В Одессе среди неожиданных развлечений, новых людей и новых ощущений, он совершенно забыл обо всем этом происшествии с портсигаром, поглощенный ухаживаньем за хорошенькими женщинами, словно опьяненный веселым гомоном моря, и его многоцветным простором. Вспомнил он о нем только тогда, когда вернулся домой, почти через полгода. А вспомнив, тотчас же поехал к Юхванцеву, купив по дороге в ювелирном магазине великолепный золотой же портсигар, украшенный рубинами и крупным изумрудом. Юхванцева он застал как всегда, в кабинете за бумагами. Тотчас же после первых слов приветствия и раньше чем Адонин приступил к своей откровенной исповеди, Юхванцев, собирая всю кожу своего лица в мелкие морщинки сказал:
– А я все это время скучаю!
– Что так? – спросил Адонин весело, с насмешливым огоньком в глазах.
– Привык к своему камердинеру, вы помните Григория? И теперь без него, как-то не по себе… скучно… – вздохнул Юхванцев.
– А разве вы его рассчитали? – так же весело спросил Адонин – Григория?
Морщинка на лице Юхванцева стала глубже. Он сказал:
– Пришлось. Он украл мой золотой портсигар и был заключен в тюрьму на три месяца…
Адонин вскочил со стула, и его лицо покрылось крупными розовыми пятнами.
– Он еще и теперь сидит в тюрьме? – спросил Адонин тихо, пресекающимся голосом.
Юхванцев покачал головой:
– Нет, он умер там, заразившись тифом.
Адонин опустился на стул, но опять встал на ноги. И долго не мог совладеть с языком. Сбивчиво, он приступил наконец к исповеди. И окончив ее, заходил из угла в угол по комнате. А Юхванцев все шевелил тонкими, как высохшие листья губами, сбирая в складки бескровную кожу лица. Потом позвонил двумя нажимами в кнопку звонка, вызывая своего личного секретаря.