Алексей Евтушенко
Имя для героя
Я остановился, посмотрел по сторонам. Никого. Вытащил мобильник и вжикнул несколько «селфи» с вытянутой руки. Получилось не очень, но общее представление есть. Кстати, правильная мысль. Сейчас устроюсь наверху и сниму десяток панорам. Чтобы потом самому себе поверить. Если оно будет, это «потом».
Сунул телефон в карман и снова зашагал вверх. Трехлинейная винтовка на брезентовом ремне…
Бронебойных патронов у меня всего одна обойма, на всякий случай. Остальные – самые обычные. А вот винтовка теперь особая – снайперская. Оптика, и канал ствола более тщательно обработан. Дальность гарантированного поражения, как заявил старшина Кивенко, до восьмисот метров. А если пристреляться да приноровиться, то и вся тысяча.
– Только не будет у тебя времени приноравливаться, – объяснил старшина. – Ни времени, ни патронов. Они у нас и так на исходе. Поэтому бей фашиста только наверняка. И насмерть.
Когда в небе загудели моторы «юнкерсов», я как раз успел отрыть себе вполне приличную ячейку и заканчивал сооружение маскировочного венка на каску на вершине холма очень кстати росли подходящие для этого дела голубенькие цветочки неизвестного мне названия и мелкие полевые ромашки. Хорошо в детстве соседская девчонка научила в деревне венки плести. Вот и пригодилось. Как же ее звали-то… Вика?
На этот раз «штукас» прилетело аж четыре штуки, и было ясно, что намерения у них самые что ни на есть серьезные.
Так оно и оказалось. Я сидел в своем укрытии на вершине и, закусив губу, наблюдал, как «лаптежники» один за другим, с выматывающим душу воем, входили в пике, неслись чуть ли не отвесно вниз и сбрасывали бомбы на головы нашим. Один отбомбился, второй, третий… Память смартфона цинично наполнялась хоть и не вполне качественными, но уникальными снимками. Нет, больше терпеть это невозможно. У меня только пять бронебойных, но они есть. И оптика. И восемьсот метров гарантированного поражения. На какой минимальной высоте «юнкерс» выходит из пике? Не знаю. Но и так видно, что около пятисот метров. Попробуем, чем черт не шутит…
Заряжаю снайперку бронебойными, слежу за четвертым «лаптежником», который вслед за остальными как раз начинает пикировать на наши позиции. Бить его сейчас бессмысленно. Вот на выходе, когда потеряет скорость… Главное, не забыть про упреждение… Интересно только, какое. Корпуса хватит? «Юнкерс» сбрасывает бомбы, начинает выход из пике. Ловлю его в оптический прицел, чисто интуитивно беру упреждение, стреляю. Передергиваю затвор и стреляю еще раз, уже почти наугад.
Не знаю, какой выстрел достиг цели, первый или второй. И понятия не имею, куда я попал. Но, судя по всему, в пилота, потому что одномоторный бомбардировщик-штурмовик, так и не завершив выход из пике, заваливается на левое крыло, на мгновение зависает в воздухе и падает, падает… Падает! Он падает, мать его!!!
– Да!!! – ору во весь голос, потрясая винтовкой.
Оранжевый шар взрыва, черный дым столбом в небо. Хорошо чуть в стороне упал, за пределами части. Тройка «юнкерсов» уходит на север. Слышу, приглушенные расстоянием, радостные крики «ура!» и ловлю себя на том, что счастливо улыбаюсь. Вот так вот. Уничтожил страшного врага – и счастлив. А потом еще удивляемся, почему человек воевать любит… Ой-ой-ой. Философ хренов. Готовься, философ. Вон уже со стороны дороги доносится шум моторов. Так, смотрим. Около десятка танков, грузовики, полные солдат, мотоциклы, легковушка, полугусеничный тягач с пушкой на прицепе. Не слабо. Подкрепление к немцам прибыло, кто бы сомневался. Ну, сейчас начнется. Держитесь, ребята.
Патроны кончились как раз в тот момент, когда немецкие танки и пехота, несмотря на тяжелые потери, все-таки ворвались на территорию обороняемой воинской части и там, внизу, завязался рукопашный бой. У меня оставалось еще три бронебойных, и все их я выпустил по танкам. Безрезультатно.
И что теперь делать?
Бросить винтарь, спуститься с западной стороны холма или даже, чтобы уж наверняка не заметили, с обрывистой южной и уходить берегом моря? Но там, внизу, в полуподвале казармы, – Ксюша, медсестра, раненый сержант, и другие раненые, которых наверняка стало гораздо больше. И Ксюшин папа Иван Сергеевич, я еще десять минут назад видел его в прицел винтовки, он сменил убитого пулеметчика и вел огонь по наступающим немцам. И старший лейтенант Артемьев, и морячок с «Бесстрашного», и старшина Кивенко, и все остальные – живые и мертвые. Наши.
Я подхватил винтовку, выскочил из ячейки и побежал вниз по склону. Мне были нужны патроны. Или хотя бы винтовка с примкнутым штыком.
Мобильник в кармане запел дурным голосом, когда до подножия холма оставалось шагов двадцать – двадцать пять. От неожиданности я оступился, чуть не загремел по склону, но в последний момент сумел удержать равновесие и затормозить. Телефон подал голос снова. Громко и настойчиво. Черт, давно хотел сменить рингтон, уж больно наглый, да все руки не доходили.
Я выхватил устройство связи двадцать первого века из кармана и уставился на дисплей. Галина. Моя, как бы это сказать помягче, полулюбовь. Красивая мордашка, сексуальная фигура и явный недовес мозга в голове. Только вечное мое нежелание обидеть человека до сих пор мешает нам окончательно разбежаться. Это если не считать хорошего секса.
Телефон не умолкал. Было что-то абсолютно нереальное в этих электронных звуках, накладывающихся на звуки близкого боя.
Я нажал соединение.
– Слушаю!
– Димочка, привет, это я!
Звонкий радостный голос из будущего. Ничего не понимаю.
– Ты почему не звонишь? Как ты там? Я скучаю! И что это за шум? Петарды, что ли запускаете? Фейерверк? Так день же, вроде, на дворе!
Видела бы ты эти петарды…
– Галь, все хорошо, извини мне сейчас не совсем удобно с тобой говорить. Давай я тебе перезвоню через полчасика.
– А не обманешь? Слушай, хочешь, я к тебе приеду? У меня как раз свободная неделя будет. Начальник, представляешь, вдруг подобрел ни с того ни с сего и согласился…
Я стоял, как столб. Очень плохо соображающий столб. Возле уха – смартфон, в правой руке – снайперская трехлинейная винтовка системы Мосина, в голове – полный бардак, столпотворение и салат оливье из мыслей и эмоций.
Черт, надо бы укрыться, что ли. Хотя на фига? Если все это ненастоящее, то… Погоди. Как это – ненастоящее? Ты же все видел, слышал и ощущал. Снимков понаделал. И сейчас все видишь, слышишь и ощущаешь. Там, в сотне метров, на территорию части прорвались немцы, идет бой, а ты стоишь тут, как последний трус и…
И тут в меня попали.
Я выронил винтовку с мобильником и с размаха сел на землю. Не удержался, повалился на бок. Ох, как же больно… Провел рукой по груди, поднес ладонь к глазам. Кровь. Надо же. Вот тебе и ненастоящее… День стремительно мерк, превращаясь в черную и глухую ни проблеска, ни звука – непобедимую и бесконечную ночь.
Кто-то лил мне на лицо холодную воду. Эй, да хватит уже! Я закрылся рукой и разлепил глаза. Надо мной склонились двое – Ксюша и ее папа Иван Сергеевич.
– Живой, – удовлетворенно констатировал папа. А ты боялась.
Я сел и первым делом ощупал и осмотрел грудь. Все цело, ничего болит. Только майка мокрая. Надо понимать от воды, которую на меня только что лили.
– Где мы?
Но я уже и сам видел, где. Тот же берег, где вчера заночевали у костра. А вот и сам костер, уже погасший. Достал мобильник, глянул на часы. Значит, все-таки сон? Или что-то было подмешено в вино, которое я пил или еду, которую я ел? Но вино-то в магазине покупалось, а вот еду Иван Сергеевич принес из дома. Так. Хорошо здесь шутят над приезжими, нечего сказать. Ясно теперь, почему их так мало в самый разгар сезона. Но какой смысл? А по фигу, какой. Вот не нравятся им отдыхающие и все. Меньше народа – больше кислорода.
Я вскочил на ноги.
– Ладно, – говорю. – Спасибо, что называется, за компанию. Больше мы вряд ли увидимся, так что прощайте.
– Подожди, Митя, – сказала Ксюша. – Мы догадываемся, о чем ты думаешь, но все было по-честному, без обмана. Ты и правда видел то, что видел и делал то, что делал. Хочешь, подробно расскажу? Как раненого сержанта тащили. Как лейтенант Артемьев умер у меня на руках?
– Как старшина Кивенко дал тебе снайперскую винтовку и отправил на гору, – добавил Иван Сергеевич. Ты отлично стрелял, я видел. Без тебя мы бы не отбили вторую атаку. Мы ее никогда не отбиваем.
– То есть? – не удержался я от вопроса.
– Я переживал новолуние одиннадцать раз, – сказал Иван Сергеевич. – Ксюша – четыре. Это было двенадцатое для меня и пятое для нее.
– И впервые все закончилось по-другому, – сказала Ксюша. – Мы отбили вторую атаку. С очень большими потерями, дошло до рукопашной, но отбили.
– А потом с моря подошел наш крейсер, – продолжил Иван Сергеевич. – Выслал шлюпки, и под прикрытием огня из корабельных пушек, всех эвакуировали. Кроме мертвых. Мертвых оставили здесь.
– И вас?
– Что – нас?
– Вас, говорю, тоже оставили здесь?
– Мы сами остались, – сказала Ксюша. – Новолуние же не вечно продолжается. Наше время вернулось, как только шлюпки отошли от берега. Само. Так всегда бывает. Только раньше все заканчивалось плохо, наши погибали, и немцы добивали раненых, а теперь – хорошо.
– Что значит, наши все погибали? И вы тоже?
– И мы, – просто ответила Ксюша. – Я как-нибудь потом тебе расскажу, ладно? Сейчас не хочется.
Я попытался представить, каково это – умирать, зная, что оживешь, а потом снова идти на смерть, и не смог.
– А телефон? – спросил, вспомнив.
– Что – телефон?
– Откуда у меня в кармане телефон взялся? Я же его выронил – там, на склоне, когда в меня, когда меня…
– Когда тебя убили, – подсказал Иван Сергеевич. Мы с Ксюшей тебя сюда перенесли. И телефон твой подобрали и в карман тебе положили.
– Принесли его домой, оказался он живой, – пробормотал я. – Ну-ка, проверим… Хотите посмотреть?
Они хотели.
Все снимки оказались на месте. И я сам – в каске и со снайперкой за плечом, и панорама воинской части, и пикирующие «юнкерсы», и десяток немецких Pz-III, идущих на наши позиции при поддержке пехоты со стороны дороги. А больше я и не снимал – не до этого стало.
– Странно, как мы сами не догадались сделать это раньше, – почесал в затылке Иван Сергеевич. – Ну я-то, старый пень, ладно. А вот ты, дочь, как дитя двадцать первого века, могла бы и сообразить.
Ксюша только вздохнула и пожала плечами.
Я сижу на балконе своего номера. Передо мной на журнальном столике початая бутылка вина, сигареты и мобильный телефон. Мне есть о чем подумать, и я думаю. О Ксюше, местном июньском новолунии, войне и мире, прошлом и будущем. Иван Сергеевич пригласил заходить в любое время, и я обязательно зайду. Как только немного разберусь в себе и в том, что нам пришлось пережить. Отвечу хотя бы на часть вопросов. Например, почему данным явлением до сих пор не заинтересовались ученые. Отдыхающих-то здесь в это время мало, понятно теперь отчего. Страх неосознанный испытывают. И тревогу. А некоторые, может быть, что-то и видят. Но кто станет рассказывать? Засмеют ведь. Или, того хуже, сочтут психом на всю голову. Что же до ученых, то какие у нас теперь ученые… Одни за границей трудятся, другие с лженаукой борются. Изо всех сил. А тут как раз тебе самое что ни на есть лженаучное явление и расцветает раз в году. Вот и получается, что самый главный вопрос, как и всегда, все тот же.
Что делать дальше?
За неимением ответа делаю глоток вина, закуриваю, и неожиданно приходит понимание. А ничего специально не делать. Пока. Я приехал сюда работать. Значит, нужно закончить работу. Времени у меня навалом. И, конечно же, ближе познакомиться с Ксенией. Кажется, эта славная девушка зацепила меня не на шутку. Но сначала позвонить Гале и, наконец, определиться с нашими отношениями раз и навсегда. Надеюсь, теперь мне хватит решимости. Это не намного страшнее, чем убивать врагов. Человек я свободный, до следующего июньского новолуния еще целый год, и никто не мешает мне вот прямо сейчас помечтать, что я его дождусь. Вместе с Ксюшей. А там – посмотрим.
Имя для героя
Любые совпадения имен и фамилий с реально существующими носят исключительно случайный характер.
Автор
Разнообразием закусок и выпивки стол не отличался, но того, что на нем имелось, для двух, сидящих за ним мужчин, было вполне довольно. Имелось же на нем следующее: разломанная на щедрые куски гриль-курица, черный хлеб, свежие помидоры и огурцы, молодая вареная картошка, аджика, соль, крупный пучок черемши и початая литровая бутылка водки.
Веранда садового домика, на которой выпивали и закусывали мужчины, выходила своей длинной стороной на сад-огород. Короткая же сторона граничила с забором-штакетником, за которым тянулся голый, поросший редкой травой, пустырь.
Сразу за пустырем начиналось городское кладбище и отсюда, с веранды, при желании можно было разглядеть могильные кресты, памятники и фигурки людей, пришедших навестить дорогой им прах.
– Как тебе соседство, кстати? – спросил Жора Игнатенко, разливая по рюмкам водку и одновременно кивая в сторону погоста.
Его сотрапезник и владелец дачного участка, писатель Юрий Десятник взял наполненную рюмку и подмигнул старому товарищу:
– А что – соседство? Нормально. Я их не трогаю, ну и они меня тоже… не трогают. Так и живем.
– За это и выпьем, – предложил Жора.
Закусив, писатель достал из пачки сигарету, прикурил от спички и со вздохом откинулся на спинку стула. – Хорошо сидим, – сказал Жора.
– Хорошо, – подтвердил Юра и снова вздохнул.
– Чего вздыхаешь, сочинитель? – проницательно глянул на друга Игнатенко. – Солнышко, лето, суббота, водочка. Закуска, опять же. Мало тебе? Девчонкам можно позвонить.
– Э, не в девчонках счастье…
– Вот чудак, – с интонациями Карлсона, который живет на крыше, сказал Жора. – А в чем же еще?
– Не в чем, а когда, – назидательно поправил его Десятник. – Когда писатель счастлив?
– Когда гонорары часто и много, – предположил Жора.
– Ну, гонорары, конечно, тоже…того… не помешают. Но не это главное. Главное, когда работа идет. Тогда точно знаешь, что и гонорары будут, и любовь читателя, и самоуважение, и все остальное.
– Кто б сомневался. А у тебя что, не идет?
– Да не то, чтобы совсем не идет, но, понимаешь, возникла одна трудность. Три дня уже бьюсь, зараза, и ничего не выходит.
– Что за трудность?
– Да, вроде бы, мелочь, ерунда. А из-за нее книга стоит.
– Тьфу, черт! Что ты ходишь вокруг да около? Я, конечно, не писатель, но, что касается преодоления разного рода трудностей, кому хочешь сто очков вперед дам. Давай, еще по одной и рассказывай.
Они выпили, и хозяин дачи поведал другу Жоре о своем творческом затыке. Как оказалось, новая книга встала из-за того, что писатель Юрий Десятник никак не мог найти для своих героев имена и фамилии.
– Понимаешь, – с жаром объяснял он, – имена персонажей – это очень важная вещь. Они должны подходить, как… ну, как хорошая обувь к ноге подходит. Чтобы нигде не жало и не терло. Чтобы ноги не парились, не мерзли и не уставали. В общем, удобно должно быть. Так же и с именами. Раньше мне удавалось подбирать героям верные имена, а сейчас что-то застопорилось. То совсем уж избитое и серое подворачивается, то, наоборот, слишком яркое, вычурное. А уж о фамилиях я вообще молчу. Совсем завал. Видно, иссяк. Весь запас приличных фамилий на других героев истратил. А новые взять негде. И придумать не могу. Какая-то сплошная пошлятина в голову лезет да несуразица.
Писатель замолчал и потянулся к бутылке.
– Тю! – засмеялся Игнетенко. – Я думал, что серьезное, а тут… Имена с фамилиями! У тебя что, мало друзей и знакомых? Бери да пользуйся.
– Дурак ты, Жора, – обиделся Десятник. – Я серьезно, а тебе все хаханьки. Ну, сам подумай. Нельзя писателю использовать имена живых людей. Особенно знакомых. Сразу все начнут сравнивать героя литературного с этим конкретным человеком. Сплетни тут же пойдут, обиды, недоразумения. Объясняй потом всем и каждому… Вот, представь, что я дам какому-то персонажу твое имя и фамилию. Хочешь, расскажу, как это воспримут? Если персонаж будет отрицательным, обидишься ты и те, кто к тебе хорошо относится. Если положительным, но не похожим на тебя, люди решат, что я или нюх потерял или подхалимничаю зачем-то. Да тебе и самому будет неловко. Если ни то, ни се, то и вовсе будет непонятно. Зачем, скажут, он это сделал? Почему? Что это за серенькая такая незаметная личность выведена под именем Жоры Игнатенко в новом романе известного писателя Юрия Десятника? И чем все кончится? Да тем, что мы с тобой насмерть рассоримся, и дружбе нашей придет конец. То же и с остальными моими друзьями и знакомыми. Понимаешь, все должно быть естественно. Когда все естественно, то даже случайное совпадение не напрягает. Ни меня, ни читателя.
– Ишь ты, сложности какие, – хмыкнул Жора. – Куда там твоей политкорректности. Но ты, наверное, прав. Извини, не подумал. Но ничего, первый раз не считается. Сейчас еще разок подумаем.
Игнатенко закурил и устремил взгляд поверх головы друга-писателя в направлении пустыря.
– Ну-ну, – сказал Десятник, берясь за бутылку, – думай. Только не очень долго, а то водка нагреется.
– Не нагреется, – рассеянно пробормотал Жора. Сейчас я… О! Есть! – его глаза весело расширились. – О-бал-ден-на-я мысль! По-моему.
– Я весь внимание, – заверил писатель.
– Ты, кажется, сказал, что нельзя брать имена живых людей. Так?
– Ну, не то, чтобы совсем нельзя… Нежелательно.
– Хорошо. Посмотри вон туда, – Жора ткнул пальцем за спину Десятнику. – Что ты видишь?
– Мне и смотреть не надо, – сказал Юра, не оборачиваясь. – Нет там ничего. Пустырь.
– А за пустырем? – не унимался Жора.
– Ну, кладбище. И что?
– Еще не догадался? Самое большое кладбище в городе. Действующее. Тысячи захоронений. И тысячи имен и фамилий. А заодно и отчеств, если понадобится. Подумай. Тебе всего-то и надо, что прийти туда с блокнотом и подобрать нужные имена. Ну, как идея, а?! С тебя бутылка, не считая этой.
И Жора с победным видом поднял рюмку и провозгласил:
– За то, чтобы мы всегда находили выход из любого положения!
Десятник машинально выпил и почесал лоб.
– Черт возьми, – неуверенно улыбнулся он. – Ты знаешь, а ведь в этом что-то есть! Определенно есть. Особенно, если брать имена со старых могил. Со старых и заброшенных, о которых уже никто не помнит. Спасибо. Голова! Завтра же и попробую.
– А что не сегодня? Солнце еще высоко.
– Сегодня я выпил, – назидательно пояснил Десятник. – И вообще, отдыхаю. Нет, только завтра. Тем более, что если и завтра, на трезвую голову, мне твоя идея покажется достойной, то, значит, она точно хороша, и ее можно смело воплощать в жизнь.
На следующий день Юрий Десятник проснулся довольно поздно и сразу же вспомнил о вчерашнем разговоре. Некоторое время он лежал, стараясь уловить теперешнее свое отношение к неожиданной идее друга.
Пока не попробуешь, не узнаешь, наконец, решил он про себя. Сейчас, вот, позавтракаю и пойду. Проверим Жоркину мысль в деле. Действительно, интересно может получиться.
Умывшись, одевшись и позавтракав чашкой кофе и двумя бутербродами с сыром, хозяин дачи прихватил с собой легкую сумку через плечо, бросил в нее блокнот для записей, шариковую ручку и сигареты, сунул босые ноги в сандалии и отправился на кладбище.
От калитки его дачи до первых могил, если идти по дороге, было около двух километров, и поэтому он пошел напрямик, через пустырь, по одной из тропинок, протоптанной к обиталищу мертвых живыми.
Десятник шел по тропинке, оглядывал просторный загородный горизонт с дальним синеватым леском и редкими клочковатыми облаками над ним и размышлял о том, почему некоторые люди столь охочи до посещения кладбищ.
И ведь не только пожилые, думал он, а и вполне себе жизнеспособные и молодые. Традиция? Любопытство? Затаенный страх перед чертой, которую рано или поздно каждому надо будет перейти? Дань уважения и памяти тем, кто уже там, а не здесь? Но ведь ритуал, не больше. Уважение и любовь нужно испытывать в сердце, а не на могиле. Впрочем, наверное, многим так легче. Своеобразный психологический костыль. Пришел на могилку, посидел, вспомнил. Выпил, наконец…
Восточная сторона городского кладбища, на которую вышел Юрий, пестрела свежими захоронениями. Их было легко узнать по грудам полуувядших цветов, венкам, а также отсутствию крестов и памятников, – родственники и друзья покойных не успели еще полностью оплатить ритуальные услуги.
Миновав по дороге несколько похоронных церемоний, Десятник пересек центральную аллею и вышел к старой, западной части кладбища. Тут его шаг как-то сам собой замедлился, и писатель внимательно огляделся по сторонам.
Он попал в тишину, покой и тень.
Тишина и покой возникали совершенно естественно из-за отсутствия здесь основных производителей шума и суеты – людей. Тень же создавали разросшиеся деревья – в основном многочисленные клены и тополя, посаженные, вероятно, не один десяток лет назад.
Уже через двадцать минут Юрий понял, что Жорина идея оказалась на редкость удачной. Какие только замечательные имена и фамилии, а также их сочетания не попадались ему здесь! Только записывай. Чем он немедленно и занялся, выудив из сумки блокнот и ручку.
Бодягин Пафнутий Ильич. Еще в девятнадцатом веке мужик родился. Надо же… Пафнутий. Так. Егонова. Наталья Павловна. Имя-отчество удачное, а вот фамилия какая-то непонятная. Егонова… Яга? Ладно, запишем на всякий случай. Может, пригодится. Клюшников. Леднев Михаил Игнатьевич. Знавал я, помнится, одного Леднева… Орлова Надежда, Лукьянова Марья Сергеевна, Сидоров. Ну, это общеизвестно. Ага. Вот интересно. Топич Ерофей Казимирович. Родился в 1914-м, умер в 75-м. Шестьдесят один год прожил дядька. Маловато. Имя по нынешним временам довольно экзотическое. И фамилия неординарная. Из западных славян, вероятно. Запишем. Черногорская. Зинаида Афанасьевна. 1912 года рождения. Хороша фамилия! И женщина была красивая, если по фото судить. Надо же, снимок-то неплохо сохранился, хоть и времени прошло черт-те сколько. Беклемишев…
Писатель увлекся. В его воображении уже мелькали обрывки сцен и картин.
Вот роковая красавица Черногорская взволнованно ходит по залу (какому, на фиг, залу? Я что, любовно-исторический роман собираюсь писать? Ладно, пусть просто по гостиной)… по гостиной в ожидании важного известия. Заламывая руки (тьфу!). А тем временем лощеный негодяй Топич… только не Ерофей, конечно, а… Нет, так не пойдет. Это меня куда-то в начало прошлого века заносить начинает. Ладно, дома разберемся. Сейчас еще пяток-другой запишем, и хватит, пожалуй, для первого раза.
Раздвигая кусты, и ныряя под низкие ветви деревьев, он пробирался к давно заброшенным могилам и заполнял уже четвертую страницу блокнота, когда сзади его окликнули:
– Мил человек!
Десятник вздрогнул, едва не выронил из пальцев ручку, и оглянулся.
Не более чем в двух метрах от него стоял, легко опираясь на потемневшую от времени палку с круто, подобно бараньему рогу, изогнутой ручкой, невысокий старик.
Был он одет в совершенно вылинявшие, но чистые джинсы, клетчатую синюю рубаху и потрепанный временем, но, опять же, чистый, темно-серый пиджак. Густые и совершенно белые прямые волосы спускались до плеч и странно гармонировали с пронзительно-синими глазами, строго и в то же время насмешливо глядящими из-под нависших бровей.
– Здравствуйте, – неуверенно сказал Юрий. – Я не слышал, как вы подошли.
– А я и не подходил вовсе, – загадочно промолвила старик. – Но здравствуй и ты. Уж что-что, а здоровье тебе, гляжу, ой как понадобится.
Вот же, черт, с неудовольствием подумал Десятник, принесла нелегкая. И чего ему надо? Терпеть не могу этих стариков и старух, вечно лезущих не в свое дело. Все бы им следить да поучать. Все им не так и неправильно. Все-то им мешают, и всем-то они недовольны. Давно уж о своей душе задуматься надо, так нет – хлебом не корми, дай чужую повоспитывать.
– В каком это смысле? – нахмурился писатель, захлопывая блокнот и, не глядя, засовывая его в сумку.
– Да в прямом, – усмехнулся в седые усы старик, не сводя с Юрия глаз. – Здоровье каждому человеку не помешает. А уж тебе – и подавно.
– Это еще почему?
Он, наконец, спрятал блокнот и ручку и решительно повернулся к собеседнику всем корпусом. Надо заметить, что габаритов писатель Юрий Десятник был весьма внушительных – при росте метр восемьдесят пять и живом весе под сотню килограммов.
Дедуля, однако, ничуть не смутился и продолжал насмешливо, но уже не строго, а, скорее, с оттенком сожаления, глядеть на Юрия.
– Да потому, что дело ты задумал для здоровья опасное, – объяснил старик. – Как бы пожалеть не пришлось. Мертвые не любят, когда их дразнят попусту.
– Ерунда какая-то, – сказал Десятник. – Дразнят… Что вам надо, дедушка? Шли бы своей дорогой. А я уж со своими делами как-нибудь сам разберусь.
– Ну, сам так сам. Мое дело предупредить, а там… Захочешь, – придешь. О, ты посмотри! Никак лиса!
Юрий обернулся.
Никакой лисы, конечно, сзади не было. А когда он повернулся обратно, то не обнаружил и старика. Странный дед исчез беззвучно и бесследно, как ниндзя, что, учитывая его возраст, было весьма удивительно.
Только настрой весь мне сбил… дедуля, подумал Юрий с досадой. Ладно, довольно на сегодня, пожалуй. И так набрал достаточно. А не хватит, можно будет еще прийти.
Работа писателя может показаться стороннему и малосведущему в писательском деле наблюдателю и не работой вовсе.
Сидит человек за компьютером, пишущей машинкой или просто держит на коленях тетрадь и что-то время от времени записывает. Потом встает, ходит по комнате, курит (если, конечно, он подвержен этой дурной привычке), пьет кофе, бессмысленно таращится в окно, ерошит волосы, чешется в разных местах, копается в каких-то книгах или интернете, выходит на прогулку, возвращается, снова садится к листу бумаги или экрану монитора… В общем, совершает массу обыденных, привычных движений.
А в результате этих, иногда малоэстетичных, действий на свет рождается несколько страниц художественного текста.
Текста, который потом заставит читателя плакать, смеяться, размышлять о жизни, или, в конце концов, просто на минутку отвлечет от тех неисчислимых и большей частью нерадостных проблем, которые давят на него в повседневности.
У всякого писателя свои методы работы.
Юрий Десятник предпочитал метод интуитивный. Он садился за компьютер без тщательно проработанного плана, имея в голове лишь приблизительную схему будущего произведения, а в душе – горячее желание родить на свет текст, который было бы не стыдно прочитать самому.
Теперь, когда, благодаря замечательной идее друга Жоры, творческий кризис был успешно преодолен, работа у Юрия пошла. Жена находилась в длительной заграничной командировке; сын после окончания второго курса института укатил с товарищами в конный поход по Алтаю; и писатель, которому никто не мешал, вошел в привычный режим и ежедневно выдавал нагора по четыре-пять страниц нового романа, отвлекаясь только на прогулки к ближайшему продуктовому магазину, приготовление нехитрой пищи и необходимую уборку своего дачного жилья.
Сведения, добытые им на кладбище, очень пригодились. Он не просто знал теперь, как ему назвать того или иного героя, а чувствовал, что с этими как бы «настоящими» фамилиями, именами и отчествами его литературные, выдуманные от начала и до конца персонажи, обретают плоть, становятся яркими и живыми.
В пятницу, после обеда, когда Десятник только-только помыл посуду и собрался немного подремать на веранде перед работой (в комнатах днем было душновато), в дом от калитки настойчиво позвонили. Недоумевая, кто бы это мог быть, Юрий пошел открывать.
За калиткой обнаружился молодой щеголеватый лейтенант милиции в летней – с короткими рукавами – рубашке навыпуск, тщательно отглаженных брюках и новенькой, лихо сдвинутой на затылок, фуражке.
Зеленоватые глаза лейтенанта смотрели доброжелательно и даже весело. Но в руках он держал папку для бумаг из коричневого кожзаменителя, а под рубашкой, справа на ремне, угадывалась пистолетная кобура, недвусмысленно подчеркивая всю серьезность визита представителя власти.
– Вы ко мне? – удивился писатель.
– В том числе и к вам, – подтвердил милиционер.
– Прошу, – Десятник провел лейтенанта на веранду и предложил стул.
– Дело в следующем, – начал милиционер. – Тут у вас позавчера ночью один чудик стрельбу из охотничьего ружья учинил. Слава Богу, никого не ранил… Надо разобраться. Вы позавчера здесь были?
– Да. И вчера, и позавчера, и неделю назад.
– Слышали что-нибудь?
– Нет, – покачал головой Юрий. – Никакой стрельбы не слышал. Я очень крепко сплю. А где стреляли-то? И кто?
– Не очень далеко от вас – на соседней улице. Хозяин одной из дач. Вы ведь писатель?
– Да, – признался Десятник. – А что?
– Я подумал, что вам, как писателю, это может быть интересно. Представляете, мужик заявил, что к нему в дом лез зомби.
– Кто?!
– Зомби, – охотно пояснил лейтенант. – Ну, оживший мертвец, значит. Тут кладбище рядом, вот мужик и… Но самое смешное, что он оказался трезвым! – Кто, зомби?!
– Чувство юмора я уважаю, – чуть улыбнувшись, сообщил представитель закона. – Особенно у писателей. Мужик был трезвый. Ладно, если вы ничего по этому поводу сообщить не можете, я пойду. Служба.
– Рад бы, но… – Юрий развел руками.
Милиционер пожелал творческих успехов, попрощался и ушел.
– Черт-те что, – пробормотал, закрывая калитку, Юрий. Спать ему совершенно расхотелось.
Юрий Десятник считал себя профессионалом. Человеком, способным качественно выполнять свою работу в любых условиях. Так оно обычно и было, но сегодняшний визит милицейского лейтенанта выбил сочинителя из привычной колеи. Промучившись за клавиатурой час, он понял, что работа окончательно застопорилась и решил съездить в город, чтобы сменить обстановку и развеяться.
Предполагая, что в городе наверняка придется с кем-нибудь выпить, за руль он садиться не стал, а отправился к ближайшей остановке автобуса, до которой было десять минут ходу.
Под навесом остановки, пустынной ввиду буднего дня, на скамейке сидели две женщины неопределенного возраста и о чем-то беседовали. На скамейке оставалось свободное место, но Десятник, чтобы не мешать, деликатно остановился в сторонке и закурил, став невольным свидетелем разговора, поскольку голоса у женщин оказались на редкость пронзительными.
– …мертвец, – сказала одна. – Самый настоящий. Представляешь?
– Не может быть, – ахнула вторая.
– Как же не может, если дочка Инны Петровны заикаться стала? До вчерашнего дня нормально говорила, а тут – на тебе. Заикается. С испугу-то.
– А нечего по ночам шляться на кладбище, с неожиданной мстительностью сказала вторая.
