Алексей Калинин
Война кланов. Охотник 2
Стрела проходит мимо.
Я промазал!
Но почему? Я должен был это сделать, с четырех метров невозможно промахнуться!
– Ты не последняя кровь! Ты обманул меня, охотник! Умри!
Черный оборотень припадает к искореженному полу и прыжком пантеры бросается на нас. Тело само реагирует на бросок – я падаю на спину, краем глаза отмечаю, что тетя делает то же самое, и сдвоенным ударом ног мы перебрасываем тварь через себя.
Оборотень вылетает в оконный проем, полет сопровождается хрустом ломаемого дерева и звоном разбитого стекла. Истошный рев тут же перекрывает грохот выстрелов. Снизу стреляют берендеи, пули впиваются в черное тело, вырывают из него куски шерсти.
Я же от окна кидаюсь к слабо шевелившемуся оборотню. Тот медленно перекидывается в человека.
– Добей меня, я устал быть охотником… и перевертнем! – просят разбитые губы.
– Ты ещё можешь жить! – я пытаюсь приподнять тяжелое тело.
– Я не хочу, добей и уходи, иначе все взлетит на воздух, – шепчут губы.
С влагой на глазах я достаю четыре последние иглы. Он всё ещё оборотень, но шерсть уходит, втягивается под кожу. Две иглы погружаются в заплывшие глаза, одна входит в сердце. Когда я приставляю последнюю ко лбу, то услышу слова, введшие меня в ступор.
– Спасибо, сын!
Руку уже не остановить…
Лохматое тело изгибается дугой, вырывается из моих рук, прокатывается по обломкам шкафа и застывает. Я же остаюсь сидеть, ошарашенный услышанными словами. Перед смертью вряд ли будут лгать.
Переворачиваю его на спину…
Передо мной лежит отец…
Поседевший, израненный, окровавленный, мертвый…
Как же так?
В голове пустота…
Перестаю осознавать, кто я и где нахожусь. Снова накрывает слабость. Выстрелы за окном стихают. Раздаются далекие крики.
Женщина что-то кричит мне в лицо, сухонькие руки трясут за плечи.
Колоколом гудит в пустоте: «Спасибо, сын!»
Очень много крови, хотя и больничная палата, но крови очень много. Это неправильно…
Три трупа… Что в моей руке? На вытертый линолеум с глухим стуком падает арбалет.
В разбитое окно я вижу уходящего зверя. Фигура, покрытая черной шерстью, размывается на крышах, крытых рубероидом. В закатных лучах зверь скрывается за раскидистой липой и пропадает из виду.
Как я мог промахнуться?
Пятое задание провалено
Хотите начать сначала?
Горным обвалом грохочет в пустоте: «Спасибо, сын!»
– Саша, нужно уходить! Да очнись же ты! – слова женщины проникают сквозь вату окружающей реальности.
Режет ухо дикий визг медсестры и следом слышится шлепок тела, ушедшего в бессознательную черноту.
Кровь блестит на стенах, потолке, моих руках… В палату заглядывают любопытные пациенты. Больше криков. Одного пациента тошнит на пороге, по крайней мере он согнулся…
Раскатывается громом в пустоте: «Спасибо, сын!»
Женщина выдергивает из косяка какую-то багровую деталь и захлопывает дверь. Спинка стула втыкается под ручку. Поднимает какую-то тряпку с окровавленного линолеума…
Отец… с четырьмя иглами…
– Очнись! Прыгай в окно! – женщина подталкивает кулачком в спину.
Оскальзываюсь на луже, и в меня упирается насмешливый взгляд мертвых глаз. На обнаженном плече ещё виден обрывок погона, две прапорщицкие звездочки. Локоть скользит по темнеющей алой кляксе.
– Вставай же, увалень!
Торчащие щепки рамы, осколки стекла на подоконнике. Снизу трое мужчин ожидающе смотрят на нас…
Гремит пушечным выстрелом в пустоте: «Спасибо, сын!»
Гулко бухает в дверь, в пятно крови шлепается щепка, в образовавшейся щели дергается лезвие пожарного топора…
Закатные краски окрашивают в кровавый цвет, деревья, кусты, здания. Они брызжут в больничную палату, расплескиваются по лежащим телам…
– Прыгай же! – раскинув руки, я шагаю с четвертого этажа.
Раскалывается небо на куски: «Спасибо, сын!»
Подхватывают сильные руки, носком правой ноги бьюсь о твёрдую землю…
– Ловите! – крепыш с короткой стрижкой хватает какой-то предмет сверху и шипит от боли.
Падает сухонькая женщина, её ловит здоровенный мужик. Я безучастно взираю на происходящее…
– Сейчас будет взрыв, бежим! – взвизгивает женщина.
Парни подхватывают мое тело, я болтаюсь как в детстве – между мамой и папой. Женщина с мужчиной бегут рядом.
– Вон они!!! – раздается дикий рев сверху, и тут же взрывная волна швыряет нас на землю…
В голове кузнечным молотом Гермеса бухают два слова: «Спасибо, сын!»
Ребята подхватывают меня под руки и тащат вперед, сзади раздаются крики ужаса и боли…
Мы мучительно долго бежим по твердому асфальту, пока не подскакиваем к машине, что скрывалась под развесистым дубом. Какие-то вещи падаюсь в багажник.
В машину…
Мотор заводится. За рулем молодой парень в тельняшке…
– В Медвежье! И побыстрее! – рычит грузный мужчина, не отрываясь от зеркала заднего вида.
– Ты как? – спрашивает суховатая женщина.
– Вы кто? – спрашиваю я в ответ.
– Похоже, наш великий герой чокнулся! – говорит крепыш.
– После такого взрыва недолго поймать контузию! – авторитетно заявляет солдат за рулем. – У нас в учебке, когда рядом граната упала, три солдата неделю в себя приходили. А это вы взрыв устроили?
– Нет, что ты, там произошла утечка газа, а мы постреляли от радости, что вот эта милая женщина так быстро поправилась! – произносит грузный мужчина.
Падает волна цунами в пустоту: «Спасибо, сын!»
– Почему он меня сыном назвал? – спрашиваю я у женщины.
– Да потому что это твой отец, и он всегда оказывался рядом в трудную минуту. А я так и не смогла угадать, что это он. Эх, Сашка, как же слабы порой бывают люди! – женщина подпирает ладошкой щеку и отворачивается к окну…
Извергнулся вулкан и в его вое раздалось: «Спасибо, сын!»
Вокруг люди, но в то же время я так одинок. Ощущаю себя маленьким, меньше личинки колорадского жука на бескрайнем картофельном поле, а на меня катятся огромные шары. Сталкиваются с грохотом над головой и плывут дальше, большие, задумчивые. За ними следующие, и нет им конца и края…
Мимо проносятся деревеньки, поля, посадки. Солдат довозит нас до деревни, возле которой на дороге торчит указатель «Медвежье».
Проплывают мимо несколько домов, мы подъезжаем к тому, на коньке которого красуется разноцветный дракон…
Радостно визжит симпатичная девушка, выбежавшая из соседнего дома. Она кидается темноволосому парню на шею. Тот обнимает её, шепчет что-то ласковое…
Солдат уезжает, оставив нас посреди улицы, я провожаю машину взглядом.
Женщина усаживает меня на лавочку у забора. Грузный мужчина уходит вдоль по улице, а влюбленная парочка отправляется в соседний дом. Кто-то ещё на меня смотрит… Кто-то знакомый и очень близкий… Чей-то навязчивый взгляд я ощущаю кожей…
Дракон? Вряд ли. Кто-то живой…
Не враг…
– Любовь, что же поделаешь? – обращается ко мне крепыш.
– А кто это? – спрашиваю я вместо ответа. – И ты кто такой?
– Всё понял! Не волнуйся, сиди и дыши воздухом! Сейчас вернется Михалыч! – парень отходит к дому с драконом.
Облака на горизонте скрывают солнце, и небо превращается в голландский сыр. Грязными полосками чернеют узкие тучи. С другого края надвигается темнеющий полог ночи, угрожающий раскидать по небосклону серебристые точки далёких звезд…
Пропавший куда-то грузный мужчина подъезжает на сиреневой «девятке».
– Мария, сажай Сашку назад!
– Саша, аккуратнее! Пригни голову. Михалыч, ты уж сильно-то не гони! – женщина садится на переднее сиденье.
Её глаза встревожено смотрят на меня. Я не понимаю этого взгляда – вроде все было нормально. В зеркало заднего вида я вижу озадаченные глаза водителя.
«Спасибо, сын!» – раздаются в голове слова и проходят разрядом тока по телу.
Мы подъезжаем к дому. Я не узнаю местности, кругом всё незнакомое, но где-то в глубине мозга ноет чувство дежа-вю, словно я здесь уже был. В двухстах метрах от нас чернеет большой сгоревший дом, потемневшая церковная маковка с покосившимся крестом лежит возле арматурного забора. Я вылезаю наружу, осматриваюсь по сторонам.
– Саша, к тебе парень приезжал! – зовет меня какая-то рыжеволосая женщина из-за соседнего забора. – Подъехал на «буханке», я ему и сказала, что ты пропал вслед за Марией. Мария?
Глаза женщины округляются, когда она видит мою спутницу. Та вылезает из машины и приветственно кивает в ответ. Возле ног рыжеволосой жмется черно-белый пес, он жалобно скулит, однако не покидает свою хозяйку. Из машины вылезает водитель и проходит вслед за нами, женщина провожает его фигуру испуганным взглядом.
– Здравствуй, Наталья. Чего ты рот открыла, словно привидение увидела? – спрашивает спутница, пока развязывает шнурок на калитке.
– Так ты же вся перебитая была, тебя же на «Скорой»…
– Ну и что, что на «Скорой»? В больнице палата взорвалась, – соседка ахает. – Да, сказали, что какой-то аппарат рванул… Ладно, позже все расскажу. Устали мы с дороги, и Сашка ещё помогал вытаскивать из-под обломков раненных.
Я осматриваю себя – на теле болтается рваная одежда, краснеют пятна засохшей крови… Помогал вытаскивать раненных?
Оттуда я и услышал: «Спасибо, сын»?
Спутница кивает на дом. Мужчина подталкивает меня ко входу. В прихожей меня мотает так, что я едва не влетаю в белоснежный бок русской печи. Хорошо, что крепкая рука поддерживает за шиворот…
– Сейчас, Саша, сейчас, – воркует женщина.
Тело становится ватным и неуклюжим, в висок бьется фраза: «Спасибо, сын!» Холодная вода плещет мне в лицо, жесткая ладонь проходится по лбу, носу, щекам. Вафельное полотенце царапает квадратиками, и на нем остается черно-бурая грязь.
Кровь пополам с пылью.
Вода пополам с грязью.
Волосы слипаются и лезут в глаза. Женщина подводит меня к кровати, и я без лишних указаний падаю на разноцветное одеяло.
«Спасибо, сын!» – последнее, что я слышу перед тем, как очутиться в лесу.
Я уже видел эту поляну и эту землянку…
Ели окружают поляну непроходимой стеной, возле небольшого костра лежит мертвый старик. На морщинистой коже лица играют отблески огня. Судя по торчащему изо лба стержню арбалетной стрелы – он вряд ли имел шансы выжить. Я подхожу ближе – можно не прятаться, волчий вой раздается ещё далеко, успею выдернуть стрелу.
Кто ты? Ответь мне!!! Услышь меня.
Медная игла сама запрыгивает мне в ладонь, когда я слышу шорох. Шорох доносится из землянки. Я нагибаюсь над трупом и выдергиваю арбалетный болт. Движения проходят на автомате, и арбалет взводится за секунду.
Такой же болт был у меня, когда я выстрелил в черного оборотня! И арбалет тот же самый!
Шорох повторяется, краем глаза я замечаю движение и метаю иглу в сторону землянки. Вот же блин, едва не попадаю в ребенка! Игла втыкается в деревянное перекрытие над головой темноволосой, чумазой малышки. Дите, только-только научившееся ползать, вылезает наружу и тянет ко мне пухлые ручки. Обед Волчьего Пастыря? Эта падаль захотела сладенького? Если бы мог, то убил бы его ещё раз.
Грязное личико куксится, ещё чуть-чуть и она заплачет. То, что это она, я понимаю по розовому платьишку, недавно бывшему как у куклы, а теперь перепачканному и в прорехах. Волчий вой приближается, нужно бежать, но как оставить ребенка? Я подхватываю девочку на руки и отбегаю к краю поляны. Арбалет прыгает в перевязь на спине, и в это время я чувствую дикую боль в правой руке, словно кожу сжимают маленькие кусачки.
Ребенок-оборотень? До этого мне попадались только взрослые особи. Что там говорил Иваныч – они становятся оборотнями по праву рождения?
Этот темноволосый ангелок рвет кожу на плече и оскаленным ротиком тянется к моей шее, к артерии. Я от неожиданности роняю «девочку» – она долетает до земли черным чертенком и тут же кидается на мою ногу. Больше похожа на черную лохматую дворняжку. Раздается треск платьица, из моей руки вырывается фонтанчик крови. Перевертень в миниатюре! Я успеваю отбросить её прочь и выхватываю арбалет. Истошно вереща, оборотенок переворачивается в воздухе и на землю падает уже ребенок. В прицеле виден грязный лобик, ясные карие глазки и стекающая с губ кровь.
Моя кровь!
Ребенок начинает хныкать и снова тянет ко мне ручки. Мой палец дрожит на курке, но я не в силах нажать. Перед глазами встает мой Сашка – ведь он примерно такого же возраста! Я опускаю взгляд на рану, она потемнела по краям прокуса – я заражен!
Темноволосая девочка плачет, а я не могу нажать. Я вытаскиваю медное «яблочко» – заветное, то самое, что осталось после смерти Александра, моего напарника. Однако вспоминаю, что тогда Ольга с Сашкой останутся одни, и никто им не поможет.
Я должен жить!
Отец, что же ты наделал?
Ребенок подползает ближе… Я не могу нажать на курок… Эта маленькая тварь пытается меня ещё и гипнотизировать?
Волчий вой раздается совсем рядом – судя по звукам, идет целая стая. Я кидаюсь прочь. Прочь от маленького перевертня, прочь от мертвого Пастыря, прочь от стаи оборотней. Я должен жить: чтобы защитить Ольгу с Сашкой, чтобы доставить тетку домой, а там она сможет позаботиться о семье. Я убью себя позже, когда мои родные будут в безопасности.
Я выныриваю из тяжелого сна…
Письмо
Утро начинается с далёкого петушиного крика. Горлопан встречает раннее солнце отчаянными воплями. Теплое одеяло не хочет выпускать из ласковых объятий, но взрывающийся мозг требует объяснений.
Образы метаются перед глазами, то отец, то перевертни, то берендеи.
Юля, мама, тётя?
Всё смешивается, кружится в бешеной чехарде. Я зажимаю руками гудящую голову, но это не приносит успокоения. Я откидываю лоскутное одеяло прочь, почему-то вспоминается: «Денис Иванович, прикрой срамоту-то!»
С легким стоном поднимаюсь и выхожу на кухню. На меня оглядываются тетя с Иванычем. На столе темнеют колбасные кружки, и в кружках покрытый пленкой коричневый чай.
– Оклемался немного? – спрашивает берендей.
– Вроде как, – отвечаю я, умываясь под пристальными взглядами парочки.
Два воина с разных фронтов. Временно объединились для сражения с третьим врагом. Они до утра просидели на кухне – постаревшая тётя и оплывший Иваныч. Тяжеловато им далась эта ночь – о многом пришлось поговорить.
– На, читай! – тётя протягивает знакомый блокнот.
Тот самый, что всегда являлся неотъемлемой частью Голубева. А Голубева ли?
Отголоском далекого эха раздается: «Спасибо, сын!» Я переворачиваю жесткую корочку блокнота.
Отметки о появлении в техникуме, расписание лекций, выходы и заходы в общагу – отец за мной следил! Да ещё как следил, чуть ли не над ухом дышал и в тетради не заглядывал.
За заметками идет убористый почерк. В разных местах нервно зачеркнуто и исправлено. Я вчитываюсь:
«Здравствуй, Саша!
Я не знаю – буду ли жив, когда ты прочитаешь записи, поэтому хочу довериться бумаге, если не успею объяснить всё лично. Бумаге легче рассказать, чем глядя тебе в глаза.
Я очень рад, что у меня вырос такой хороший сын! Прости, что меня не было рядом при твоём взрослении, и я не смог увидеть ни первого сентября, ни поступления в техникум. Не видел окончания школы и не бранил за первые опыты с сигаретой. Я очень виноват перед тобой. Очень! Прости, если сможешь.
Прости за сумбур в написании: так мало времени, а мне так тяжело сосредоточиться и с чего-либо начать.
Когда похитили тётю Машу, я места не находил. Полтора года провёл в поисках. Потом почувствовал её зов и кинулся за ней. Ты только-только начал ходить и разговаривать. Такой был смешной карапуз! Всюду лез и всё спрашивал. Мы с Ольгой не могли на тебя нарадоваться.
Тётю я нашел в Сибири, она вырвалась из лап нашего общего врага. Я не смог удержаться, мне всё равно, кто её обидел – я бросился мстить за родного человека.
Я выследил врага, до сих пор не могу понять, как у меня это получилось, но я убил Волчьего Пастыря. Однако не смог убить то маленькое существо, что вылезло из землянки.
Когда она выползла на свет, я вспомнил о тебе. Вы почти погодки и девочка одна… среди тайги. Когда я взял её на руки, то думал, что это обед Пастыря. Но когда она впилась в руку маленькими зубками, то разом всё рухнуло. Всё, что было самое дорогое и самое любимое – всё в один миг прекратило своё существование. Я стал оборотнем.
Я знал, что должен умереть, но не смог. У меня были вы, у берендеев при смерти находилась тётя. И я решил, что когда верну тётю назад, то потом взорву себя.
Девочка осталась у трупа Пастыря, когда я услышал бегущих перевертней. Они прошли за мной до самого дома берендеев. Мы с тетей многих тогда положили и вернулись обратно.
Я опять не смог убить себя. Я скрыл укус.
Мы удалились от тёти – я нашел повод поругаться, чтобы она ничего не заподозрила.
Стоило посмотреть в твои глазёнки, на Ольгу и я думал, что справлюсь. Но нет, «командировки» участились, и я часто засыпал и просыпался в другом месте, порой с окровавленными губами. Я не мог больше находиться рядом с вами, но старался оттянуть расставание.
В то злополучное утро два перевертня настигли нас. Я положил обоих, но не смог справиться со своей второй натурой. Я кинулся за вами.
Прости меня, сын!
Я убил Ольгу…
Убил бы и тебя, но внутри всё воспротивилось этому. Я изуродовал лицо одного из перевертней, одел в свою одежду и положил рядом с Ольгой.
Ты был ещё так мал, и сердце разрывалось, когда оставлял тебя на дороге. Потом я бежал. Долго. Падал, вставал, и опять бежал. Знал, что на Земле не должно жить такое чудовище, но не мог убить себя. Я трус! Рука не поднималась сделать это.
Очнулся среди перевертней. Возле той самой маленькой девочки. Старые оборотни поняли, кто я. Хотели воскресить своего предводителя. Но без последней крови они не смогли этого сделать.
Я убедил их, что не знаю, куда ты подевался, и куда тебя спрятали охотники. И на меня наложили зарок стать отчимом и телохранителем для дочки Пастыря. Пока не найдется способ воскресить её отца. Клин клином заменили.
С каждым годом хозяйка набиралась сил, оборотни обучали её приемам Зова и охоты. Её растили в ненависти к тебе, как к единственному препятствию на пути к отцу. Я же защищал её от всех невзгод и пытался вселить чуточку доброты в маленькое сердечко. Она заменила мне тебя, Саша.
А она меня только использовала. Она думает лишь о воскрешении отца. И я не мог противиться её желанию, когда она захотела тебя найти.
По Вызову она тебя и нашла…
Ты думаешь, что вхождение в Игру было всего лишь шуткой судьбы? Нет, ты запланировано купил катридж. Он маячил перед тобой пару месяцев. Ты даже приставку взял у друга ради этого катриджа. Методично тебя втягивали в Игру, чтобы получить последнюю кровь. Могли бы и раньше, но без участия в войне твоя кровь была бы бесполезной…
Я спланировал твою поимку, даже нашел отморозков, которые вызовут тебя на улицу. В идеале тебя должны были просто передать нам. Но она не смогла сдержаться. Ваша пролитая кровь свела её с ума, и она выскочила на поляну.
Мне пришлось вмешаться в побоище, пока она не порвала тебя вместе с остальными. Я пытался предупредить о ней, но рядом постоянно находились перевертни. Она не доверяла мне, она вообще никому не доверяла.
Знал бы ты, Саша, как тяжело находиться рядом с тобой и не иметь возможности сказать о своих чувствах. Попросить прощения. Всё время скрываться за маской – это моё искупление за совершенные грехи. Но я горжусь, что у меня вырос такой сын. Не каждый отец может сказать такие слова.
Я могу!
В ту ночь я задержал машину и убил водителя, чтобы изуродованное тело выдать за твоё – у меня же получилось один раз такое. На время от тебя отстали бы. Но ты мой сын, и не побежал прочь, как сделал бы любой нормальный человек. Ты не глупец, но ты излишне храбр, а это порой сродни глупости.
В милицейской машине я старался не показать сидящему рядом прапорщику, что ты мне дорог. Прости, если побил очень сильно. Я ощутил Зов берендеев в твой адрес, и отвлекал внимание на себя, пока изображал пришибленного током. Но ты опять не убежал от опасности.
Я хотел тебя спрятать от хозяйки, посадить в СИЗО, чтобы дать время тёте Маше среагировать. Я не знал, что внутри находился Жмырь. Начальник изолятора должен был посадить тебя в «одиночку», но опять пошло не так, как я планировал. Эта жирная свинья поленилась выполнить мою просьбу. Как же он пищал потом, когда я перекинулся у него дома…
Моя расплата за грехи. Всё не так как надо.
Берендеи смогли тебя вытащить, и это лучшее из того, что могло произойти. Я видел, что ты не прошел обучение и не можешь противостоять перевертням. Для окончательной проверки я послал недавно укушенного к Марии, когда вы замыкали Защитный круг. Тётя Маша как всегда на высоте.
Я забрал тело и показал труп хозяйке. Рассказал, что это ты набрал огромную силу, и ей пока не справиться с тобой. Она согласилась подождать до весны, и мы начали похищать охотников, чтобы она могла обучаться на них. Дочь Пастыря готовилась к встрече с тобой.
Она заставила меня рассказать о знакомых охотниках. Дралась с ними лично, растягивала удовольствие. Выходила один на один и училась, училась, училась. Добивали их недавно укушенные – хозяйка брезговала смертью. Молодые и старые, мужчины и женщины, охотники умирали, глядя мне в глаза, а я всё трусил рассчитаться с жизнью и слушался хозяйку.
Я наблюдал издалека: как растёт твоя скорость, как улучшаются навыки, но ты ещё слаб против неё. Она времени даром не теряла, и мне становилось всё труднее её обманывать.
В мае дочь Пастыря заставила организовать на тебя засаду. Ты смог прорвать круги защиты – мало кому удавалось. Я наблюдал, как ты справился с двумя неслабыми перевертнями. Я гордился тобой! Но я не мог противостоять ей!
Это я ворвался в палатку. Иначе тебя могли просто убить. Хозяйка набрала твоей крови и умчалась к отцу, а мы должны были закончить с тобой и Марией. Мария не смогла противостоять пяти старым оборотням, и мы почти закончили ритуал, когда я попросил убить вас самому. Хорошо, что я не сделал этого. Тётя успела сказать, что ты уже не последняя кровь.
Я стал дедушкой!
Это сообщение перебороло во мне звериную сущность. Я не смог убить вас. Я не знал, что мне делать. Впервые я взбунтовался против хозяйки. Я вызвал «Скорую» и успел вытащить тебя из горящего храма.
Я сказал дочери Пастыря, что тебе удалось ускользнуть.
Как она кричала!!! Едва не убила меня, но я поклялся предоставить тебя пред её глаза.
Как мог я задерживал свору, но она лично возглавила твою поимку. Задействовались все оборотни округа, и если бы не берендеи…
И я почти остался с вами в самолёте – почти сумел зацепиться. Тогда я бы смог объясниться, смог рассказать, но берендеи на этот раз переусердствовали.
Всегда это злополучное «почти». Как же я ненавижу это слово.
Я знал, куда вы направились. Я там был. По вашим следам шли разведчики. Им дано чёткое указание не трогать вас, лишь проследить за сохранностью, но Сидорыч всегда оставался на страже. Почти все разведчики уничтожены, однако я узнал самое главное – ты добрался до арбалета, а также узнал, где находится твоё дитя.
Рано или поздно я расскажу хозяйке этот секрет, поэтому сейчас набиваю плащ заговоренной медью.
Я устал убивать, я устал предавать, я устал.
Прости меня, сынок. Прости, если сможешь».
Я откладываю блокнот в сторону. Тяжелые мысли безуспешно пытаются выстроиться в одну цепочку. Как валуны при обвале – одни падают на других и катятся весело в пропасть.
Я стал отцом? Но кто? У меня же только с одной… Людмила! Как же так?
Понемногу кусочки мозаики складываются в одну картину. Земля вспучивается горбом. Меня тянет прочь и, чтобы удержаться, я хватаюсь за жесткую столешницу. Воздуха не хватает, внутри полыхает жаром пустыня.
Дочка Пастыря… Юля?
Земля покачивается ещё раз, сильнее.
– Я узнала его в ту ночь. Пришлось ему открыться, иначе нас бы с тобой не было. Когда перевертни занесли тебя вовнутрь и опрокинули лампады, Владимир подошел ко мне. Я видела, что в нём боролись две сущности, и помогла одной из них. Он появился в больнице среди других оборотней. Он уговорил опытную охотницу не рваться в бой, чтобы одним махом решить проблемы. А потом тихонько подсунул блокнот, но ты сам видел, как всё получилось, – тихий голос тёти вернул меня к реальности.
Я оглядываю кухоньку. Иваныч молчит. Чёрные глаза буравят меня насквозь. Тётя ставит чайник.
– Значит, я убил своего отца? Мне не показалось?
– Он должен был умереть сам, такой кодекс охотников. Скольких охотников он отправил к Роду – неизвестно. Твой отец оказался слаб, гораздо слабее напарника. И он попал под её влияние.
– А кто это?
– Дочь Пастыря, только она могла объединить стаю.
– Это Юля? Женька говорил, что она приезжала с синяками. И что пропадала надолго.
Тётя не отвечает, её глаза смотрят на просыпающееся утро. Смотрит, как светлеет на горизонте.
После долгой паузы она протягивает мне резиновую маску. Пустыми глазницами на меня смотрит измазанное кровью лицо Голубева. Лицо следователя…
Он всё время находился рядом и не мог открыться…
Я убил отца, я отомстил ему за мать… Но как же погано на душе… Ведь он не виноват… или виноват?
А я всё это время мечтал о той, которая жаждала меня убить…
Ребёнок! Он узнал, где мой ребёнок. И это произошло, пока я был в поездке за арбалетом…
Пустышка!!! Соска!!! Та самая, которую я нашел у дома Сидоровича. Тетя всё знала?
– Тётя, а как зовут моего ребёнка? Меня поэтому Сидорыч не пускал в дом? – вырывается у меня.
– Ульяной дочку назвали, и не было её у Сидорыча. Как раз в это время они гостили в деревне. И не пускали, чтобы ты не учуял родной запах, – качает головой тётя.
– И ты мне не сказала о ней?
– Саша, не нужно тебе это было. Ты бы захотел её увидеть, но был не готов противостоять оборотням. И себя погубил бы, и её. Игра после этого перешла бы на другой уровень и вряд ли людям на этом уровне нашлось бы место.
Иваныч кивает косматой головой, подтверждая её слова.
– Игра… Игра… Игра… Как же достали меня с этой Игрой! Я не хочу в ней участвовать! Как мне сделать выход?
– Никак, – пожимает плечами тетка. – Она заканчивается либо со смертью участника, либо с гибелью триединства…
– Что такое триединство?
– Ты знаешь, – опускает голову тетка.
Ты знаешь. Да что я знаю-то?
– Когда я смогу увидеть дочку?
– Не скоро! – подает голос Иваныч. – Очень не скоро. Пойми, Саша, сейчас дочь Пастыря знает, что где-то есть малышка, которая стоит на пути к воскрешению отца.
– Тебя сейчас нужно снова изолировать и обучить. Но не физически, а духовно. И на этот раз тебе не помогут нытьё и жалость. Нам нужно будет покинуть это место, ведь она знает о тебе почти всё, и всего лишь дело времени – собрать армию оборотней и продавить Защитный круг. Она вряд ли остановится сейчас. Лучше будет начать на новом месте.
– Один раз я смог пройти защитные круги, – я задумчиво верчу в руках кружку.
– Если ещё раз вздумаешь проламываться и лезть в засаду, то приходи сразу ко мне – проломлю топориком голову, чтобы не мучился, да и всех делов, – советует тётя Маша.
За окном чирикают проснувшиеся птицы. Первый луч солнца прыгает на печку оранжевым пятном.
– И когда же мы встретимся с Юлей? – непонятно почему, но я не могу её ненавидеть.
От любви до ненависти один шаг, а тут целый прыжок, да ещё с разбега. Но я не могу. Хочу, но не могу. Как только представлю карие глаза, так в груди возникает горячий пульсирующий ком.
– Когда научишься противостоять волчьему гипнозу – хмари. На тебе лица не было, когда ты зашел в палату. Сразу видно, что находился под влиянием дочери Пастыря. Еле смогла сбросить чары.
– Эта слабость напала после того дня. Ну… Ты помнишь.
– Я зря тебя учила, что нельзя поддаваться чувствам? Нельзя веления сердца ставить вперёд приказаний мозга. Теперь у неё есть чем на тебя влиять, есть твоя кровь. И мне придётся приложить много усилий, чтобы отразить её заговоры. Готовься к весёлой жизни, папаша. За Людмилу с Ульяной не волнуйся – их перевезли в другое место. Как только появится возможность, так сразу же увидишься с ними, – тётя подпирает кулачком щеку.
– Это хорошо! Но в уме не укладывается – как же я был настолько слеп? Или это чары, которые она на меня наложила? Гипноз?
– Вот этой хмари мы и будем учиться противостоять. У русалок есть песни, которыми они заманивают корабли. У перевертней специальные заклинания и заговоры, которые ослабляют врага. На тебе они и были использованы.
– Ладно, поеду я домой. С вами хорошо, но без вас ещё лучше, – тяжело поднимается Иваныч. – Видать судьба такая – охранять охотников на оборотней.
– Иваныч, не нужно, – говорит тетя Маша, – мы можем и сами справиться.
– Я видел, как ненужно! – бурчит Иваныч. – Пока замкните круг за мной, а как надумаете выезжать, так сразу позвоните.
– Мы проводим вас, Михаил Иванович! Передавайте привет Вячеславу и Федору, – я тоже поднимаюсь с места.
Иваныч вывозит нас за околицу. Тетя достает пару игл. Берендей вздрагивает от вида оружия в её руках, видно тётя и вправду была сильным бойцом. Он ждет в машине, пока тётя делает заговор.
Иваныч выходит и проверяет прочность невидимой стены. Сначала бьет кулаком, потом с разбега, пытается продавить – лицо краснеет ярче свекольного сока. Я с другой стороны пытаюсь пробиться и тоже безуспешно.
Он машет на прощание и делает киношный жест – «позвони». Тётя машет ему в ответ, и сиреневая девятка улетает прочь.
Мы возвращаемся обратно в дом. На душе копошатся крысы, хочется сплюнуть накопившуюся горечь, но не хватает слюны.
Я поднимаю со стола блокнот, пролистываю страницы. В детстве мы рисовали на страницах человечка, и на каждой у него было новое движение, так получался маленький мультик. Вот и сейчас я прошелестел воспоминаниями отца – единственным, что осталось от него.
Из-за обложки вылетает чёрный лепесток, похожий на хризантемный и планирует на тётин шерстяной носок. Она вздрагивает, увидев его.
Он один был красив сам по себе, а каков же был цветок, который окружали такие листочки?
Негнущимися пальцами тётя сжимает лепесток в сухоньком кулачке. Я вижу, как блестит влага на добрых глазах, пока она не отвернулась, сморкаясь в носовой платок.
– Тётя, все в порядке? – спрашиваю я.
– Да-да, Саша, все хорошо. Пылинка в глаз попала, – через силу улыбается тётя.
– Опять вспомнила об отце?
– Что? Ах, да! О Владимире. Саш, сегодня отдыхаем. Натопи баню. А завтра начнем собираться. Завтра вечером нас встретит Иваныч, и мы поедем. А сегодня отдых, – тётя отворачивается, звеня чашками в серванте.
Она замирает на миг и из её руки падает какая-то стружка. Я подхожу к тете Маше и обнимаю сухонькие плечи.
– Тётя, всё будет хорошо! Мы справимся, и ты ещё понянчишься с Ульяной.
– Я знаю, Саша. Я знаю, – тихо говорит она, прижимается ко мне и тут же отпрыгивает. – Но это не повод, чтобы сейчас отлынивать от растопки бани. Бегом за дровами! А то я скоро подпрыгну, и от меня отвалится слой толщиной с палец!
