Согласитесь, проще озадачить этим полицию и ждать, когда она, справившись с задачей, даст соответствующую оценку очередному фортелю, выкинутому вашим сыном. Правда, я понимаю, даже если он снова нарушил режим… доступности, ваши адвокаты, как обычно, будут уговаривать судью, погладив мальчика по головке, погрозить ему пальцем, как по сути дела произошло в прошлый и в позапрошлый раз. Так ведь?
– Считаете, я, как отец, не должен защищать своего ребёнка? – в тоне папаши улавливаю раздражение. – Вы же не будете отрицать, что защищаете Серёгина, поскольку он ваш брат.
Надо же, какая обнаруживается позиция у этого человека. Мне он её тоже приписал. Нет, господин хороший, такой подход не годится.
– Буду! Любого своего сотрудника в такой ситуации я бы защищал точно так же! – чётко выговаривая слова и глядя ему в глаза, объясняю я. – Это моя принципиальная позиция! Персоналии здесь совершенно ни при чём. А доктор Серёгин в истории с вашим сыном вообще является пострадавшим.
После сказанного занимаю место в своём кресле. С этим человеком я буду разговаривать, как говорится, через стол.
– Послушайте, я понимаю, сегодня мы с вами являемся противоборствующими сторонами, но сейчас наши интересы совпадают, – нетерпеливо и теперь уже с некоторой досадой произносит гость. – Да, я не хочу вмешивать в это дело полицию и тем более предавать его огласке. Но призываю вас понять: пока Володя неизвестно где, все мы не знаем… какие события последуют дальше.
Гм… Что будет дальше… Ничего хорошего уж точно не будет. Конечно, чуть отдохнув и теперь ползая по мозгам своего сегодняшнего собеседника, многое я уже понял сам, но хочу, чтобы прозвучали конкретные опасения.
– Что вы имеете в виду?
– У Володи в характере есть стремление всё дожимать до конца. Он… упрямый и очень мстительный мальчик. Мы заметили это, ещё когда он учился в гимназии. Призна́юсь вам, нам с ним действительно тяжело, – последнее звучит со сдерживаемым вздохом.
– Думаете, он опять себя как-нибудь проявит? – и непроизвольно усмехаюсь. – Судя по рассказу его же приятелей, у вашего сына богатый послужной список. Да и у нас, как вы знаете, он уже дважды отметился. А из ваших слов я делаю вывод: скрывшись от какого-никакого контроля со стороны родителей, он сейчас строит планы мести доктору Елизову за посягательство на своё исключительное положение.
– Александр Николаевич, я вам скажу совсем откровенно… Я очень боюсь, Володя… совершит реальное преступление.
Значит, всё случившееся до этого, с точки зрения папы, просто невинные шалости.
– В его представлении вы… – отец зачем-то понижает голос, – единственный человек, который ему не только не подчинился, но и, как он считает, посмел наказать.
Задумываюсь. Звучит как угроза или как минимум предупреждение… Хотя обо всём этом мы говорили с Николаем Сергеевичем, да и сам я прикидывал возможные способы такой мести. Только беспокойства, которое всегда сигнализирует о грядущей опасности, как уже про себя отмечал, я сейчас не ощущаю. А вот сильное беспокойство отца мне понятно. Он говорит со мной честно, я это вижу, но пока не принял для себя решение, как реагировать на его просьбу, ведь главного пока не прозвучало.
– Ну хорошо, предположим я его вам найду, а что дальше? – и понимая двусмысленность своих слов, про себя махнув рукой на сказанное собой же накануне вечером у Зорина, сразу вношу ясность: – Я не собираюсь ставить какие-либо условия, просто хочу знать перспективы, тем более, как вы сказали, ваш сын собрался мстить именно мне.
– Мы возьмём ситуацию под контроль. Я лично вам это обещаю.
– Эдуард Павлович, я сомневаюсь в ваших словах, хотя в них нет обмана. Сейчас вы со мной вынужденно честны, – луплю ему в глаза правду-матку. – Ответственно вам заявляю: от вас теперь мало что зависит в воспитании сына. Поздно! Мальчик стал бо́льшенький. Вы давно утратили контроль над процессом, и он теперь развивается по своим законам. Вряд ли вы представляете, как ваш сын себя ведёт там, где бывает. По крайней мере, то, чему я стал свидетелем, у нормального человека ничего, кроме отвращения, вызвать не может. Уверен, ваш Бураков, который, как я понимаю, при нём вроде дядьки-воспитателя, не рассказывает вам про все его… художества.
Мой гость молча смотрит на меня, и я ощущаю целый букет эмоций, переполняющих его. Это досада на то, что относительно молодой человек в данный момент практически его воспитывает, и от этого – старательно скрываемое раздражение необычностью своей роли, а ещё читаю его сомнения в собственной правоте. Нет… Эти сомнения касаются другого. Он ругает себя за позволенную себе откровенность со мной. Голубая кровь!
– Ладно! – решаю я. – Постараюсь вам помочь. Только такие процедуры требуют хорошо отдохнувшего организма, а моё нынешнее состояние далеко от свежести. Но поскольку ближайшие два дня мне придётся отсутствовать в городе, сделаю это сейчас.
– Чем я буду вам обязан? – вопрос, в котором теперь даже слышатся нотки благодарности, задан с энтузиазмом. – Сколько это будет стоить?
Смотрю на него и не знаю, что сказать. Да и нужно ли что-то говорить человеку из мира, где всё построено на получении выгоды?
– Я в состоянии себе позволить, – не могу подавить усмешку, – бесплатные и не оговоренные никакими предварительными условиями действия.
– На время вашей работы я должен выйти?
– Нет, этого не требуется. Только давайте… помолчим. Я должен сосредоточиться, – беру ещё одну сигарету, прикуриваю и подхожу к окну.
Поиск человека не является для меня особенно сложной задачей. Здесь действительно нужна концентрация. Сначала объект надо хорошо себе представить, то есть создать мысленный образ и энергетический фантом, потом, как бы наложив его на карту, постараться определить место нахождения сначала примерно, а затем и точнее. Вовика представить мне не сложно, в нетрезвые его глазоньки я пару раз смотрел, гипнотически воздействовал, поэтому с ним проще, чем в прошлом году с мальчиком, которого я увидел только на фото и, разговаривая с его матерью, пытался ощутить энергетику сына. Тогда, боясь ошибиться, я несколько раз, глядя на топографическую карту района, себя проверял, но место указал достаточно точно. А сейчас, прикрыв глаза и представляя сынка на фоне карты области однозначно определяю… Да! Уверен, сейчас он в Гатчине. Та-ак… Теперь точнее… Вижу какой-то коттедж с белой башенкой и флюгером на ней. Ещё усилие… Похоже, парень сильно пьян и спит. Уф… Устал я! Беру платок и вытираю лоб.
– Может, вы знаете, у вашего сына в Гатчине или на её окраине живёт кто-то из приятелей? – спрашиваю, поворачиваясь к папаше.
Его брови взлетают вверх, и он хватает телефон.
– Виктор, у Володи в Гатчине друзья есть? – звучит торопливый вопрос в трубку, потом пауза и замечание: – Это хорошо, что год назад ты оттуда его забирал. Елизов считает, он сейчас там.
– Спросите – коттедж с белой башенкой и флюгером?
– Башенка с флюгером у коттеджа есть? – послушно дублируется вопрос и сразу следует ответ, сопровождаемый удивлённым взглядом: – Он говорит, есть.
– Пусть Бураков туда едет прямо сейчас, пока ваш пьяный сын там… отдыхает, – с усмешкой советую я, вынимаю новую сигарету и опять закуриваю.
Выпуская струйку дыма, смотрю в сад. Нет, туда мне в моём измождённом состоянии нельзя. Сев на скамейку, вырублюсь сразу. Вообще надо заканчивать. То, что просил сделать высокопоставленный папаша, мной сделано – значит, тема исчерпана.
– Эдуард Павлович, вашу просьбу я выполнил, поэтому давайте на этом закончим, – повернувшись, обозначаю я завершение аудиенции. – У меня перед моим грядущим отсутствием ещё куча дел, да и, честно говоря, устал я сильно. Надо хоть час отдохнуть.
В мозгах у гостя чувствую реальный ступор, вызванный пониманием того, что ему примитивно указали на дверь, как обычному просителю. И это для него так непривычно! Не являясь хозяином положения, бедняга не понимает, как сейчас себя вести, у него нет варианта выхода из сложившегося положения.
– Да-да… – несколько растерянно произносит он, встаёт, явно не зная, как прощаться, и вдруг звучит вопрос: – Скажите, а ваш брат тоже может… как вы?
– Он пока ещё учится, – усмехаюсь я и сам протягиваю руку. – Всех благ!
Наше рукопожатие без пылкости и без вялости. Оно самое обычное.
* * *
После завершения встречи, бывшей трудной и эмоционально, и с точки зрения моего физического состояния, очень хочется просто перевести дух и отдохнуть. Вынимаю из шкафа любимую подушку. Может, удастся сейчас часок поспать, а потом хочу посмотреть, как мальчик, которого я оперировал. Беспокоюсь. Правда его контролирует Ванька, но всё равно это мой пациент.
Лечь не успеваю – стремительно появляется братишка. Лёгок на помине!
– Ну что там с Тёмой? – спрашиваю несколько резко, не давая ему задать вопрос, с которым наверняка он пришёл.
– Спит, но я постоянно проверяю. Сегодня даже остаюсь на ночь. С Риткой уже договорился.
– Это отлично. Честно говоря, если бы не завтрашний полёт в Булун, я бы остался сам. Правда, устал страшно! – и сажусь на кушетку. – Хочу вот на чуть-чуть прилечь…
– Не волнуйся, всё будет нормально! Лети спокойно и возвращайся вместе с Кириллом Сергеевичем. Теперь давай о другом. Сашка, ты знаешь, я не любопытен, но хочу спросить: кто сейчас был в кабинете? Папаня Вовика? Ты только ответь, и я пойду, чтобы не мешать тебе спать.
– Отдаю должное твоей проницательности, – хмыкаю я.
– Это не моя проницательность, это Николай Сергеевич, – Ванька смеётся. – Позвонил, чтобы спросить, как мы справляемся с таким наплывом травмированных. Тебя он беспокоить побоялся, да и в это время ты был в операционной уже с Алёшиным. Одновременно сообщил про вчерашний вечерний звонок Эдуарда Павловича и назначенную тобой на десять утра встречу. Этот визит и такой почёт по случаю пропажи сынка?
– Конечно! – усмехаюсь я и рассказываю ему всю историю, упоминая про опасения папаши из-за мстительности отпрыска.
– Понятно, почему они для поисков не обратились в полицию. Не хотят огласки, и чтобы те сразу зафиксировали нарушение предписанного режима доступности, – выслушав, задумчиво замечает Ванька и садится рядом. – Поэтому Эдуард Павлович даже был вынужден просить тебя. Забавно получается… А насчёт его мести даже странно, ведь парень должен был после общения с тобой что-то понять. Неужели такое скудоумие? Хотя… Слушай, он же может попробовать устроить покушение на ненавистного ему доктора Елизова! Я ведь помню глаза этого Вовика, когда его увозила полиция. Там была такая ненависть, что и мне стало страшно. Пальнут сдуру откуда-нибудь…
– У меня возникла именно такая мысль, – и, вздыхая, замечаю: – Мы, как всегда, думаем одинаково.
– Погоди… Вот ты нашёл им этого лоботряса, и, по твоим ощущениям, отец хоть теперь что-то в происходящем понял? Может быть, в благодарность, он тебе всё-таки что-нибудь пообещал?
– Господи! Братишка мой дорогой, – и ласково обнимаю его за плечо, – ну когда ты избавишься от своей наивности? Ведь уже взрослый человек!
– Ты же знаешь, я всегда хочу думать о людях хорошо, – бормочет Ванька, глядя в окно. – Не могу я относиться к человеку с подозрением.
Почему-то опять вспоминаю троицу мужиков из посёлка, пришедших спросить о его здоровье, и наш разговор. Действительно, таких, как он, обижать, в том числе и обманом – грех!
– Пожалуй, в этом твоё счастье, Ванюха. Я говорю совершенно искренне. А насчёт обещаний… Короче, Эдуард Павлович обещал взять ситуацию под контроль, только ты же, наверно, сам понимаешь, это теперь поздно. Джинн вырвался из бутылки! Об этом я ему и сказал. Правда, думаю, он не поверил.
– Сашка, я очень и очень за тебя беспокоюсь, – чётко разделяя слова, произносит Ванька, тоже положив руку на моё плечо. – Всё становится реально опасным конкретно для тебя, – потом, повернув голову и посмотрев мне в глаза, спрашивает: – Слушай, может, всё-таки пока поторчишь в Булуне?
– Ты что, спятил? – фыркаю я и от осознания его трогательной заботы ласково бурчу: – Идиот…
Наверно со стороны такое проявление чувства благодарности могло бы показаться странным, но братишка всегда понимает правильно, да и привык уже…
– Прости, это, конечно, глупая идея. Но ведь как-то реагировать надо!
* * *
Мерно гудят турбины, самолёт чуть потряхивает… Чтобы с пользой провести отведённые на полёт часы, я обычно беру с собой какую-нибудь книгу, но на этот раз читать что-то не хочется.
Бурный у меня был вчера день. И тяжёлые операции, и разговор с высокопоставленным гостем… Звонил в Булун Кириллу Сергеевичу. Подтвердил свой прилёт, а потом рассказал обо всех событиях после случившейся автокатастрофы и действиях персонала в условиях повышенной нагрузки. Ещё, стараясь всегда доводить дело до конца, я своими средствами ближе к вечеру получил информацию о благополучном водворении сынка домой, ведь за остаток вчерашнего дня никто из компании высокопоставленных особ не посчитал нужным сообщить мне о завершении операции «Пропавшее дитя». При таком отношении со стороны этих господ трудно надеяться на выполнение их обещаний, поэтому усиленная охрана больницы сохраняется. Получается чуть ли не военное положение, и это напрягает. Вспоминаю сказанные когда-то Кириллом Сергеевичем слова, что если наша основная задача – лечить людей, то любые мешающие этому процессу обстоятельства надо максимально быстро исключать. Значит, возможно, правы те, кто настаивает на привлечении телевизионщиков. Этот шаг простимулирует следствие заняться наконец рассмотрением наших доказательств, а не пытаться всё свести к положению, называемому гаишниками «обоюдкой» – мол, врач нахамил, а бедное дитятко не сдержалось…
В общем, никакого покоя… А покой – ведь это внутренний комфорт и психологическое равновесие. Человек, привыкший к постоянной напряжённой работе, ставшей для него образом жизни, воспринимает такое состояние как нормальное, живёт в ладу с самим собой, и поэтому он спокоен. Когда же в устоявшийся, нормальный жизненный ритм врывается необходимость реагировать на проявление чего-то, мешающего привычному ходу событий, то нормальность разрушается. Начинается игра нервов, и внимание, сконцентрированное на основной деятельности, приходится тратить на борьбу с мешающими воздействиями. Вот и мне приходится, отвлекаясь от лечения пациентов, тратить своё время на занятия, которые этому мешают. В общем, совместить покой как таковой и доктора Александра Николаевича Елизова при имеющейся у него однозначной жизненной позиции вряд ли когда-нибудь удастся.
Раскольников у Достоевского задавал себе вопрос: «Тварь я дрожащая или право имею?» Конечно, нельзя прямо переносить изложенное в романе положение вещей и сделанные там выводы на нашу нынешнюю жизнь, но вопрос, задаваемый писателем устами Раскольникова, каждый решает для себя сам. Трактуя определение «тварь дрожащая» как характеристику человека, полностью покорившегося всем жизненным мерзостям, с уверенностью заявляю, что я уж точно «право имею» и не буду послушно ложиться под ноги людей, считающих себя «имеющими право» попирать чужие интересы. А в нашей ситуации, когда олицетворяющие закон люди, по сути, являются «тварями дрожащими» на службе у лиц, объявивших себя элитой, я вполне могу восстановить справедливость лично, своими средствами, при этом не сильно их ограничивая.
И всё-таки, Господи, удержи меня от такого соблазна! Я многое понимаю и поэтому стараюсь не допускать тех действий, которые за гранью, но никогда не стану подставлять правую щеку, получив по левой. Прошу Тебя послать мне терпение, чтобы я смог достойно преодолеть посланные Тобой испытания, принимая мудрые решения.
…Сели. Обратно этот борт полетит после отдыха экипажа, и часов девять на все дела я имею. Спустившись по трапу на лётное поле, привычно смотрю по сторонам. Во-первых, за мной должна прийти машина, а во-вторых, ловлю в себе чувство… возвращения домой! Такое со мной происходит каждый раз, когда прилетаю сюда, и я к этому привык, но всё равно… С тех пор как семь лет назад я целый год проработал в местной больнице у Кирилла Сергеевича, меня здесь встречают словами: «С возвращением!» и, считая своим, называют «наш доктор», а представители северных народов вообще – «великий шаман». Конечно, такое отношение очень приятно, и чтобы соответствовать доверию людей, я готов расшибиться в лепёшку. А сколькими друзьями я здесь обзавёлся! Считать – не считал, но думаю, тут их даже больше, чем в Питере. Когда-то я уже думал, что Петербург и заполярный Булун стали мне как бы двумя домами и долгое отсутствие в каком-то из них заставляет тосковать. Получается, даже семьи у меня есть в обоих этих местах, и похожи эти семьи тем, что и питерская, и здешняя недополучают… отца. Увы, но это снова бег по жизни от одной проблемы к другой! Или я так себя оправдываю?
Наконец вхожу, говоря по-питерски, в знакомую парадную дома в Булуне и поднимаюсь на второй этаж. После звонка дверь открывается, и я попадаю в объятия старого доктора.
– Здравствуй, Сашенька! – он так знакомо похлопывает по плечам, а потом, немного отстранившись и глянув на моё лицо, замечает: – Совсем ты осунулся!
Я тоже смотрю на его сухощавую и статную фигуру, на резко очерченное лицо под копной седых волос… Над всем этим время будто не властно, а может быть, оно просто старательно сохраняет дорогие нам черты. Дорогой мой Кирилл Сергеевич…
– Я же вам рассказывал про наши приключения. Особенно вчерашний день выдался трудным.
– А как тот мальчик, которого ты оперировал?
– Там вроде ничего… Он сейчас на попечении Ванюхи. Завтра, когда прилетим, я вас домой доставлю и съезжу, его проведаю. Как здесь с хирургической нагрузкой?
– Не беспокойся, справляются, – и следует ворчливое замечание: – Ложись-ка ты, добрый молодец, на часок-другой поспать. Потом, я думаю, тебе надо будет навестить Таню с Васенькой.
– Согласен, – вздыхаю я, с удовольствием принимая опеку. – Только у меня есть ещё одно очень важное дело.
* * *
Два часа сна привели меня в относительный порядок. В местную больницу зашёл буквально на полчаса – поздороваться и передать одному из здешних врачей купленные в Питере книги по его специальности. В кабинет, закреплённый здесь за мной ещё с первого года работы, на двери которого тоже есть табличка «доктор Елизов», заходить не стал. Договорившись с главврачом Николаем Фёдоровичем, забрал Таню вместе навестить нашего Ваську в детском садике. Было очень приятно, когда он, выскочив из своей подготовительной группы с криком: «Мой папа приехал!» – сразу привычно на мне повис. Неожиданно подумалось, что мои питерские мальчишки это делают не так пылко. Возможно, они просто видят папу чаще… Потом с разрешения воспитательницы мы втроём немного погуляли. Конечно, прилетая в Булун для хирургической и разной другой работы, я всегда стараюсь проводить больше времени со своим сыном, тем самым как бы компенсируя перерывы в нашем общении. Вот и сейчас даже такая небольшая совместная прогулка была нужна. Васька, держа нас с Таней за руки и понимая краткосрочность папиного приезда, спешил выплеснуть все накопившиеся у него вопросы, на которые я с максимально возможной обстоятельностью ему отвечал. Очень хочу всегда быть для него интересным человеком. Но ведь того же я хочу и в отношениях со своими питерскими детьми! Как мне всё устроить так, чтобы времени хватало на всё и на всех? Смешно подумать, но в мусульманских странах, где разрешено многожёнство, все жёны и все дети являются как бы одним колхозом, что сильно упрощает повседневную жизнь. Ну это у мусульман, но я-то – христианин! Такие мысли крутятся в моей голове, пока ноги сами несут в маленькую местную церквушку. Это и есть то очень важное дело, которое мне обязательно надо сделать, в этот раз приехав в Булун.
Много лет назад, в самом начале моей булунской жизни, познакомившись со священником местной церкви отцом Михаилом и поговорив с ним, я нашёл в нём интересного и умного собеседника. Он привлёк меня тем, что умеет простыми и ясными словами человека нынешнего времени толковать суть религиозной философии, очищая её от примитивных понятий, рассчитанных на восприятие паствы далёкого прошлого. Понемногу периодические встречи и беседы с батюшкой стали необходимостью, я привык нести ему свои мысли и сомнения, воспринимая его как своего духовника. В данный момент, борясь с желанием продемонстрировать противникам свои умения, я ощущаю острую необходимость его помощи в противодействии таким соблазнам.
…Давно знакомое внутреннее убранство маленькой церквушки, построенной в Булуне ещё в начале девяностых годов, всегда действует на меня как-то согревающе, в то время как огромные, сверкающие богатством храмы не вызывают чувства тепла и уюта. Возможно, поэтому в последнее время в церковь я захожу в основном здесь. Да, собственно, даже и не в церковь, а именно к отцу Михаилу. Очень ясные глаза батюшки всегда излучают покой и мудрость, которые так мне нужны! Вот интересно, у Ваньки тоже ясные глаза и очень чистый взгляд, но там я порой вижу скорее наивность. Наверно, это вполне естественно, ведь считается, мудрость приходит к нам с годами. Отец Михаил серьёзно старше меня, а братишка младше… Или, может, я по старшинству просто отказываю ему в мудрости? Да и кто сказал, что человек мудреет только с прожитыми годами? Перенесённые и осмысленные страдания зачастую дают нам опыт куда больший, чем многие годы, проведённые в покое. А уж у кого-кого, а у Ваньки за почти двадцать девять лет разных передряг и испытаний было более чем достаточно, причём началось это с самого его детства. Получается, братишка, успев хлебнуть, как говорится, по самое некуда и, конечно же, осмыслив пережитое, вместе с невзгодами наверняка отхлебнул и мудрости. Может, именно поэтому высказываемые им порой замечания о жизни заставляют их услышать, остановиться и подумать.
