Алексей Будищев
Была ночь

Полная версия

В ту незабвенную ночь.

Свесив на лоб рыжие волосы, с втянувшимися щеками и обострившимся носом, он разложил перед собою все тридцать серебряных сиклей, и тою их стороною, где была изображена масличная ветвь. Долго и внимательно разглядывая эти изображения, он затем поочередно стал тыкать в них пальцем, повторяя:

– Это Ты, Равви. Это Ты, Равви, Равви мой… Масличная ветвь, подаренная миру!..

Его лицо казалось вырубленным из серого камня, и оно порою все вздрагивало мелкой дрожью, как кожа лошади, укушенной оводом.

Пробежав так пальцем по всем монетам, он перевернул их затем другой стороною, где были изображены кадильница и слова «Святой Иерусалим». Тыкая пальцем и в эти изображения, он так же монотонно заговорил:

– И это – Ты. И это. И это. Кадильница и Слава святого Иерусалима. Слава! Ты – все! Начало и конец! Обе стороны круга вечности!

Вдруг повернув голову, но не отрываясь от дум, он выговорил:

– Это ты, Фома?

– Я, – услышал он из тьмы, – это я!

– Оттуда? – спросил Иуда глухо.

– Да. От дворца Пилата.

– Все безнадежно?

– Безнадежно. Он приговорен к смерти. Рим одобрил решение синедриона, ослепленного бельмами, и завтра Царя иудейского поднимут на крест как разбойника. В римских казармах уже визжит пила и стучат гвозди, изготовляя крест.

– А, может быть, синедрион и не так уже слеп? – уронил Иуда.

– Что ты хочешь сказать этим? – запальчиво воскликнул Фома.

Как и всегда в минуты душевных волнений, его выпуклые глаза стали еще выпуклее, точно желая выскочить из-под бровей.

Но Иуда точно не слышал вопроса. Припав лбом к камню, он зашептал, будто в исступленной молитве:

– Позови от Отца ангелов на защиту Свою! Позови! Позови! Ты Единый Могущий! Позови! Ты позови!

Он щурил глаза и стучал по камню лбом, и вершины сада тоскливо выли над ним и вокруг.

– Что ты хочешь этим сказать? – настойчиво повторил Фома. – Почему синедрион не так уже слеп, как это кажется?

Иуда не отвечал, выкликая слова все той же молитвы:

– Позови ангелов на защиту Свою! Ты Единый Могущий!

– Отвечай! – крикнул Фома неистово.

И увидев веревку, обмотанную вкруг шеи Иуды, он схватил конец ее и резко дернул к себе Иуду. Голова Иуды перекосилась от толчка, и космы волос шевельнулись, падая на лоб, но он только просительно махнул Фоме рукою:

– Не мешай мне молиться, Фома.

И его перекошенное лицо было так страшно, что Фома подчинился просьбе и двинулся было прочь, сойдя со скалы. Но тотчас же вернулся и, снова поймав конец веревки вкруг шеи Иуды, он сдернул его со скалы.

– Богохульник проклятый, – выкрикнул он вне себя, вращая выпуклыми глазами. Иуда с позеленевшим лицом стал перед ним. И опять устало опустился наземь у ног Фомы.

– Вот слушай, Фома! – выговорил он вкрадчиво, точно совсем не замечая гнева Фомы. – Вот слушай, Фома. – Неужели ты думаешь, – начал он через мгновение, устало хлопал глазами, – ужели ты думаешь, что Учитель согласился бы поднять мятеж против Рима и, разрубив мечом его железное иго, сесть на престол Давида? А ведь Он – Единый Достойный! И Единый Могущий! Единый! Он! – завопил Иуда, точно давясь.

– Единый Достойный, – благоговейно прошептал и Фома.

– Ну, и вот, – снова воскликнул Иуда, – и вот ужели ты думаешь, что Он согласился бы? Он, благословляющий наносящих Ему обиды? Всех почитающий за братьев Своих? Он, все простивший и все возлюбивший? Отвечай, Фома: Он согласился бы? Ну, отвечай же мне! – грозно крикнул Иуда. – Отвечай!

Фома шевельнулся. Его выпуклые глаза точно разглядывали что-то там, на небе, над вершинами сотрясавшихся деревьев.