Алексей Борисович Черных
Божественная интермедия
Что от края и до края
Нет её на свете краше.
И мужчины (чтоб в дальнейшем
Не грузить себя заботой
И истерикой глупейшей)
Вторят женщинам с охотой.
А богини уж, – вестимо,
Как напел гусляр бродячий, –
Видели неотразимость
В красоте своей тем паче.
Так что каждая особа
Пола женского желала,
Чтоб её зачли к особым
Звёздам свадебного бала.
И когда повис сомненьем
Вдруг вопрос о красивейшей,
Зло осыпать оскорбленьем
Из всех зол осталось меньшим.
Вмиг с соседкою соседка
Закрутили ссору лихо.
Что блондинка, что брюнетка, –
Полная неразбериха.
Кто из них, девиц, красивей?
Та, кто прочих кучерявей?
Та, чья кожа на отливе
Побелее-посмуглявей?
Та, чей голос уподоблен
Нежному журчанью речки?
Та, чей стан легко способен
Враз лишить мужчину речи?
Или Та, Кто на Олимпе
Всех виднее по рожденью
И на Чьём лучистом нимбе
Теплится венец творенья?
Спорят, брызгают слюною,
Никого никто не слышит,
Трусят формою литою,
Нервно бюстами колышут.
7
Драка явно назревала –
Вот какая вышла свадьба!
Встал жених да вышел с залы
Он во двор своей усадьбы.
Выдохнул остатки хмеля
С тяжким и печальным охом
И подумал: «От борделя
Этого мне будет плохо.
Если сам рядить я буду,
Кто из них, крикливых, краше,
Да по глупости забуду
На пиру на горьком нашем,
Титул самой распрекрасной
Дать божественной супруге,
Можно брак считать напрасной
И ненужною потугой.
Уж тогда вовек не знать мне
Ни родства с Олимпом славным,
Ни престижа среди знати,
Коль не стану богоравным…»
Вдруг возник пред ним парнишка,
Молодой и сухощавый,
Сын какого-то вождишки
Из занюханной державы.
По нужде, видать, он малой
Выбегал. Всё как обычно…
«Стой! Иди сюда-ка, малый!» –
Царь привзвизгнул истерично.
Но опомнился и снизил
Свой напор он на полтона.
Паренька к себе приблизил,
Оглядел почти влюблённо
И спросил: «Ты любишь женщин?»
Краской мальчика залило:
Был он с явных деревенщин,
И ему, конечно, льстило
Это царское вниманье
С неожиданною лаской.
Он сказал: «Люблю», – с иканьем
Потупивши долу глазки.
Парня просто оглушила
Мощью царская харизма.
Да и Вакх ослабил силу
Молодого организма.
«Умница! – сверкнув глазами,
Царь изрёк. – Таких я славлю!»
Мысленно ж потёр руками:
«Вот его-то я подставлю…»
8
Паренёк – ума палата,
Выслушал царя послушно,
Источая ароматы
Чеснока и пива душно.
Он поверил в свой богемный
Дар оценивать огромный.
Перестав икать, мгновенно
Принял вид уморно-томный.
Царь, ведя его под своды
Своего дворца, продолжил
Заливать в мальца методы,
Что и как тот сделать должен.
В зале же его представил
Знаменитым на Востоке
Скульптором, чей труд прославил
Красоту весьма широко.
Вот, мол, он – знаток искусства,
Красоты ценитель страстный,
Чтец, оратор златоустый,
Человек во всем прекрасный,
Да к тому ж еще не местный…
Значит, правильно рассудит,
Кто из вас кого прелестней!
Как он скажет, так и будет!
Юноша, надменно пыжась
(Всё по царскому совету),
Чрез проход, слегка колышась,
Чуждой важностью согретый,
Вышел в центр огромной залы
И с задумчивостью ленной
Оглядел народ усталый
С мудростью новоявленной.
9
Ну и выбрал… Зал аж ахнул,
Ведь такую обезьяну
Мало кто бы выбрал спьяну
И за ломаную драхму.
В только что кипящем споре
Вдруг слова свились резиной.
Ну, так кто же будет вздорить
С откровенной образиной?
Да к тому же вес избранки
Был солидным на Олимпе.
Приослабла перебранка,
Кто-то охнул, кто-то всхлипнул…
Спор зачах. Скандал, конечно,
Не замялся. Только всё же
Завершением успешным
Царь доволен был, похоже.
Бестолкового мальчишку
На заклание отправив,
Все последующие шишки
На его семейство сплавил.
Ход не то чтобы прекрасный
Сделал он своей подставой,
Но супруги гнев напрасный
От себя отвёл на славу.
И для гостий олимпийских,
Гнев которых был бы делом
Неприятнейшим и склизким,
Царь остался как бы в белом.
Та ж, которая нежданно
Признана была прекрасной,
Удивившись несказанно,
Стала от смущенья красной.
А потом заверещала
И довольно легковесно
Пареньку пообещала
Встречу с женщиной чудесной,
Самой наираспрекрасной,
Страстной, нежной и желанной,
Полной прелести дурманной.
И от этого – опасной,
Это сразу было ясно.
10
Ночь уже засеребрилась
Предрассветным просветленьем.
Вся округа затаилась,
Очарованная пеньем.
А старик-гусляр как будто
И не чувствовал усталость,
Песня птицей полногрудой
Над деревнею взвивалась.
Я хоть был и очарован
Благозвучьем необычным,
Но почувствовал, что скован
Ощущеньем непривычным.
Эта скованность явилась
Откликом на то, что всё же
Многое в той песне мнилось
Мне на правду не похожим.
Но гусляр сидел на камне
Правдолюбном нашем, значит,
То, что он пропел пред нами,
Истина – и не иначе.
Но я знал, сказанье это
С правдой вовсе не дружило.
Может, знал старик заветы
Против камня мощной силы?
Мельком я взглянул на маму –
Замерев она сидела,
Покорившись фимиаму
Песни гусляра умелой.
Мама тихо улыбалась,
И ее полуулыбка
Ироничною казалась,
