Алексей Будищев
На страшной доске
Людка зевнула, сонно потянулась, разнеживаясь, но проговорила:
– Не балуйтесь… Еще кто увидит…
– Отец ушел на завод? – спросил Лязгушин.
– На завод…
– И я сейчас туда же пойду, а тебе вот что скажу…
Людка ждала его слов, но он снова вдруг бросился к ней, смял ее, прижимая ее к себе, роняя свою изящную трость, украшенную золотыми вензелями, видимо, теряя голову.
Она засмеялась, без труда выскользнула, приговаривая:
– Как бы кто не увидал… Ох, с вами греха наживешь!
Приходи сегодня, – сказал Лязгушин, – в восемь часов вечера, перед чаем, в оранжерею, где пальмы… а? хорошенькая! милая!
– Ведь вчера только там была? – возразила Людка, поднимая плечи, складывая вместе тонкие руки.
– Ну, что же, – просительно протянул Лязгушин, – приходи, любименькая моя! Я садовника ушлю, и сам встречу тебя у дверей? Придешь, радостная?
– А если кто увидит?
– Никто не увидит, приходи…
– Ну, там виднее будет… – пожала Людка плечами, – может и приду…
– Приходи, непременно приходи! – Лязгушин опять было рванулся к ней, но она увернулась и громко расхохоталась.
– Ну, приду! Или не веришь? Приду! Верное слово приду! Слышишь? – перешла она на «ты».
Как скользкая ящерица, она метнулась в избу, затворив тотчас же за собою дверь. Слышно было: наложила в пробой крюк. И осталась по ту сторону двери, прислушиваясь. Лязгушин постоял, подождал чего-то, почмокал губами, несколько раз тихо выговорил:
– Эх, эх…
Опять подождал, слабо поторкался в дверь.
– Придет. – выговорил он затем, как бы про себя, – конечно, придет…
Он поднял с земли трость, аккуратно и тщательно раскурил сигару, поправил на голове мягкую английскую фуражку, и быстро пошел к винокуренному заводу. По дороге думал о Людке:
«Придет она, придет… Сейчас дурачилась она».
Высокий, бородатый Марк настежь распахнул перед ним низенькую боковую дверцу и сказал:
– Пожалуйте, я вас более получаса дожидаю. Все, что мог, оглядел.
Лязгушин нагнулся под низкой притолкой и вошел в завод. Его так и обдало всего сильным неприятным запахом прокисшего теста. Следуя за широкой спиной Марка, он двинулся дальше, шагая через чугунные трубы.
– Завтра же к ночи вычиним котел, – говорил Марк, полуоборачиваясь к Лязгушину, – а послезавтра опять начнём курить…
Лязгушин остановился. Марк, указал рукой и сказал:
– Слышите, как сипит? Вот здесь и свищ должен быть…
Лязгушин нагнул голову. Прямо перед ним, на глубине четырех-пяти аршин в гигантском котле клокотала и пузырилась, вздуваясь и лопаясь, светло-бурая кашица перегоняемого в спирт хлеба, издавая нестерпимый запах прокислого теста. Шло тепло от этого чудовищного желудка. И откуда-то сбоку вырывался протяжный, резкий сип.
