Алексей Булгаков
Отчего мы, русские, такие?
НАС «АРШИНОМ ОБЩИМ НЕ ИЗМЕРИТЬ»
Сердитый: – Из высказываний, характеристик в печати относительно нас, русских, невозможно вынести определённое представление о том, кто мы такие, как к нам относятся граждане других стран, настолько разнообразны и подчас диаметрально противоположны мнения и оценки. Причём эти суждения и характеристики часто выносятся безапелляционно, с полной уверенностью, что так и есть на самом деле. Неспроста возникло выражение «загадочная русская душа».
Рассудительный: – Люди в эти три слова вкладывают, в частности, нашу неоднородность. Любой большой народ невозможно охарактеризовать общими словами, а русский тем более. Нельзя также судить односторонне о взаимоотношениях нашего народа и какого-то другого. Понятие «русские» охватывает чрезвычайно разнообразные типы личностей. Мы – слишком противоречивое общество, отличаемся от других пестротой, крайне широким для одной нации диапазоном свойств по многим параметрам, во всех аспектах – в социальном, психологическом, интеллектуальном, культурном, деловом, нравственном, в образе жизни и мышления, в уровне культуры разных групп населения и во многом другом. В этом наша сила, но и наша сложность: из-за этого мы никогда не могли ясно и чётко донести до граждан других стран свои приоритеты. Поэтому нас считают непредсказуемыми, от нас ждут кнута и пряника одновременно. И представители других народов, и мы сами, пытаясь назвать типичные черты русского человека, постоянно натыкаемся на противоречия, которые не дают сделать однозначный вывод. В России можно встретить самых рафинированных высокообразованных эрудированных аристократов с породистыми чертами лица, с самыми изысканными манерами, каких не так легко найти даже в Западной Европе, – и людей на уровне средневековых степняков-кочевников; титанов мысли, виднейших философов – и воинствующих неграмотных невежд.
С.: – А на любом вокзале можно увидеть вконец опустившихся бродяг, абсолютно одичавших изгоев общества.
Р.: – В России много талантливых людей, в том числе среди бездомных бродяг, либо спившихся, либо отвергнутых, отчаявшихся. Мы сами горазды на экстремальные оценки самих себя. Наши граждане либо говорят: нация пьяниц, лодырей, хамов, агрессивных людей. Либо мы – чуть ли не все сплошь талантливы, трудолюбивы, добрейшие натуры, необыкновенно отзывчивы и т.д. Может быть, наша нетерпимость к «инакости» – реакция на нашу неоднородность во всём, на присущее нам
многообразие русских характеров, чересчур широкий диапазон
социально-психологических типажей у одного народа.
И мы подсознательно стремимся уменьшить этот огромный разброс свойств, нам хочется бóльшей похожести друг на друга. Мы – сплав самых разных народов. Хотя мы и произошли от западных и южных славян, по пришествии на север породнились с финскими, прибалтийскими племенами, добавили скандинавский кровей. Но мы также потомки скифов, сарматов, готов, удалых степняков – половцев, хазаров и других тюркских народов. Русские князья женились на знатных половчанках. А после распада Золотой Орды мы слились с татарами, башкирами. Хотя основа у нас славянская, и язык, конечно, тоже. Мы потому и красивы внешне, особенно женщины, что сплавлены из очень разных племён и народов, весьма отстоящих друг от друга. Живучи и талантливы мы тоже поэтому.
С.: – В итоге нас наградили эпитетами вроде «дикари», «русские медведи», а то и вовсе говорят, что мы – никакие не славяне, а татары.
Р.: – Да, были среди нас почти дикари, но были и достигшие наивысшего для своего времени уровня культуры. Например, в Великом Новгороде в XII-XVI веках было много грамотных людей среди бояр и торговцев, ремесленников и крестьян, читать и писать умели мужчины и женщины – если судить по тысяче с лишним найденных в городе берестяных грамот с посланиями, списками, с детскими ученическими упражнениями. Даже в Европе в то время грамотные были только среди духовных лиц и вельмож. Три с половиной столетия в XII – XV веках в Новгороде существовала республика, то есть вполне реальная по тем временам демократия. Самые важные вопросы решало вече – собрание горожан, что фактически было народным волеизъявлением. Роль варваров здесь сыграли сначала Александр Невский, жестоко распространивший монгольскую власть на Новгород, потом московский великий князь Иван III в 1478 году и московский же царь Иван IV в 1570 году, которые привели в этот благополучно существовавший русский город русские же войска, разгромили его с необыкновенной жестокостью, уничтожили тысячи людей. Налицо – огромная разница в уровне культурного развития: цивилизованности новгородцев и азиатского варварства тогдашних московских правителей. Новгородская земля могла ещё в I тысячелетии новой эры закрепить за собой статус норм, образа жизни, быта, политического устройства по европейскому образцу, предварив на 500 лет раньше замысел Петра I об организации на Руси кусочка Европы.
С.: – Получается, наши правители своими руками уничтожали на русской земле европейскую цивилизованность, которой мы теперь никак не можем достичь. Мы до сих пор пытаемся понять, почему вольный народ Руси легко поддался великокняжескому деспотизму, который максимально проявился во время правления Ивана IV. Как совмещается конформизм с анархизмом русского человека? Невероятный контраст проявился также во времена Петра I: с одной стороны – просвещение, с другой – рабство.
Р.: – Объяснить это можно тем, что свой владыка, князь или воевода, даже если был притеснителем, всё-таки не убивал, не угонял в плен жену и детей, не сжигал жилище, как незваные пришельцы преимущественно из степей с юго-востока. А появившийся в XVI веке «Домострой» изложил средневековые нормы ведения хозяйства и семейных отношений, бытовавшие на Руси, и утвердил их как руководство к действию. У каждого дома, как толковал «Домострой», был свой государь. «Бог во Вселенной, царь в государстве, отец в семье». Хозяин-отец был един во всех ипостасях: администратор, главный «завхоз» внутри своего хозяйства, судья, который разрешал по своему разумению все споры и разногласия. Отец семейства, муж имел непререкаемый авторитет, требовал от домочадцев беспрекословного послушания, за проступки наказывал, но не часто утруждал себя объяснениями, почему надо поступать так, а не иначе. А членам семьи приходилось быть послушными и покорными, поскольку «до Бога высоко, а до царя далеко». Как писал иностранец, проживший несколько лет в России в конце XVIII века, в каждой деревне в России имелся маленький тиран. Так же старосты, князья с их дружинами были в городищах, потом в городах всем: и защитниками, и вершителями судеб, и карательной инстанцией, то есть обладателями непререкаемой власти.
С.: – И купеческие кланы в России жили за высокими заборами замкнуто, детей на улицу не выпускали, они гуляли во дворе и в своём саду, даже учили детей дома сами родители или приходящие учителя.
Р.: – Потом и в помещиках крестьяне часто видели не эксплуататора, а защитника. «Помещик-крепостник распоряжался в своём поместье, как никому не подвластный король, – пишет английский историк Д. Ливен в книге «Аристократия в Европе. 1815-1914». – В целом жизнь в России была менее, чем в Центральной и Западной Европе, стеснена законом и приличиями, дворяне-землевладельцы пользовались неограниченной властью королей в миниатюре». Это было всего одну-две сотни лет назад.
С.: – И в нас не изжиты нормы крепостничества. Иные большие и маленькие начальники в формах с погонами и в современных костюмах ведут себя с подчинёнными и вообще с людьми так же, как помещики и бояре со слугами двести, триста, пятьсот лет назад, будто никто до сих пор крепостное право отменять и не думал. У нас ещё властвует местечково-домостроевская психология: мол, в своём дворе, за высоким забором могу творить со своими домочадцами и прислугой всё, что захочет моя левая нога, а кто-нибудь из соседей – попробуй, тронь кого-либо из моего хозяйства! И вот забитая мужем жена годами терпит его издевательства из-за отсутствия альтернатив: на своё жильё она и за пять жизней не накопит, формальный развод мало что даст.
Р.: – Терпеливость современных женщин – рудимент старых времён. Не все способны от ненавистного мужа вырваться в неопределённость. Так же в прошлые века немногие были готовы сняться с обжитого и привычного места, уйти в неизвестность. Тогда дорог-то не было, перемещались в основном по рекам. Большие расстояния между селениями древней Руси оказывали на князей и их дружинников, на воевод с приближенными, позже на помещиков развращающее влияние. «Физической разбросанности, разрозненности народа соответствовала несплочённость общества, а потому невозможность выработать крепкие нравственные границы, – писал историк С. Соловьёв. – Дурной воевода мог делать всё, что хотел: нравственных сдержек не было». Безнаказанность глав семейств, хозяев дворов, старшин из-за изолированности селений Старой Руси развязывали им руки для произвола, делали представителей власти держимордами. У них вырабатывалась склонность не прислушиваться к мнению людей, а подчинять их своей воле, принуждая к покорности. «Каждое имение представляло собой самодовлеющий замкнутый социальный и хозяйственный организм, слабо зависимое от государственной администрации образование, обязанное лишь уплачивать подати и поставлять рекрутов», – сообщает доктор исторических наук Ю. Тихонов в книге «Дворянская усадьба и крестьянский двор в России XVII и XVIII веков». Боязнь властей – глубоко в подсознании русских людей. Отсюда же – сильное стремление наших соотечественников в начальство. Так
наш народ поляризовался на очень властных и чересчур послушных.
Мы привыкли подчинять и подчиняться одновременно.
С.: – М. Пыляев в книге «Старая Москва», изданной в 1891 году, рассказывает, что в XVII веке «все московские дворяне были служилые люди, даже они не могли отлучаться из Москвы без царского позволения под страхом жестокого наказания. Все чины были обязаны ежедневно утром съезжаться к царскому дворцу».
Р.: – А что тогда говорить о крестьянах? Невозможность обитателей деревни, хозяйства, дома увернуться из-под власти, ощущение, что «некуда деться», вырабатывали раболепное отношение к власть имущим. Но стоило кому-то выбраться в старосты или воеводы, как в нём брали верх анархические настроения и мотивы: «Ну теперь я отыграюсь за своё прежнее многолетнее терпение!» Историк С. Соловьёв изрёк: «Раб безжалостен к подчинённому ему рабу или животному». И то, что одни склонны подавлять людей, а другие быть послушными и преданными, причём и то, и другое качества проявляются часто экстремально, тоже показывает, что русские шире обычного понятия о нации.
С.: – У нас много ограниченных недоумков, дикарей, будто вчера вылезших из пещеры. А если у такого субъекта наглости, как у пятерых, и он способен только отнимать всё у других, то он становится отпетым негодяем, от которого страдают многие вокруг.
Р.: – Негодяи уравновешиваются благороднейшими истинными гражданами своей родины. Сколько бы мы себя ни ругали, среди нашего народа очень много бессребреников, трудоголиков, прямо-таки неправдоподобно порядочных людей.
С. : – Только их что-то не видно и не слышно. По телевизору всё больше показывают разбойников, взяточников, мошенников.
Р. : – Выходящие из ряда вон субъекты, бандиты, ограбившие инкассаторскую машину и убившие инкассаторов, привлекут внимание скорее, чем честные сдержанные трудяги. О последних мы говорим очень мало, поэтому создаётся впечатление, что страна кишмя кишит подонками. Но когда кто-то говорит «русские – душевные люди», он так же далёк от истины, как и тот, кто уверяет, что «русские – жестокая нация». Впрочем, наверняка первых больше.
С.: – Среди нас есть бессердечные негодяи, для которых нет ничего святого, и они готовы ради достижения своих эгоистических корыстных целей маму родную и даже своего дитятю убить.
Р.: – У любого народа есть выродки, а есть ангельские души. Есть отъявленные выжиги – и добрейшие во всех смыслах люди. Не на пустом же месте родилась молва, что русский готов последнюю рубашку отдать, куском хлеба поделиться.
С.: – Но, как сказала в одном интервью блистательная Г. Вишневская, если у русского десять рубашек – не допросишься. Можно добавить: если у него мукой набит большой амбар – и пригоршни не даст. Уже то, что несчастную последнюю рубашку мы так старательно выпячиваем, говорит о том, что это для нас нетипично, по крайней мере, в наше время.
Р.: – Видимо, когда «не допросишься», включается другой механизм – купца, предпринимателя: дескать, я свой капитал не разбазариваю направо и налево, а каждую копейку вкладываю в развитие своего дела.
С.: – Б. Акунин, который Чхартишвили, считает, что в народе существует примерно десять процентов праведников, которых ничем не испортишь; десять процентов злобных грешников, которых уже не исправишь, а в остальных восьмидесяти процентах людей присутствует добро и зло примерно поровну, и они в зависимости от обстановки, от того, кто на них повлияет, как поведут себя другие, могут качнуться и к «плохим», и к «хорошим».
Р.: – Это уже – с позиции нравственности. Оценочных шкал существует очень много, но у нас на Руси часто обедняют эти шкалы, сводят оценку людей к простейшим: «хороший – плохой», «нравится – не нравится», «свой – чужой» и на них строят отношения, в том числе деловые. То есть доминирует эмоциональное восприятие действительности и людей. Потому в одном человеке способны уживаться доброта и агрессивность. Один и тот же человек из одного состояния в другое, причём противоположное, способен переходить быстро. Особенно хорошо это проявляется в поведении пьяного. Посмотрели вы на него добрым взглядом – он ваш лучший друг. Сменили выражение лица на недовольное – он уже враг. Наш брат способен быстро перестраиваться, перевоплощаться из злодея в ангела, и наоборот. Эмоциональность русских объясняется тем, что наши предки в течение столетий пребывали в тесном контакте с живой необузданной природой. Безжалостная порой к человеку внешняя стихия ожесточала его характер. В то же время суровая природа веками вырабатывала у русского человека покорность, даже благоговение перед бескрайним пространством, поросшим дремучими лесами, перед дикими зверями. Русский много веков жил в деревянном доме на первом этаже вблизи земли, его дом окружали деревья, кусты и трава, и вообще вся его жизнь была окружена деревом. А европейцы дома строили в основном из камня. Но дерево изначально живое, и даже будучи срубленным и высохшим, сохраняло дух живой природы. У русского характер – под стать грунтам. Въезжаем на пригорок – дорога гладкая, твёрдая, повозка катит с ветерком. Но вот спускаемся в низину – грунт глинистый, а бывает, и болотистый.
С.: – Мы развиваемся зигзагообразно, упираясь то в правый край, то в левый, от тоталитаризма к анархии, от одного рукотворного апокалипсиса до другого, временами оказываясь на грани катастрофы. Хвастливо заявляли, что мы – самое прогрессивное и перспективное общество за всю историю человечества, что всех капиталистов закопаем. А вскоре, в исторической перспективе в одночасье, предали всё это анафеме и с такой же оголтелостью метнулись к многократно ошельмованному, казалось, навеки отвергнутому капитализму, в сознании многих представлявшемуся как чудище заморское, из которого цивилизованные страны давно ушли в социал-демократию.
Р.: – Август 1991 года хорошо показал, как люди за один день меняли политическую ориентацию на 180 градусов, причём в массовом масштабе.
С.: – Вот-вот! М. Тухачевский сначала был доблестным рыцарем революции, потом стараниями НКВД стал врагом народа. В 60-х годы – опять стал «положительным», великомучеником-героем, погибшим от злой руки тирана, ему посвящали книги. А после 1991 года снова стал «плохим»: расправлялся с Колчаком и Деникиным, расстреливал поляков в 1920 году, подавлял выступления кронштадтцев, антоновцев на Тамбовщине, то есть выполнял роль цепного пса большевистского режима. И в обоих случаях – на основе эмоций. А. Проханов восхищает своей метафоричностью, а В. Новодворская – ироничностью, слушать её было – одно удовольствие. Но один тянет в прошлое, из которого мы, слава Богу, ушли, а другая пыталась навязать России то, что в ней осуществить пока нереально. И что, так и будем впредь шарахаться от анархического либерализма к чиновничьему деспотизму? В освещении частной жизни звёзд кино или эстрады – такое же метание. В СССР она была полностью закрыта для всех. А теперь эти звёзды выставляют напоказ даже самые интимные стороны своего бытия, сбрасывая при этом с себя все одежды.
Р.: – Резко отрицательная характеристика советского периода в 90-е годы – это выплеск того, что раньше власти заставляли людей загонять внутрь, то есть произошла отмашка маятника. Однако такая метаморфоза произошла далеко не со всеми гражданами. Чернить советский период особенно старались диссиденты, пострадавшие от советской власти, а также пишущая братия, стремясь своей радикальной и оригинальной позицией привлечь читателей. Конечно, нам недостаёт спокойного объективного анализа наших особенностей, сильных и слабых сторон, разных исторических периодов. Чем реальнее, деловитее мы будем себя оценивать, тем легче нам будет исправлять свои недостатки. Академик Д. Лихачёв в книге «Раздумья о России» отмечает, что «амплитуда колебаний между добром и злом в русском народе чрезвычайно велика. Центристские позиции тяжелы, а то и просто невыносимы для русского человека».
С.: – Жизнь русского – это чересполосица и в поведении, и в трудовой деятельности. То безмятежно лежим на печи, а то устраиваем штурмовщину.
Р.: – К такому поведению русских приучила природа. Суровый континентальный климат, глинистые почвы, большие расстояния России, долгие зимы с сильными морозами и короткий летний сельскохозяйственный период, который тоже прерывался дождями и распутицей, формировали у крестьянина авральный стиль работы. Ему летом приходилось от зари до зари работать, а зимой больше сидеть в избе. Такая сезонность активности вызвала и цикличность в истории всего русского народа. Мы живём и функционируем волнами: мобилизация – спад – новый подъём – снова спячка. Отстаём, отстаём, а потом вдруг – раз! – делаем рывок. Не случайно говорят, что
русский народ может или взлететь, или низко упасть,
Мы способны круто менять свои приоритеты, из убеждённых монархистов превращаться в оголтелых анархистов, из паинек – в жестоких истязателей и т.д. И нынешний всплеск пошлости, похабщины, безнравственности – явление временное. В сфере морали можем броситься в другую крайность – безудержный пуританизм. Особенно такие резкие переходы из одного состояния в другое происходили во время смен власти. В 1917 году творцы истории христианскую православную страну столкнули в воинствующее безбожие. В 1991 году совершили ещё один «переворот через голову», даже неожиданно для самих.
С.: – В то же время истинную позицию русского человека не сразу узнаешь. Недаром мужик слывёт этаким хитрованом, на словах – одно, а про себя думает другое.
Р.: – В этом и заключается одно из главных противоречий России, которое сформировалось издавна. С одной стороны, князья, привыкшие брать со своего народа дань и относящиеся к нему как к подневольным батракам, вели себя с ним наподобие оккупантов. В результате народ стал думать, что власть – нечто чужое, вроде не враги, но и не свои. Поэтому князей, бояр, помещиков, чиновников воспринимали настороженно, с недоверием, как говорится, с фигой в кармане. Вот и закрепилось отношение к государству как недоброй силе. Но в то же время русский народ видел во власти организующее и объединяющее начало, и в случае появления врага именно князь с дружиной, а потом государство с его вооружёнными силами становились главными защитниками народа, крестьянства. Неспособность отразить нашествие монголов и вынужденность приспосабливаться к ним за два столетия подкрепили двойственность характера, лукавство. Перед кочевниками приходилось демонстрировать одно, а в душе про себя держать другое – особенно это касалось князей, которые ездили к ханам на поклон. А от князей это состояние передавалось и их подданным.
С.: – До сих пор сохраняется двойственное отношение к государству, к властям: в мирной жизни люди от них ничего хорошего не ждут, но их придётся терпеть, потому что в случае чего людей больше некому защитить. А власти, видя покорность народа, смелеют, воспринимают его как средство обогащения, а не как людей, которым они должны служить верой и правдой. Вообще русским свойственная некая раздвоенность: с одной стороны – правдоискательство, бессребреничество, а с другой – тяга к материальному обогащению, доходящая до алчности. Эти два стремления сосуществуют параллельно в разных частях общества. А бывает, и в одном человеке.
Р.: – В одном человеке всё-таки редко. В этом случае его начинает терзать шизофреническое раздвоение личности. Другое дело, что в разные периоды у нас перевешивает то одно, то другое.
С.: – Иностранцы говорят: «Каждый русский в отдельности – очень приятный человек, но когда они собираются большими группами, жди от них какой-нибудь выходки, а от России в целом вообще лучше держаться подальше».
Р.: – Когда нас собирается много, в нас начинает говорить закон толпы. Любая толпа, особенно эмоционально подогретая, непредсказуема. Кроме того, позиция политиков, как правило, более агрессивная, экспансионистская, чем у многих рядовых граждан. Мы – народ контрастный, компенсируем одни качества диаметрально противоположными. Склонных к послушанию, к робкому подчинению, к служению кому-то, даже к унизительному существованию – не меньше, а даже больше, чем завзятых анархистов, бунтарей, не влезающих ни в какие рамки. Но даже среди бунтовщиков много таких, которые смелые только в толпе, в стае, среди сообщников, а по отдельности – очень даже приятные смирные личности, подобные тем, о которых говорят иностранцы. Существует высказывание: «Мы, русские, – как то дерево, из которого можно сделать икону, а может получиться дубина, в зависимости от того, кто делает, Сергий Радонежский или Емельян Пугачёв».
С.: – В нас ещё живёт дух кочевника. В своих устремлениях мы часто идём до тех пор, пока не упрёмся в глухую стену, в шлагбаум или не наткнёмся на грозного полицейского, на человека с ружьём, с наганом, в кожанке или с погонами. Мы долго запрягаем, а потом мчимся во весь опор, пока не врежемся во что-то, не перевернёмся, не свернём шею или пока не развалится то, на чём мы несёмся.
Р.: – Да, к сожалению, история не раз показывала, что демократизация в России необузданной публикой воспринимается как путь к вседозволенности и беспределу: дескать, «ура, свобода, айда витрины бить!» Кое-кому нужна, как выразилась «главная правозащитница» Э. Памфилова, нравственная порка. Взаимодействие людей у нас строилось и строится часто на примитивном уровне: вызывает другой человек страх или нет? То есть авторитаризм провоцируется самим обществом.
С.: – Властям в центре и служителям власти на местах часто не хватает взвешенности, чувства меры. И мы вслед за ними – либо прославляем, преклоняемся перед кем- или чем-либо, либо подвергаем остракизму, преследованиям, требуем запретить, уничтожить, вырубить под корень. Огульность мешает выносить продуманные оценки. Нам надо избавиться от кампанейщины, которая расцвела в советские годы, и сейчас не хочет нас покидать. Лозунг «даёшь электроэнергию!» – и залили водой огромные плодородные пойменные пространства. «Отпор вредителям!» – и уничтожили лучшую часть нации. «Кукуруза – королева полей» – и засадили ею едва ли не весь СССР от Заполярья до пустынь. «Дорогу перестройке!» – и предаём анафеме всё, чему десятилетиями молились, а то и уничтожаем. Станем ли мы когда-нибудь мыслящими людьми, отдающими отчёт в том, что делаем?
Р.: – Для этого нам надо научиться находить хотя бы «деревянную» середину в нашем выборе и придерживаться её. Пристрастия, интересы у нас – всё больше по флангам, а центр устрашающе зияет пустотой. Перестройка нас ещё больше разбросала по краям. Мы либо «целиком и полностью поддерживаем», либо встаём в непримиримую оппозицию, а в середине в опросах общественного мнения – жалкие проценты респондентов. А нам надо научиться быть мудрыми и сдержанными центристами: в стране, на работе, в автобусе, в семье, в себе, в большом и малом – и голосовать за центристов.
С.: – С точки зрения отношений с властями, люди в России издавна делятся на конформистов и нонконформистов. Ещё можно эти группы обозначить как преданных властям и диссидентов.
Р.: – Эти группы населения не равны по численности. Они весьма поляризованы, в их позициях отражается главное противоречие в стране – между людьми несамостоятельными, с зависимым мышлением, и индивидуумами, каждый из которых чувствует себя уникальной личностью. Конформисты привыкли жить в строю, в бригаде, в коллективе, в стае и думать так же, как соседи в шеренге слева и справа. И даже, бывает, пугаются собственных мыслей, если они отличаются от общепризнанной или руководящей линии. Многие из них искренне убеждены, что начальство всегда право, особенно правительство страны, которое нуждается только в одном – безоговорочной поддержке граждан. Они всеми фибрами души улавливают идею, мысль, желание руководства и всячески стараются им соответствовать, поэтому на всех совещаниях, собраниях голосуют всегда «за». А все действия, идущие вразрез с тем, что говорят правители, министры, губернаторы, «авторитеты», главари, – считают порочными и неверными в принципе. Такие люди называются внутренними, то есть искренними, конформистами, в отличие от внешних, которые просто приспосабливаются к доминирующим нормам из прагматических соображений, лишь в узком кругу высказывая свои истинные мнения. Это многим из нас знакомо: внешняя конформность – и внутренняя самобытность, склонность к своеволию. Чем больше власть нас запугивает, тем больше снаружи мы – конформисты, но уходим в себя, и там разрастается наша индивидуальность. А нонконформисты считают и ощущают себя единственными и неповторимыми созданиями, каждый чувствует, думает и действует так, как никто больше в целом свете, и в этом они видят главную ценность жизни.
С.: – Появилась ещё одна категория россиян: что бы ни происходило в нашей стране, они всегда высказываются в русле политики Запада, то бишь интересов Соединённых Штатов. А они кто, конформисты или нонконформисты?
Р.: – Конформист не обязательно колеблется вместе с линией руководства своей страны. Он может оказаться пленником политики и другого государства. У него не получается одно: быть самодостаточным индивидуумом.
С.: – Советская власть создала общество конформистов. Сами граждане отторгали тех, кто мыслит самостоятельно, вразрез с линией партии. Этот въевшийся в нас всеобщий конформизм не даёт теперь сформировать в стране полноценное гражданское общество. Иногда кажется, что население России в основном состоит из приспособленцев, заботящихся лишь о своих материальных интересах.
Р.: – Общество всегда делилось на истинных граждан, приспособленцев и безразличных, или «пофигистов», если применить молодёжный сленг. Для истинных граждан главное – принципиальность, честь, порядочность, интересы общества и страны. Искренних «пофигистов» не волнует, кто у власти в стране, кто владеет телеканалами, насколько независимы газеты от властей, кто сидит в Думе, куда сбрасывают ядерные отходы, сколько у нас наркоманов и т.д. Такая у них пассивная позиция, но, как известно, с их молчаливого согласия вершатся самые ужасные дела. Между равнодушными и истинными гражданами находятся люди боязливые, которые хотя и высказывают вполне достойную позицию, но лишь «на кухнях», шёпотом, среди своих. Лицемерные «пофигисты», как и внешние конформисты, боятся выступать против генеральной и генеральской линии, но признаться в этом не желают и начинают остальных уверять, что им «всё равно», из кого состоит правительство, какая партия правящая, куда уплывают государственные деньги, почему их шеф отстроил шикарный дворец, явно не соответствующий его зарплате и т.д. Приспособленцы действуют активно, слаженно, всегда держат нос по ветру, всецело поддерживают начальство, когда оно «на коне», выслуживаются, подхалимничают ради одной цели – получения материальных выгод.
С.: – Существенный сдвиг в нашем мировосприятии и отношении к самим себе произошёл не столько из-за крушения социализма-коммунизма, сколько из-за более близкого знакомства с внешним миром. Реакция была разной.
Р.: – Выявилось,
как наши граждане относятся к своему народу, к России,
как расценивают своё положение на родине. В этом ракурсе нас теперь можно разделить на пять групп. Первые тихо или «громко» презирают всё русское, причём огульно, с подобострастием относятся к Европе и европейцам. Они либо уже «свалили» из России, либо сидят на чемоданах, пусть пока лишь мысленно.
Вторые стараются как можно больше быть на Западе: постоянно живут там, либо приобрели в тех странах жильё, имеют в них родственников. Они считают себя русскими, многие даже гордятся этим, чувствуют кровную связь с родиной, тем не менее регулярно ездят за границу, подолгу живут там в своих владениях или у супругов. Публично они о России и русских презрительно не высказываются, а в узком кругу отзываются о родине и соотечественниках по-разному.
Третьи – самоуничижающиеся. Они искренне считают свой народ и себя неудачниками, неряхами, разгильдяями, но смирились со своей участью и никуда не стремятся. Они разочаровались во всём: в русских, в России, в себе, в грядущем благополучии своей страны, поэтому махнули на всё рукой, бросили вёсла, отдавшись течению жизни, а то и пустились во все тяжкие, и ничего не хотят делать полезного ни для себя, ни для ближних, ни для страны.
Четвёртые – патриоты напоказ. Они бьют себя кулаком в грудь, нагло и беззастенчиво самоутверждаются, презирают или даже ненавидят иностранцев, причём обычно чохом, за чем часто можно углядеть элементарную зависть к удачливым и преуспевающим другим народам. Но считая себя патриотами, тем не менее ездят отдыхать в лучшие страны. Как ни парадоксально, демонстративные патриоты при появлении возможности могут уехать из России, тут же поменяв отношение к иностранцам на 180 градусов.
С.: – И тогда они к оставшимся в России соотечественникам изменят своё отношение тоже на 180 градусов, станут относиться к тем, кто обеими ногами пребывает в России, по-хамски высокомерно, даже стыдиться их, как сын-нувориш стыдится своей матери из села, хотя сам за горожанина может сойти лишь по модным штанам, а сморкается всё равно по-деревенски.