Алексей Келин
Семейные обязательства
Пролог
Почти двадцать лет назад
Привидения замка Вейнберг любили солнце.
Ноябрь не часто баловал жителей юго-востока Империи безоблачными днями. Но сегодня солнечные лучи наполняли призраков золотистым мерцанием. Обычно бледные, полупрозрачные, сейчас бывшие владельцы древнего замка как будто светились изнутри.
Или дело было не в солнце?
В любой другой день Елена Лунина, урожденная фон Риттенхофф, не преминула бы напомнить покойной родне мужа о приличиях. Смерть не отменяет правил хорошего тона. Призракам положено сидеть в склепе и являться по зову живых, а не греться на солнышке. Кто-нибудь из них непременно ответил бы колкостью – скверный характер старые господа Лунины пронесли и через гроб, получилась бы неуместная перепалка…
Елена глубоко вздохнула, сдерживая рыдания.
Сейчас не до призраков. Молчат – и спасибо. На разговоры с мертвыми не было сил.
Елена подошла к окну. Глаза мгновенно начали слезиться от яркого солнечного света, но оборачиваться не хотелось.
Она замерла, глядя на пологий склон, поросший жестким кустарником. До боли в пальцах сжала жесткую ткань портьеры и снова беззвучно вздохнула. Елена смотрела в окно так, будто хотела запомнить этот не по-осеннему теплый день до мелочей. Рассмотреть каждую пожухлую травинку, блеск лужи на подъезде к мосту через осыпавшийся ров, чудом не облетевшие зеленые листья небольшого клена, выросшего на просевшей от времени стене…
Над деревней у подножия холма поднимался дым из печных труб. Груженая дровами подвода медленно ехала к замковым воротам, мужик на облучке ослабил поводья, стянул шапку, тряхнул слипшимися в сосульки волосами и довольно сощурился на полупрозрачные облака.
Елена зажмурилась, сморгнула слезинку и обернулась.
Солнечный свет безжалостно выставлял напоказ потрескавшийся паркет, ветхую ткань обивки кресел, паутину в углу за изразцовой печью и облупившуюся позолоту на столбах балдахина огромной кровати.
На высоких подушках лежала женщина. Ее мертвенно-бледное лицо казалось заготовкой для мраморного надгробия, зачем-то уложенного в постель и укрытого мягким одеялом.
Надгробиям место в склепе. С призраками… Вот они, стоят у изголовья, скорбно опустили глаза.
Елена подошла, сдвинула одеяло и присела на край. Осторожно погладила умирающую по блестящим, пшеничного цвета волосам.
Женщина на кровати с видимым усилием открыла глаза.
– Смотри, Лизанька, какое сегодня солнце, – улыбнулась Елена, – будто в мае.
Елизавета в ответ поморщилась.
– Слепит… Но Бог с ним, пусть. Чувствую, времени у меня почти не осталось… Холодно. Знаю, здесь натоплено, но все равно… Мерзну. Это конец, подружка… – Елизавета как будто опомнилась и спросила уже тверже: – Брат скоро приедет?
– Сегодня ждем, но кто знает? – Елена сознательно проигнорировала слова о конце. Хотела бы возразить, но что тут скажешь? – Дороги развезло. Павел торопится, но…
– Скорее всего, не успеет, – тихо, но твердо закончила за нее Елизавета. – Елена, спасибо, я ценю твою деликатность, но многоточия оставь мне. Я тут, – она горько усмехнулась, – одной ногой в могиле, а тебе еще дочку мою растить. Прости, я многословна, просто мне очень, очень страшно.
– А как же ее отец?! – в который раз за последние сутки спросила Елена. Получилось слишком громко, неожиданно даже для нее самой. Елена смутилась было, но быстро отбросила сомнения.
Не до деликатности. Время уходит.
Призрак дамы с высокой прической одобрительно кивнул – все правильно, нужно найти отца.
– Лизанька, ты мне так и не ответила. Кто он? Я пошлю за ним немедленно, он должен знать о дочери! Ты сделала жуткую глупость, дорогая, ее нужно исправить, прямо сейчас! Я ничего, слышишь, ни-че-го не хочу знать о тайных поручениях императрицы! И что ты делала в Заозерье – мне совсем не интересно! У ребенка должен быть отец! Сама подумай, на что ты обрекаешь девочку?
Елена горячилась чем дальше, тем больше. На каждое ее слово, на каждый гневный выкрик Елизавета только улыбалась.
Молча. Спокойно. Отрешенно.
– Лизавета! Ты сошла с ума! Ты мать или кто?!
– Я – мертвец. Мать – ты, – медленно, разделяя слова, ответила Елизавета. – Вы с Павлом воспитаете. А ее отец… Он не знал и не узнает. Думаю, – пробормотала она почти неслышно, – я была бы плохой матерью, но он – еще хуже. Не хочу ей такой жизни.
Елизавета ненадолго замерла, прикрыв глаза. Потом вздохнула несколько раз, собираясь с силами, разлепила веки и твердо посмотрела на призраков.
– А вы, – почти обычным голосом сказала она, – идите к черту, хоть и не берет вас преисподняя, дорогие предки. Елена, умоляю, не хорони меня в фамильном склепе, отвези в Гетенхельм. Не хочу, как они… Лучше холст в раме, чем пугать крестьян.
– Ты бредишь! – предприняла Елена последнюю попытку. – Или ее отец… – она в ужасе округлила глаза.
– Нет, конечно, – слабо усмехнулась Елизавета. – Я просто хотела развлечься. Все было очень мило. Кто же знал, что артефакт не сработает, и получится ребенок, который меня убьет? Магия – бессмысленная штука. Вот и сейчас не спасла… Хотя, может быть, был бы здесь ментальный медик… Пустое. Холодно… Господи, на все воля Твоя, только дочку не казни, пусть…
Она прикрыла глаза и снова попыталась вздохнуть поглубже. Слеза покатилась по матово-белой обескровленной щеке.
У Елены от жалости перехватило дыхание. Она представить себе не могла, что когда-нибудь увидит сестру мужа такой – беспомощной и напуганной. Блестящая фрейлина, доверенное лицо правящей императрицы Изольды, одна из самых влиятельных дам государства, умирала от кровотечения после родов в полузаброшенном замке, с незапамятных времен принадлежавшем ее семье.
Роды начались стремительно и слишком рано, почти сразу после того, как Елизавета в простой карете с небольшой охраной пересекла перевал между Гнездовским княжеством и Гётской империей. Она была уверена, что впереди как минимум полтора месяца, но не успела даже доехать до столицы. Еле-еле дотянула до старого родового замка.
К счастью, Елена была здесь. Хозяйка заезжала в Вейнберг раз в год, отдать распоряжения о хозяйстве и скудных виноградниках. В остальное время замок пустовал, Лунины давным-давно переселились в Гетенхельм.
Елизавета снова собралась с силами. Елена с ужасом понимала – совсем скоро никакая сила воли не поможет невестке удержаться в мире живых.
– Я богата, – сказала Елизавета негромко, но четко, – пусть Павел сделает так, чтобы все досталось дочке… А ты передай Изольде – сделано. И письма сожги, не читая, тебе не нужно, лишнее это, слишком много любви и грязи. Как…
Силы иссякли. Елизавета затихла на подушках бледной статуей. Дыхание стало совсем легким, едва заметным, Елена почти видела, как уходила сестра ее мужа. Отказавшись от исповеди, без соборования, оставив незаконнорожденную дочку.
Прости ее, Господи. Она ведает, что творит, но все равно – прости!
– Письма… – едва слышно прошелестела Елизавета, – отдай… Как холодно… Снег в Гетенхельме, слякоть в Гнездовске… Не успела… Вы идиот, такие, как мы, не нужны детям…
Дверь скрипнула, в комнату вошла деревенская баба – кормилица, покачивая в руках попискивающий сверток.
– А кто к нам пришел! – Восторженно воскликнула она. – Какая милая девочка пришла! Барыня, как позвали, так мы тут как тут!
Елена хотела было шикнуть на няньку, но увидела мольбу в затухающем взгляде Елизаветы, решительно взяла ребенка и уложила рядом с матерью. Кивком отослала кормилицу. Осторожно достала из-под одеяла бледную руку с синеющими ногтями и прижала ее ладонь к головке девочки.
– Вы тоже пошли вон, – жестко велела Елена призракам. Дама поджала губы; рыцарь оскорбленно дернул подбородком, но и они послушались настоящую хозяйку древнего замка.
Елена краем уха услышала шелест мертвых голосов:
– Ребенок… Она и наша по крови, и не наша… Неясно, что…
Девочка перестала пищать и – совершенно невозможно для новорожденной! – внимательно посмотрела вслед привидениям, и после смерила взглядом свою тетку, будущую приемную мать.
Время замерло. Елизавета с нежностью поглаживала пальцами волосики на темени дочки. Малышка молчала, даже не пытаясь шевелиться, но не спала.
Елена не сразу поняла, что все закончилось. Просто пальцы матери замерли слишком надолго. Присмотревшись, Елена увидела, что ласковая улыбка на лице мертвой женщины застыла навсегда.
Павел Лунин, брат Елизаветы, опоздал на несколько часов. Выслушал сбивчивый рассказ жены, долго молча стоял над телом мертвой сестры. Елена, едва слышно всхлипывая, прижималась к его плечу. Спустя какое-то время она бесшумно вышла и вернулась с младенцем на руках.
Павел повернулся к ней. Медленно и тяжело, как будто посмотреть на новорожденную стало бы окончательным признанием – сестры больше нет.
Он посмотрел.
Осторожно взял у жены девочку. Грустно улыбнулся, глядя на крохотное личико и бережно поцеловал в лоб.
– Здравствуй, Елизавета Павловна. Ты не виновата ни в чем. Виноват тот, кто… Но ты о нем не думай. Теперь я буду твоим отцом.
Глава 1. Бал в ратуше
Запеченные креветки у повара магистрата получились куда лучше, чем любое блюдо у кухаря подворья охранителей. Отцу Георгию, Провинциал-охранителю Гетенбергскому, стоило некоторых усилий не потянуться за следующей – толстой, сочной, в золотистой корочке панировки, сдобренной нотками лимона и перца.
Епископ хмыкнул и вознаградил себя глотком вина за смирение. Отдыхая от трудов праведных, он съел уже немало креветок. Общаться со сливками имперского общества – это вам не нечисть по болотам гонять и не ягинь жечь, тут потруднее приходится.
Когда Архиепископ предложил отцу Георгию возглавить столичное отделение, опальный охранитель из горного захолустья очень удивился.
– Я солдат, – с сомнением сказал он. – Сержантом был, сержантом и помру, хоть и на службе Церкви. Не справлюсь я с политическими дрязгами.
– Мне, – Архиепископ недвусмысленно выделил это «мне», – и нужен солдат. С политикой сам разберусь, – Владыка криво усмехнулся своим мыслям. – Я прекрасно помню, за что тебя загнали в глушь. И как ты там по обрывкам бумажек вычислил гнездо чернокнижников.
Отец Георгий не стал возражать архиерею, только промычал что-то с сомнением.
– Твоей основной задачей будет не столько ловить колдунов, – продолжил Владыка, – сколько защитить церковь от внутренних врагов. Помнится, есть такая строчка в уставе Официума… В столице развелось многовато казнокрадов, надо укоротить излишне жадных. Пока Император не сделал это сам. Придется тебе опередить Помазанника.
В словах Архиепископа угадывалась тень недосказанности – не так должен говорить священник об Императоре, главе государства и Церкви.
Отец Георгий не стал вникать в эти тонкости. В Гарце карьеры не сделать, а такие предложения бывают раз в жизни.
На бал епископ прибыл, чтобы познакомиться с руководителями разнообразных имперских ведомств. Где ж их еще всех разом найти, как не здесь? Не угадаешь, чья помощь может понадобиться, а содействия лучше просить у тех, кому хотя бы представлен. Идею, конечно же, подсказал Архиепископ – он в таких делах ориентируется, как зубастая щука в мутной воде Ристера.
Щуку здесь тоже подавали. С укропом, луком и грибами. Отец Георгий от нее вежливо отказался – не стоило рисковать. А то начнешь сыто икать, и выйдет неловко, и так про «толстых попов» байки травят. Глупо предполагать, что высшее дворянство ни одну из них не слышало.
Слышали, еще как. И сами наверняка сочиняли элегантные эпиграммы.
Пииты, чтоб им самим икнулось.
Епископ с вежливой улыбкой, стараясь не выдать неловкость и раздражение, смотрел на высшее общество.
Дамы в легких, едва слышно шуршащих платьях, кавалеры во всем многообразии имперских мундиров, высший свет Гетенберга. Первые лица Империи, их приближенные, семьи – почти все, кто упомянут в Железной, Золотой и Серебряной Книгах родов. Плюс толпа помощников, приспешников и прихлебателей.
Лучшие люди. Цвет Империи. Потомки воинов Мстислава и бывших владык завоеванного Тридевятого царства.
Отец Георгий мрачно хмыкнул про себя. Прогрессивные господа с громкими титулами нередко увлекаются чернокнижием. Все, конечно, ради высших целей. Творят такую гнусь, какая и не снилась темным крестьянам с древними обычаями.
Костры, впрочем, у всех одинаковые.
Отец Георгий встал, стараясь не охнуть по-стариковски, и двинулся к выходу через бальную залу. Почти восемь вечера, можно и откланяться, вежливость соблюдена.
Проходя мимо танцующих, он мельком позавидовал юному гвардейцу, кружащемуся в танце с очаровательной барышней. Эх, молодость…
***
Едва слышный шелест шелкового подола, стук изящных каблучков, поворот, снова поворот, искрящийся всплеск изумрудов браслета на руке, поднятой навстречу партнеру…
Элиза очень нравилась себе в бальном наряде. Она не могла посмотреть со стороны, но восхищенно-грустный взгляд кавалера отражал ее красоту лучше любого зеркала.
– Елизавета Павловна, – негромко сказал он, приблизившись в танце, – надеюсь, вы не лишите меня счастья видеть вас на осеннем балу в Цитадели?
Элиза улыбнулась. Чуть более лукаво, чем пристало барышне в разговоре с не-женихом. Особенно, когда дата свадьбы уже назначена.
– Я постараюсь уговорить Петра Васильевича.
При упоминании будущего мужа взгляд бравого лейтенанта императорской гвардии стал еще тоскливее. Элиза наклонила голову, пряча усмешку. Светлая прядь, продуманно-небрежно выбившаяся из прически, упала ей на лоб.
Пьера и уговаривать не придется. Ему все равно, где невеста и что она делает. Даже на бал Конца лета в ратушу не явился – сослался на дела. Тоже мне, жених.
Не хочешь ты танцевать – не надо. Но приличия-то можно соблюсти?! Нельзя же так явно показывать пренебрежение и невестой, и правилами хорошего тона!
Здесь, в ратуше, собралось все высшее общество Гетенберга. Император Александр почтил бал своим присутствием, и даже канцлер Воронцов, известный нелюдим, станцевал первый тур!
И, конечно, все знакомые Элизы отметили отсутствие ее жениха.
«Ты скучный крючкотвор! – в который раз мысленно обругала его Элиза. – Свил гнездо из своих рабочих бумаг, как… как крыса в подвале!»
Танец закончился, кавалер проводил Элизу к креслу пожилой графини, присматривающей за молодой просватанной девицей по древней традиции «для соблюдения приличий». Элиза поискала взглядом отца, но в бальной зале его не было. Павел Лунин, видимо, играл в карты или увлекся беседой с каким-нибудь седоусым генералом.
«Я от танцев еще при прежнем правлении устал», – говаривал, бывало, папенька, удаляясь в курительную.
Элиза не хотела портить себе настроение. И так скоро свадьба всю жизнь испортит. Она только тихонько вздохнула.
– Дорогая, не придавай женитьбе большого значения, – как будто услышала ее мысли графиня, – ничего не изменится. Будешь так же танцевать на балах, кокетничать, обсуждать новости и заниматься благотворительностью… Или чем ты там занимаешься?
– Простите?
– Детка, послушай старую бабку. Трагизм не красит милое личико, а Петр, или, как ты его называешь – Пьер – не чудище из сказок. Может быть, у вас все сладится. Может быть – нет. Но если ты заранее решишь, что свадьба – конец света, так и будет. – Графиня пристально посмотрела на Элизу и грустно усмехнулась. – Или ты собралась демонстративно пострадать, а потом, так и быть, снизойти до навязанного судьбой жениха? Чтобы он тебе всю жизнь был благодарен?
Элиза остолбенело молчала. Не таких слов она ожидала от пожилой светской дамы. Тем более что та, в общем-то, угадала.
– Зря, – веско заключила графиня. – Любить мужа не обязательно, но от уважения еще никому не стало хуже. И, кстати, подумай, ему-то есть, за что тебя уважать? – старуха захлопнула веер и всем видом продемонстрировала, что разговор окончен.
Элиза пробормотала что-то невнятное и отошла. А что еще сделаешь? Не спорить же с выжившей из ума бывшей фрейлиной бабушки Императора…
Элиза шла по залу, улыбалась знакомым и слушала отголоски разговоров, выбирая, к какой группе присоединиться. Разглядывая собравшееся общество, Элиза встретилась глазами с княжной Ниной Гагариной, давней подругой-соперницей. Не обойдется без очередной колкости, без удивленно-наивного вопроса: «Дорогая, а где же Пьер?»…
Соревнование в остроумии окончательно испортит вечер.
Элиза дружелюбно улыбнулась Нине и не стала останавливаться.
Она вышла из бальной залы в неожиданно безлюдный коридор, сделала несколько шагов…
Крик. Сгусток боли, недоумения и страха.
Вихрь. Не бывает смерчей в стенах гетенбергской ратуши, не может быть, показалось!
Еще один крик. Знакомый, родной голос – торжество, боль, отчаяние – все вместе.
Отец?! Что…
Элиза не поняла, как оказалась в той гостиной. Наверное, бежала, ломая каблучки, и грянулась в тяжелую дверь всем телом, чтобы скорее открыть… Или нет? Или мгновенно шагнула через несколько коридоров и залов? Память хитрила.
Зато следующие минуты навсегда застыли в памяти Элизы собранием холстов злого художника, рядом полотен в мрачной галерее – сжечь бы! Но память не горит.
…За окнами полыхал августовский закат, заливая все багровым – светом, огнем и кровью.
Отсветы уходящего солнца на светлом ковре смешались с потеками красного, густого, остро пахнущего болью. Блестели алыми искрами серебряные статуэтки на камине, плясали оранжевые языки пламени в топке, спорили с закатными лучами огоньки свечей на столе, и сверкали мелкой вишней летящие капли.
Медные стрелки на циферблате настенных часов казались двумя росчерками алой краски. Два скупых мазка, меньше минуты до восьми.
Уютный запах горящих березовых поленьев стал терпким, ядовитым от привкуса металла.
На ковре, у массивного кресла, скрючился человек в мундире императорской канцелярии. Он схватился руками за живот, между пальцами нелепо торчала рукоять кинжала.
Рядом – медленно, как сквозь густой кисель – падал навзничь Павел Лунин. Из обрубка, оставшегося на месте правой руки, бил фонтан крови.
Перед ними, спиной к Элизе, стоял невысокий человек в черном. На острие отведенного в сторону клинка набухала тяжелая темная капля.
Элиза кинулась к отцу – подхватить, поддержать… Спасти!
– Стоять, – обернулся к ней человек в черном.
Она не видела движения.
Вот картина с тремя фигурами – и вот следующая, на которой человек с клинком заслоняет все.
На его плече блеснул серебряный аксельбант кавалергарда. Голос Императора?!
Элиза и не подумала останавливаться, шарахнулась в сторону – обойти! Но как будто налетела на прозрачную стену. Вскрикнула, дернулась еще раз, кажется, даже чуть-чуть продавила преграду. Ее взгляд прикипел к обрубку руки отца. Больше всего на свете она хотела одного – остановить кровь, остановить, прямо сейчас! Ведь еще чуть-чуть – и никакой жгут не спасет Павла Лунина, быть Элизе круглой сиротой!
За спиной с треском распахнулась дверь, в гостиной сразу стало многолюдно. Элизу мгновенно оттеснили, кто-то крепко взял ее за локти сзади, она пыталась вырваться и кричала – бессмысленно, путая «Пустите!» «Отец!» и «Это ошибка!». Бой часов, неожиданно гулкий, остановил крик Элизы.
Она пыталась рассмотреть, что же происходит там, на залитом кровью ковре. Жив? Умер? Спасли? Судьба второго раненого ее не слишком волновала.
Издалека доносились обрывки фраз:
– Канцлер Воронцов… нападение… на волосок от смерти… Лунин что, рехнулся на старости лет?
И негромкий отчетливый приказ:
– Всех – вон. Бельскую сюда, немедленно. Девчонку под домашний арест, пальцем не трогать и глаз не спускать.
Следом – еще один голос. Не вопрос – новый приказ:
– Я Провинциал-охранитель Гетенбергский. Что произошло?
Элиза не услышала ответа. У дверей к ней кинулась Нина, но конвоиры аккуратно оттеснили княжну от задержанной.
В толпе Элиза заметила недавнего партнера по танцам. Восторженно-влюбленного взгляда больше не было. Бывший воздыхатель старательно отводил глаза.
***
Отец Георгий скорее угадал, чем услышал крики. Учуял, как натасканный охотничий пес. Что-то тревожное прозвучало в дальней галерее, за толстыми стенами и портьерами. Охранник, больше похожий на небогатого секретаря какого-нибудь герцога, с озабоченным видом торопливо пошел куда-то вглубь здания. Епископ двинулся за ним. Быстро, но не бегом, стараясь не обращать на себя внимание. Бегущий охранитель высокого ранга вызовет смех или панику, и оба варианта категорически не устраивали отца Георгия.
Запах крови заливал все. Сквозь него едва пробивался тонкий аромат женских духов и уютный дух жарко растопленного камина.
Костер?! Нет, не здесь. Не сейчас.
На полу скорчился канцлер Воронцов. И без того невысокий, сейчас он казался еще меньше ростом. Над ним склонился кавалергард, подкладывая под голову раненого свернутый плед, очень аккуратно, чтобы не потревожить нож. Все правильно, если бездумно вынуть клинок из раны, канцлер очень быстро истечет кровью. Воронцов был в сознании, проследил взглядом за охранителем и негромко фыркнул: «Вот и исповедника доставили, раньше лекаря».
Несмотря на слабость голоса, едкий сарказм прозвучал отчетливо.
Неподалеку без сознания лежал нападавший. Вместо руки у него торчал слабо кровоточащий обрубок. Гвардейцы выводили что-то невнятно лепечущую девицу.
– Я Провинциал-охранитель Гетенбергский, – громко сообщил отец Георгий. – Что произошло?
Он отодвинул еще одного гвардейца, попытавшегося было преградить дорогу. Парень остановил бы любого, хоть герцога, хоть министра, но хватать и задерживать охранителя с высшим саном не решился.
Епископ шагнул к канцлеру, но на его пути оказался кавалергард с окровавленным клинком.
Только что он укладывал плед – и вот уже бесстрастно смотрит в лицо Провинциал-охранителю. Не встречаясь глазами, куда-то в переносицу.
Отец Георгий прекрасно помнил, что и как этот с виду щуплый, изящный господин способен вытворить хоть мечом, хоть кинжалом, хоть голыми руками.
Виделись.
– Позвольте помочь раненому, – чуть быстрее, чем следовало, попросил епископ.
Если бы ему потом пришлось описывать свои мысли и ощущения, получилось бы длинно: он вспомнил давнюю встречу в катакомбах Гетенберга, где, к счастью, они были на одной стороне. По телу прокатилась горячая волна опасности. Епископ прикинул, как будет прыгать к камину и хватать кочергу – а там Господь не выдаст, свинья… простите, кавалергард не зарубит.
На деле все заняло полсекунды. Отец Георгий чуть переместил вес тела и приготовился к драке.
– Не стоит, Ваше Преосвященство, – ответил кавалергард. – На нем лечащий амулет. Скоро прибудет медик.
