Алексей Борисович Черных
Сонеты определений. Карантинные дни
В окна пылью бьющий вихрь.
Два часа назад всего лишь
Здесь природа бушевала —
Бури рёв был зол и колющ,
Буря сосны загибала.
А теперь и тишь и благость —
Даже птиц пока не слышно.
Сбросив пар, природы ярость
Перебешенная вышла.
* * *
Лишь слегка нахмурю брови я,
Падая в кровать.
Ночь, как натурфилософию,
Буду осмыслять.
Каждый вздох, минутку каждую
Прожитого дня
Оценить, понять возжажду я…
И забыть, гоня.
Ни к чему мне треволнения
Горькие о том
Что, по моему же мнению,
Я не сделал днём.
Днём и ночью жизни разные,
Ночью я – не я.
К чёрту глупости напрасные
Прожитого дня.
В этом натурфилософия
Жизненных проблем:
Выпил чаю, выпил кофию
И забыл… совсем.
* * *
Коты Наташу обступили,
Глазеют, спать ей не дают.
И по команде «три-четыре»,
Вполне возможно, нападут.
Они, как бешеный будильник,
Готовы вечно мявкатать
Про то, что бедный холодильник
Уже устал рассвета ждать;
Напомнят ей про чувство долга,
Про их пустые животы;
Про то, что вредно очень долго
Ей спать, когда не спят коты.
Наташа ж хитро в это время,
Глаза свои притворно сжав,
Решает: нужно в едком меме
Отобразить их каждый мяв.
Пусть разлетится по планете
Мем о котах настырных этих,
Что явно мудростью полны
Настоль, насколько голодны.
* * *
Коль хочешь стать пророком, скажи, что, мол, из космоса,
Добавь, что по рождению немножко Божий сын.
Ведь те, кто с детства самого пьёт воду из-под осмоса,
Тебе здесь не доверятся, ты здесь – не их акын.
Иль скажут, что пророкам-де не место в их отечестве,
Вот если б ты жил за́ морем, тогда расклад другой.
Они тут все «бохатые» – буржуи и купечество,
Борцы за всё хорошее. А ты-то кто такой?
* * *
Коль глубины глубин постиг,
Значит ё не моё.
А иначе – как пел «Пикник» —
Зачем это всё?
Чист ручей, если чист родник,
Сладким будет питьё.
А иначе – как пел «Пикник» —
Зачем это всё?
Может быть неприятным миг,
Но легко забытьё.
А иначе – как пел «Пикник» —
Зачем это всё?
* * *
Жизнь, как грейпфрутовый сок,
И сладка, и горька, и терпка —
И каждый её глоток
Удерживает крепко,
Напоминает мне, что
Ни болиголов, ни цикута
Мне не заменят восторг
От одного грейпфрута.
* * *
Перед грозой, во время оной
Природа радует собой
Поэта взор заворожённый
Надрывом, силой, красотой.
Находят тучи чёрным фронтом,
Раскаты дальние слышны,
От горизонта к горизонту
Гроза – посланница весны
Колотит молнией, и громом,
Кошмарит и глаза, и слух,
Несёт над лесом и над домом
Свои бабах, свои бубух.
Но всё – разряды прочь уходят,
И наступает тишина,
Которая стихами, вроде,
Не слишком уж освещена.
Скучны поэту тишь и благость,
Ему ненастья подавай:
Чтоб «буря мглою», чтобы в радость
Был буревестника раздрай.
А тут всего лишь послегрозье —
Затишье, свежесть и озон,
Им после молниевых гроздьев
Остался воздух заряжён.
Душой спокойствию внимая,
Сейчас на том себя ловлю,
Что не грозу в начале мая,
А послегрозие люблю.
* * *
О чём мечтали мы,
Чего хотели люди?
Коль не было зимы,
То и весны не будет.
* * *
Неужто написана повесть,
Где некто на зависть всем
На категорию «совесть»
Поставил свой знак ™?
* * *
Облако, похожее на белого дракона,
Щерится огромной, но не злобливой пастью.
Просто улыбается радостно с небосклона
Одному ему видимому далёкому счастью.
* * *
Мы союзники с тобой – в общем,
Но соперники с тобой – в частностях.
Мы не ищем нечто большего в большем,
Мы находим чаще малое в разностях.
А большое, если лучше подумать нам,
Будто лего собирается с малостей.
Нужно чаще нам под Моцарта с Шуманом
Совершать разновеликие шалости.
Вальпургиева ночь
Гони виденья прочь,
Не напрягай свой взгляд.
В Вальпургиеву ночь
Отряды ведьм летят.
И слышен ступ и мё-
тел их свистящий гул
Жриц колдовских ремё-
сел жаждет Вельзевул.
Со всех, какие есть
На свете, Лысых гор
Услышим мы их песнь,
Их жуткий ведьмин хор.
Сегодня, кто строптив,
Тот будет пьян и наг.
У них корпоратив,
День ведьм и Баб Яг.
* * *
Архимедов создал бог не затем ли,
Чтоб они могли шутя двигать горы?
Вот и дали ему точку опоры,
Говорят, давай, двигай Землю.
Он же, весь такой эстет из эстетов,
Кто умеет двигать больше словами,
Говорит, мы не из тех Архимедов,
Нужно двигать, двигайте сами.
* * *
Горловку тот – третьерейховый – евросоюз
От Железной балки до Каютово на востоке
Проходил шесть недель, он здесь просто загруз
В рабочих посёлках и боях жестоких.
Нужно было врага наступающего задержать:
Немцев, итальянцев, румынов, венгров и даже шведов —
Чтоб людей эвакуировать, оборудование демонтировать, снять
И отправить на восток – готовить и ковать победу.
Франция немцам сдалась через сорок три дня,
Целая Франция, гордость Европы, её опора.
Горловка выдержала столько же суток огня —
Просто город, обычный советский город.
* * *
Не каждый Бэнкси может
Достойно ограффитить
Унылость подворотен
И зачернённость стен.
Рисуют чаще рожи,
Какие страшно видеть,
И пишут сотни сотен
Ругательных морфем.
Неясные сюжеты,
Мазки, портреты, маски,
Нелепые разводы,
Унылое говно,
Что графики-эстеты
Наносят нитрокраской
На стены и на своды,
Понять мне не дано.
Балладка о Сократе
Как достал тогда Сократ земляков,
Много умничал и всех поучал.
Был никто ему сказать не готов:
Поучайте, мол, своих паучат.
Не носил Сократ ни шляп, ни очков,
А без шляпы – что за интеллигент?
Мог он в глаз любому из земляков
Засветить легко, в единый момент.
Философия должна быть порой
С кулаками, как бывает добро.
Ну, а так он был по жизни герой,
Не копил ни злато, ни серебро.
Всем прекрасен был: и вежлив, и мил,
Говорил «пардон», давши в глаз.
Только часто и подолгу нудил,
Был как человек-мастер-класс.
Мог сказать, поскольку был башковит,
Что в Афинах – разложенье и ложь.
И вы думаете, он был убит
Лишь за то, что власть не ставил ни в грош?
Всех достал, кого сумел он достать,
Наказать его был каждый готов.
По суду решили – должен принять
То ль цикуту, то ли болиголов.
Философия из прочих наук
Умозрительнее и веселей.
Как в ней что докажешь без рук,
Без, пардон, кровавых соплей?
Но на каждого философа есть
Крючкотворы – и юрист и судья.
Было им, наверно, за честь
Приписать философу яд.
* * *
Тридцатьпервомартовский снег,
Что не выпал этой зимой,
Совершил сегодня набег,
Кроя землю белой кошмой.
Что ж ему на тех облаках
Не сидится, хочется вниз.
Тут уже и травка в цветах,
Тут уже весны бенефис.
* * *
Кареты,
превращённые в тыквы,
вполне
Остаются вкусными тыквами.
А Золушки как?
Оказываются не
Красавицами,
а фальшивками?
На вздёрнутых носиках
серой золы
Совсем не сексуальные пятнышки,
После радостей бала —
их лица кислы,
А слёзки —
как хрустальные ядрышки.
Руками чуть нервно
разглаживают верх
Мятых-перемятых передников.
Как же так!
Кто их бедненьких сверг,
Оттеснил
от королевских наследников?
Жизни Золушек
и тяжки, и трудны,
Вместо па танцевальных —
верчение с мётлами.
Неужели их судьбы
предопределены
Сказочниками подлыми.
* * *
Когда погоня беглецу
Кричит «Ату! Ату!»,
Быть в стороне нам не к лицу,
Хоть и невмоготу.
Здесь, средь загонщиков толпы,
Вспеняясь суетой,
Должны мы мчать, должны мы быть
Все на передовой.
Пойдёт ли волком напролом
Беглец через флажки,
Плевать, ведь мы вовсю орём
«Ату!» не по-людски.
Кричим, не открывая глаз,
Чтоб не увидеть, как
Беглец промчится мимо нас.
И в руки ему флаг.
* * *
И вот опять лохматым снегом
Природа принялась пулять
По городам, лесам и рекам,
Стараясь скрыть весны печать.
Мол, нечего дубам и соснам,
Покрывшим местные холмы,
Излишне фанатеть по вёснам,
Забыв о радостях зимы.
Все эти туи, эти ели,
Цветы, что обогнали срок
И зацвели, захорошели, —
Им надо преподать урок.
Чуть оснежи́ть, чуть подморозить,
Чуть отодвинуть их в февраль,
Накинув снежных хлопьев проседь
На сосен хвойную эмаль.
Но это отступленье в зиму
Навряд ли остановит ход
И дух весны неудержимой.
Она придёт.
* * *
Где-то, где-то, где-то
Нервно курит Грета:
Ейный когнитивный диссонанс
Разрывает в Грете
Мысли о планете,
Создавай некий дисбаланс.
Нервно чешут писи
Чудики в Гринписе,
Вирус оказался их шустрей,
Тысячи комиссий
И десятки миссий
Без границ остались и врачей.
Ко Дню поэзии
Вот каких только праздников нет!
И сегодня у нас – День поэзии.
Чтоб напиться по праву поэт
Мог мальвазией (иль магнезией?)
Ведь поэты возвышены так,
Что они даже пи́сать не писают.
Каждый первый из них – чудак
Со своей личной музою-кисою.
Настоящий поэт не ест —
Он подпитывается энергией
Из каких-то возвышенных мест,
Находясь с богами в синергии.
Настоящий поэт не груб —
Он изящен в своей куртуазности.
Потребляет не ке́тчуп – кетчу́п,
В ударениях знаючи частности.
В общем, он – не от мира сего,
Он – творец с бесконечной фантазией…
Ну, вы поняли сущность его?
Всё?
Жена, подавай мальвазию!
* * *
Всех голых королей не переубедить —
Им переубежденье не желанно.
Но самосохранения инстинкта прыть
Когда-нибудь отринет их жеманность.
Когда-нибудь застанет их лихой пожар,
Иль как-то в час прогулки по предместью
За голый зад укусит пёс, или комар
Устроит пир на непотребном месте.
И может быть, тогда они поймут,
Что с голым задом… не совсем удобно.
Но переубеждаться – этот тяжкий труд —
Не каждому по силам, безусловно.
* * *
Будто бы сила какая-то вытерла
С неба астральный узор —
Всё, что гореть там должно, точно вымерло,
Кончился люминофор.
Только Венера, лучистая, яркая,
Чистая, словно слеза
Портит не к месту собой, как помаркою,
Угольные небеса.
* * *
В заржавленных доспехах
Заржавленный герой,
Кичась своим успехом,
Над бездною сырой
Стоял, маша ретиво
Зазубренным мечом,
Не видя перспективы
Свержения в пролом.
И вот в момент какой-то
Грунт съехал из-под ног,
И ржавый рыцарь бойко
Пал в адовый чертог.
И долго-долго, эхом
Помноженный стократ,
Был слышен лязг доспехов
И истеричный мат.
* * *
Если есть объективы,
значит,
есть субъективы,
Видим мы через них
фотографику дней.
Шепчем нервных стихов мы
речитативы,
В них сплошной субъектив,
он без полутеней.
Черно-белая суть,
даже полная красок,
Приучила нас с детства
мир бескрайний делить
На своих и чужих,
на героев из сказок,
И героев былин,
и на «быть иль не быть».
* * *
Когда мечтаем мы о чём-то там,
То не задумываемся,
Что мир – не только эта комната
И даже не планета вся:
Клубкообразное сплетение
Людских судеб, чужих пространств,
Истолкований, разночтения
Произошедших окаянств…
А здесь – всего лишь эта комната,
Скучна, сера, пуста, но здесь
Возможно намечтать о чём-то там,
Отринув разночтений взвесь.
* * *
Мир словно на волне искристости,
Пришедшей свыше и извне:
Дождь придаёт
блеск
серебристости
Любой
подвернувшейся
фигне.
Вот так и жизни треволнения
В её сумбурной беготне.
Легко даём мы
объяснение
Любой
приключившейся
фигне.
* * *
Туман рассеялся немного,
И отсыревшая с утра
Кинжалолистая осока
Была особенно остра.
Был слышен разговор нечёткий:
Незлобно споря и брюзжа,
Два рыбака возились в лодке
В просвете узком камыша.
Потом раздался скрип уключин
И вёсел приглушённый плеск —
Уплыли. Сделался беззвучен
Мир снова на версту окрест.
Пока туман не растворится
В рассвета солнечной волне,
Я буду радостно дивиться
Чудесной ватной тишине.
Три улитки
Три улитки как-то раз
Развернули мастер-класс —
Где и как улиткам жить,
Жизнь куда свою стремить.
– Я вот стану сибариткой, —
Говорит одна улитка, —
Буду нежиться и спать,
О возвышенном мечтать,
Буду томно тешить чувства
Современным лишь искусством,
Много есть и за сезон
Вырасту большой, как слон.
– Я, – твердит другая особь, —
Знаю жизни лучший способ:
Буду стройной как модель.
Есть не буду вермишель,
Буду чествовать салат,
Фрукты, овощи, шпинат,
Нюхать розы и герань…
Буду стройной, словно лань.
– Я же, – третяя улитка
Слово молвила внакидку, —
Знаю, где, как не крутись,
Мы свою закончим жизнь.
Будь ты слон, и будь ты лань,
Будь ты инь, и будь ты янь,
Будь ты трижды сибариткой
И модельною улиткой,
Будь ты вышедший с игры
Царь улиточной горы, —
Путь один судьбой нам дан:
Во французский ресторан.
Разным только соус будет,
Коим нас приправят люди.
* * *
Их драконы многоголовее,
Пострашнее, но сутью вшивее.
И твердят о свободословии,
Но выходит – свободолживие.
Хайли лайкли не подтверждённые,
Утверждения голословные.
Это всё бездной ада рождённое,
С сатанинскою родословною.
* * *
Ствол изящной сосны
Будто вырван из тьмы
Уличным фонарём.
Вся округа темна,
Только эта сосна
Медным тлеет огнём.
В мире нет никого,
Кто бы ночь-волшебство
Мог вознести на алтарь.
И остались – вразброд —
Мне от прежних щедрот
Ночь, сосна и фонарь.
* * *
Не всегда беспросветны
Те мгновенья, когда ты
Нарочито бесцветный
Взгляд направишь куда-то
В многосекторный веер
Возможных событий,
Поджигая фальшфейер,
Призывая: «Изыди…»
Тьма отступит – на время,
Но пока свет живёт,
Выбор есть – ногу в стремя,
Вперёд!
* * *
Да живы ли
Мы были там, когда
До гибели
Осталась ерунда?
По-быстрому
Закончится сюжет:
Два выстрела,
И вот – патронов нет.
Но, гаврики!
Нас просто не возьмёшь!
Пока в руке
Ещё остался нож.
* * *
О как же обидно-болезненно вербам
В преддверии вербного воскресенья,
Когда им и набожно и немилосердно
Ломают ветвей симпатичных плетенье.
* * *
Сейчас в поездах «романтизьму» нет:
Не тот перестук колёс,
Он был романтичным назад этак лет
Пятьдесят. А сейчас не всерьёз:
Какие-то скрипы, гудения, треск, —
Непериодический шум.
То гул равномерный, то грохота всплеск —
Не для размеренных дум.
А может, ушёл «романтизьм» от того,
Что возраст уже не тот,
Чтоб чувствовать в стуке колёс волшебство,
Отраду от серых скукот.
* * *
Коты поют на крыше про cat love,
А мы считаем, что кричат мяв-мяв.
В кошачьем языке так мало слов,
Но каждый третий мяв – он про любовь.
А первых два – мне не дадут соврать,
Звучат как «эй, хозяин, дай пожрать!»
Рыбные мотивы
Быть, наверно, очень вредно
Жареным анчоусом,
Сдобренным довольно щедро
Кисло-сладким соусом.
Также не совсем желанно
Быть солёной килькою,
Скрытой пахнущею пряно
Луковой мантилькою.
И уж точно быть не нужно
Тюльковой обрезкою,
Сжаренной в биточках южных
Жёнушкой одесскою.
* * *
Эх, попрёт сейчас поэтов
Сочинять про осень
Разномастные куплеты
Про листву и просинь,
Про уныние от плясок
Листопадных роев,
Про багрянец, игры красок
И про всё такое.
Каждый год народ поэтит
Осенью про осень.
Но никто вам не ответит,
Что такое просинь.
* * *
Натура на ищет верлибра,
Натура желает структуры,
Отмеренных до миллилитра
Стихов желает натура.
Всё нынешнее поветрие
Безрифмого стихописания
Не вызывает доверия
И требует – спиртования.
