bannerbannerbanner
полная версияОтражённым светом

Алексей Борисович Черных
Отражённым светом

Полная версия

     * * *

Имея желания плотские,

Он сдерживал чувства свои.

Ещё не любил он Бродского,

Стесняясь своей нелюбви.

Любил он еду домашнюю,

Не принимая фаст-фуд,

Но эту любовь к настоящему

Скрывал от злых пересуд.

Стеснялся выразить мнение

И что-либо осуждать.

И в обществе потребления

Стеснялся не потреблять.

Мейнстримы интеллигенции

Давили его естество.

Нелепые тренды, тенденции

Рождались не для него.

Стеснялся он даже стеснения,

Себе говорил: не глупи,

Не сдерживай чувства и мнения,

И Бродского возлюби.

     * * *

Легко эстетствовать по жизни!

И в стихотворную канву

Изящные неологизмы

Вплетать, поддавшись озорству.

Труднее сочинять простое

И не кичиться, не форсить,

Что есть умения такое

С благими музами дружить.

Сейчас ненужное уменье.

А в пушкинские времена

Имел бы славу и почтенье,

Пусть не доходы – ордена.

Блистал бы на любовном фронте,

Даря поэмки и стишки.

Писал бы барышням экспромты

В надушенные дневники.

Не утруждаясь политесом

Дуэльных кодексов, силком

На баттл вызвал бы Дантеса

Пинать задиристым стихом.

К чему рапиры-пистолеты,

Когда гусиное перо

С моим талантом ткать сонеты

Сумело б отстоять добро.

Сумело б выстроить эстетный

Воздушных замков яркий мир!

(И провести междупланетный,

Масштабный шахматный турнир?)

Легко эстетствовать по жизни,

Витийствовать и рассуждать.

Пока твою не справят тризну,

Изволь, что можешь, рифмовать.

     * * *

Ещё Берна́ру Ша́ртрскому в веке так двенадцатом

Удалось подметить, что все мы в данный час

Похожи на карликов, севших на гигантские

Плечи исполинов, живших прежде нас.

Видят великаны ведь дальше, чем мы, карлики,

Но когда пристроишься на плечах у них,

Сразу получается, наших глаз хрусталики

Могут видеть далее всех великих сих.

     * * *

Цицерон говорил: «Ганнибал у ворот!»,

Но его абсолютно не слушал народ,

И пока гром не грянул, и враг не пришёл,

Говорили, что тот Цицерон – балабол.

Всем известно, что рядом, под боком,

Не бывает на свете пророков.

     * * *

Чу́дище о́бло, озо́рно, огро́мно,

          Стозе́вно и ла́яй

Смотрит вослед – не беззлобно и томно, —

          Почти не мигая.

Мозгом спинным ощущать этот взгляд ты

          Ещё будешь долго.

С чудищем о́блым общаться вприглядку —

          Стараться без толка.

Исса, сын крестьянина

О прогрессе и улитках

Об обращении Иссы к улитке тихо ползти вверх по склону Фудзиямы, до самых высот оной.

Нам врут: не только вверх улитки

Ползут по склонам Фудзиямы —

Они порой довольно прытко,

Глупя, соскальзывают в ямы;

Крадутся перпендикулярно

Бегущей на верха́ дороге.

Они – как будто биполярны,

Как есть же – просто брюхоноги.

Прогресс стал следствием ошибок

И проб – не глупого стремленья

Стай фудзиямовых улиток

Взбираться вверх до помраченья.

Навеянное Иссой

1.

Глу́бится ямка под струйкой мочи;

        Снег у ворот.

Журчанье чуть слышно в безмолвной ночи

        Песней без нот;

Снежный покров на земле неживой

        Девственно чист,

Лишь у ворот он являет собой

        Исписанный лист.

2.

Облетает листва с удручённого клёна,

   С отвращением падая в грязь.

Беззащитно стоять будет клён обнажённый

   До весны, никого не стыдясь.

И когда новый лист, закружив над землёю,

   Упадёт, не задев никого,

Мир, охваченный глупостью и суетою,

   Не заметит паденья его.

3.

Словно проснулись сверчки и пичуги,

        Луг осмелел,

Близкими стали далёкие звуки,

        День посерел.

Свежесть несёт набежавшая туча,

        Зной бороздя.

Как тяжела, и душна, и тягуча

        Жизнь без дождя.

4.

        Утром роса

Мне омоет прохладой ноги.

        Врут небеса,

Что они по природе не строги.

        Капли росы,

Охладив, испарятся, исчезнут.

        В строках Иссы

Они горьким «И всё же…» воскреснут.

Шмели и Бунин

На стихотворение «Последний шмель» И. А. Бунина – несмотря ни на что, с почтением.

1.

Может, Бунину шмель в этот день показался

Заунывно гудящей певучей струной

Потому, что Иван Алексеевич взялся

Тосковать, как положено барину в зной.

Глазки очень устали от яркого света,

Опустели поля и разросся бурьян.

Шмель уныло нажу́жживал арию лета, —

Был Иван Алексеич тоской обуян.

Он всё думал о том, что мечты человечьи,

Все глубины глубин не понятны шмелям,

Этим бархатным пчёлкам с янтарным оплечьем,

Не подверженным скуке и прочим соплям.

2.

Лаванда чуть ли не всё лето

Цвела, цветёт и будет цвесть.

Шмелей с рассвета до рассвета

В её кустах чудны́х не счесть.

По-бунински золотоплечи,

Но неожиданно легки,

Они лавандовые свечи

«Окучивают» по-мужски:

Кружат и мечутся меж нежно

Благоухающих цветов

И искушают безмятежно

Руладами жужжащих слов.

И так весь день, и так всё лето —

Пока их холод не проймёт,

Шмели с рассвета до рассвета

Кружат в лаванде хоровод.

3.

Лаванда и шмели не знают

Что наступил сентябрь унылый.

Цветы цветут, шмели летают,

Золотоплечи, быстрокрылы.

В их удивительном полёте

Среди чарующих соцветий

Есть восхищающее что-то

И что пытливый мозг бередит.

Как удаётся этим пчёлам,

При их не маленьком калибре,

Массивным, толстым и тяжёлым,

Летать с изяществом колибри?

Ах, впрочем, мир прекрасен этим

Клубком загадок, белых пятен.

И лишь сентябрь за гранью лета

Вполне и ясен, и понятен.

     * * *

Мы Шрёдингера кошку

В своём эксперименте

По неопределённости

Размазали слегка:

Она жива немножко

И в этом же моменте

Она – хвала мудрёности —

Немножечко мертва.

Мы так и этак мерили

Все доли вероятности,

Расхлёбывали ложкою

Кванто́ванный расчёт.

В простой исход не верили,

И вот в научной рьяности

Открыли шкафчик с кошкою —

Там оказался кот!

     * * *

Да будут ли вспоминаться-то

Когда-нибудь в пьяном загуле

Две тысячи девятнадцатого

Холодные дни июля.

Быть градусу, сколько не бейся,

Высоким по прихоти чьей-то,

А вы мне твердите про Цельсия

И какого-то там Фаренгейта.

Жара будет до исступления

При норде, норд-осте, норд-весте.

Дождёмся-таки потепления,

Но может быть, лет через двести.

     * * *

Лучики солнца

                      в проёме окна

Издевались

               над утренней тенью.

Летняя ночь

                была холодна,

Несмотря

            на глобальное

                                потепленье.

Наверное,

             если бы не оно,

То снег

       заметал бы

                         в июле (!)

И это бы утро,

                   и это окно

С занавеской

                   из тонкого тюля.

Нобеля точно ещё вруча́т

Не раз

       американским

                               гениям,

Которые снова

                       расскажут про ад

Глобального потепления.

     * * *

   …И в нашем радостном Эдеме,

Дарящем светлые мечты,

Исчезнет всё – развеет время

Здесь все, какие есть, следы.

Поползновения людские,

Как в пыль истлевшее тряпьё,

Рассеются… Эх, энтропия —

Она такая, мать её…

Петрарковое

1.

Не всем Петраркам суждено

Воспеть в стихах свою Лауру.

И вечерами пить вино,

О деве грезя белокурой.

Продав последнее добро,

Купить чернил большую флягу,

Ломать гусиное перо

И рвать в порыве чувств бумагу.

Чтя из прелестниц городских

Свою красавицу особо,

Вкраплять в высокопарный стих

Эпитеты высокой пробы,

Описывать точёный стан

Своей красотки слогом жарким.

Но и не всем Лаурам дан

Их прославляющий Петрарка.

2. Сонет канцоньерный

День шёл не по плану – ярко!

Нанизывая слова,

Сонет завершал Петрарка

И полон был торжества.

На жизнь и на смерть Лауры

Написанные стихи

Звучали и живо, и хмуро,

И были весьма неплохи.

Сонеты Петрарку бодрили:

В них он и Лаура жили.

Но, Господи, благослови! —

Так трудно держаться стиля,

Когда твой объект любви

Давно уж истлел в могиле.

Алфавитный бред. Абецедарий

«А было всё гадким, древесно-еловым.

Ёж ждал зиму истово. Йогурт кислил.

Ломались мечты. Нарушались основы

Паразитических реверсных сил.

Телеметрия ужасно фонила.

Хрипела цветисто чужая шиншилла.

Щипал экивоками Юнг яйцевидный…» —

Мой мозг воспалённый нёс бред алфавитный.

     * * *

Там, где

           по линованной бумаге

                                                  пишут поперёк,

Дескать, потому,

                      что это выглядит (!)

                                                  креативно,

 

«Поперечным» писателям,

                                      по скудоумию,

                                                              невдомёк

Что это глупо,

                  не экологично

                                       и не продуктивно.

Пастернаковое

1. Ода скотницам

На стихотворение “Март” Б. Л. Пастернака.

Нынче нет уже дюжих скотниц,

Что могли бы до пота гонять

Зиму с улиц, оврагов и звонниц;

Чахлый мартовский снег разжижать;

Бить сосулек кровельных тонны;

И, светя мускулистым ню,

Разгонять ручейков бессонных

Ненавязчивую болтовню;

Поднимая игриво вилы,

Тыча зубьями оных в навоз,

Вызывать у поэтов хилых

Восхищение и психоз;

Выходить из хлевов коровьих

Царской поступью – спины размять…

Чтоб Борис Леонидович мог бы

С восхищением их созерцать.

2.

«Быть знаменитым некрасиво…» —

И так возможно рассуждать,

Когда твоих стихов тетрадь

Уже заполнила архивы.

Когда твой облик знает всяк,

И даже пёс соседский знает,

Что в этом доме проживает

Поэт известный Пастернак.

А так, конечно, некрасиво

Быть знаменитым средь других

Поэтов средненьких, простых,

Когда ты выделен курсивом.

3.

Декабрь. Word открыть и плакать,

Строчить стихи свои навзрыд,

Пока дней новогодних слякоть

Весной нежданною грозит.

Нанять такси да за сто гривен

Под звук шуршания колёс

Умчаться в зиму, чтобы ливень

Так не нервировал до слёз.

Где, как обугленные туши,

С деревьев тысячи грачей

Не падают с прихлюпом в лужи

И мир приятен для очей.

А здесь проталины чернеют

И талая вода бежит.

Чем мир унылей, тем вернее

Слагаются стихи навзрыд.

Закончен стих и Word закрыт.

Порыв душевный мной излит.

Сонет полнолуния. Ну-арный

Давай повоем на Луну —

В такие дни она шикарна.

По-волчьи заунывным «У-у-у!»

Округу всполошим вульгарно.

Нарушим сон и тишину,

Поодиночке и попарно,

Объявим местную войну

Масштабов мегапланетарных.

Давай залезем на сосну,

Исполним громко и бездарно

Дуэт простой, но лучезарный

Про ту персидскую княжну,

Что в набежавшую волну

Швырнул Степан неблагодарный.

Сонет нарративный

Где-то рядом гроза, но не здесь, не сейчас —

Мы лишь слышим ее громыханье.

Значит, времени много в запасе у нас

На взаимо- и всепониманье.

Будем мыслить, всему объясненье найдя,

Будет строить свои нарративы…

…До того, как холодные струи дождя,

Не внесут в бытие коррективы;

До того, как пугающий грохот грозы

Не пробудит забытые страхи

Про грехи; про фатальные Божьи часы;

Про грядущие маты и шахи;

Про прилёт популярных сейчас лебедей,

Что черны в нарративах и жизни людей.

     * * *

Если свежую музыку ветра

Кто-то когда-то

                       и где-то

                                  записывал,

Анимо́метром ли,

                          вакуумметром,

Нотами,

          буквами

                      или числами,

То этот кто-то, навряд ли

                                          позже

Сумел разобрать бы

                          им сделанные

                                                записи —

Поскольку ветер —

                       это промысел Божий,

А значит, не читаем,

                              не понятен…

                                              …не ясен.

Сонет небеспросветный: 6-6-2

Если серость и сырость

Не считать беспросветными;

Сохранять их на вырост

Хрипотой шансонетною;

Воспевать их бескрылость

Стихами сонетными;

Петь им оды в миноре;

Разводить, размножать —

Будет некому вскоре

Сонеты писать.

Вымрет Музе на горе

Стихоплётная рать.

Ибо сырость и серость

Породят закоснелость.

     * * *

Не нравится мне,

                          когда Маяковского

Читают

      проникновенными голосами,

Когда ритмику его

                           яркую,

                                  полубесовскую

Размазывают

                  по лирической гамме,

Оскопляют его

                  манерной

                                  куртуазностью,

Присущей разве что

                              не подросшим ценителям,

Чем лишают

                  его (!)

                      громогласности

Трибуна

           и умов покорителя.

     * * *

Да будьте хоть трижды

                              шкипером вы

Или юнгой

              в нескладной матроске

(Как сказал нам

                  Владимир Владимирович,

Да не этот,

                 а тот —

                       Маяковский),

Звёзды кем-то не зря

                              в небесах зажжены:

Было нужно так

                      в замках воздушных,

Чтобы шхуны,

                     что нам

                               в управленье даны,

Добирались

                   до гаваней

                                   нужных.

     * * *

Наверно, скучно на Олимпе.

От сотворенья дней святых

Все обладательницы нимбов

И обладатели же их,

А также прочие сидельцы

У тронов нимбоносных лиц,

Плетения интриг умельцы

И либреттисты небылиц, —

Все эти «чудные» созданья

Поперегрызлись столько раз,

Что скука их существованье

Зацементировала с тщаньем

Пластичных эпоксидных масс.

И броуновское движенье

Интриг, подстав и окаянств

Среди Олимпа населенья

В конце концов ушло в забвенье

Глубин аидовых пространств.

Пассионарность близорука,

И даже божие дела

Сумеет размолоть дотла…

Сильны, непобедимы скука

И эпоксидная смола.

     * * *

Какое дивное творенье —

Картина Шишкина «Дубы».

Так передать переплетенье

Резной, причудливой листвы,

Теней ажурных паутинку

В морщинистых стволах дерев

И света лёгкую грустинку,

Как нежный девичий напев.

Весь образ шишкинской дубравы,

Что будто сотворён волшбой, —

Он и простой, и величавый,

Но не картинный, а живой.

     * * *

У молодых поэтов чувства

Сильнее звонких рифм и ритма.

Для них как ложе от Прокруста —

Правописания энигма.

Зачем им синтаксис, когда их

«Быть иль не быть…» сомненьем гложет?

Они поэты – пусть прозаик

Себя лингвистикой кукожит.

Для них все ямбы и хореи,

Анапест, дактиль – словоблудье.

Они заняли эмпиреи,

Где нет любви, а есть безлюбье.

Но верим: опыт, сын ошибок,

Придя со временем бесценным,

Избавит от полуулыбок

Над их стихом несовершенным.

Стих зазвенит, как песни скальдов,

Лучистым, живописным словом.

А новый Пушкин скажет: «Ай, да

Я сукин сын в венке лавровом!»

     * * *

Иногда напишешь так,

        Что и сам

Восхитишься этим, как

        Чудесам.

И откуда это всё

        У меня?

Стихоплётство, то да сё,

        Вся фигня.

Так изящно иногда

        Изложу,

Что заплещет красота

        За межу.

Но порою свой успех

        Повторить

Невозможно как на грех!

        Как тут быть?

Коль придумать я бы смог

        Стихомер,

Им оценивал бы слог

        И размер.

И тогда бы каждый стих

        И сонет

Были б слаще дорогих

        Мне конфет

И вкуснее бы, чем в доль-

        ках арбуз.

А пока оценка толь-

        ко на вкус.

Для красот стихов аршин

        Не найдёшь.

Я – не Пушкин-сукин сын,

        Но – хорош!

Полишинель

Он зудел, заикаясь, стараясь

Донести эпохальную весть.

Дескать, тайна сия велика есть,

Если только – вощще! – она есть.

Рейтинг@Mail.ru