Александра Яковлева
Сказки для долгой ночи
Она села на кровати, в недоумении осмотрела комнату. Потолок, стены и пол, подоконник и закрытый наличник, запертая, без всяких сомнений, дверь, даже изголовье кровати – всё испещряли знаки, которые Веся видела впервые. Хотя нет. Она припомнила: подобные рисунки давно приметила на ладонях деда Инго.
Веся чувствовала: эти знаки не к добру. Они давили, не давали свободно дышать. Словно грозовое небо с тяжело набухшими тучами, нависали над головой и смотрели строго, неодобрительно: ай-яй-яй, Веся, что ж ты наделала!
Неслышно открылась дверь – на пороге возник дед Инго. Веся удивлённо посмотрела на него, но промолчала.
– Ты знаешь, кто я?
Она неуверенно кивнула.
– Нет, ты не поняла вопроса. – Инго насмешливо покачал головой, будто это Веся была дурочкой, а не он. – Но не важно. Меня попросили заточить тебя тут, пока они думают, что с тобой делать.
Холодок пробежал по спине, дотронулся до затылка, приподнял волосы.
– Заточить? За что?
– А ты не помнишь?
Веся дёрнула плечами: то ли помнила, то ли ей это приснилось, – как тогда. Будто перепуганный под кустом кролик, она замерла.
– Это правда сделала я?
– Ночами ты превращаешься в ящера. Летающего. – Инго разгладил бороду на груди. – Ведь так?
– Н-не знаю, – прошептала Веся. – Летаю я во сне. Вижу чудесные дали. Плаваю в бурных реках. Перешёптываюсь со звёздами. Любуюсь далёкими горами. Но взаправду ли это?
Инго молча вышел, оставив Весю в одиночестве и тишине наедине с собой.
*
После того как ушёл Инго, грудь вновь зачесалась, словно до этого перхотку что-то сдерживало. Веся всё чесала и чесала, пока не обратила внимание на пальцы: они потемнели, словно их окунули в сажу. Опустив взгляд, Веся увидела знак, нарисованный у неё меж грудей. Такой знак не встречался ни на стенах, ни на потолке – нигде в комнате, только на груди: палочка вертикальная и чуть наклонённая горизонтальная. Веся догадалась, что это из-за него так жжётся внутри, что хочется вывернуться наизнанку.
Она точно не знала, когда придёт ночь, но чувствовала: закат уже близко. В комнате темнело, но знаки подсвечивали округлые брёвна стен. Спать не хотелось – чувство замкнутости, заточённости только усиливалось.
В груди нестерпимо горело, рвалось наружу, скреблось, будто вот-вот полезут черти. Под её кожей кто-то жил, им двоим было слишком тесно в одном теле. Лопатки выворачивались – они желали принять иную форму. Стопы стали удлиняться. Веся ясно чувствовала, как телу хотелось сломаться, преобразиться, но знаки не позволяли, они держали гневающуюся сущность внутри.
Сначала Весе казалось, что кто-то в неё вселился – ведь не может она так измениться? Но потом пришла тоска по полёту, и предвкушение высоты, и радость от скорой встречи с ветряными потоками, и желание схватить верхушку самой высокой сосны. Тогда стало ясно: вовсе не чуждая ей сущность стремится вырваться из тела. Это сама Веся. Это всё она. Истинная, без прикрас. И если она не избавится от давящей, оплетающей со всех сторон невозможности быть собой, то просто лопнет, словно переспелый дикий огурец.
Веся спустила ногу на пол и вскрикнула от обжигающей боли. Но боль привела в чувство, вселила уверенность и храбрость. Веся резко встала, но смолчала, лишь ощутила, как по щекам потекли слёзы, закапали с подбородка на грудь, размывая знаки, очищая тело. Словно по раскалённому полуденным зноем песку она добрела до окна. Тронула ставни, подавив новый приступ разрывающей, припекающей боли, и что было сил толкнула створки.
На небе сияла полная луна. Она выжидающе смотрела на Весю. Та медлила, сомневалась. Что делать дальше? Куда деваться? Кто она теперь?
Её заточили, чтобы она перестала быть собой. Но настало время принять правду, принять, кто она на самом деле.
Невесомо касаясь жалящего подоконника, Веся выбралась под чистое звёздное небо. Облизала сухие от волнения губы. Чувствуя лёгкость и долгожданную свободу, облегчённо повела удлиняющимися лопатками под тонкой рубашкой.
Яркую, усеянную тёмными пятнами луну накрыла тень летящего вдаль ящера.
Дина Полярная
Опушка
Бим, совершенно не чёрное ухо, сидел на лесной опушке, тяжело вздыхал.
– Долго ждать собираешься. – Рыжий кот, кличка которого уже почти стёрлась с таблички временем, уселся по соседству.
– Сегодня тот самый день, – пёс вздохнул ещё протяжней.
– Всё ещё их считаешь.
Рыжий никогда не задавал вопросов. Такая у него манера общения – сухо констатировать факты. Бим не знал, то ли он родился таким, то ли хозяин был весьма чёрствым человеком. Сам Рыжий предпочитал скрывать это, как и собственное имя.
Несколько листьев упало под чёрные лапы. Осень опаздывает. Но это хорошо. Хорошо, что дни ещё тёплые, подумал Бим, продолжая смотреть на поляну перед лесом.
Кто-то показался на выжженной солнцем тропинке. Сердце Бима понеслось в галоп, и даже хвост предательски забил по земле. Но это был не его человек. Неторопливые, шаркающие шаги старика в зелёном пальто можно было услышать, даже находясь под землёй, будь он чуть повнимательней и не отвлекался на кошачьи факты.
На знакомые звуки из-под валунов и высохшей травы выползла серая такса с ошейником цвета точь-в-точь как пальто идущего.
– Ливер проснулся, – буркнул Рыжий.
– Ливерпуль! – Собака показательно оскалилась, в причудливой позе вычёсывая репейники из-за уха. – Никакой я не Ливер!
– Ещё какой. И шерсть у тебя как у ливерных колбасок. Серая. Иногда и мне такой кусочек перепадал.
Злая шутка, неприятная. Бим лишь покачал головой. Рыжий был большим котом, породистым. А вот Ливерпуль мелкий и лохматый, таксам такими быть не совсем положено, если уж мериться чистокровностью. Игнорировать их разницу в размере было трудно. Рыжий запросто бы растерзал бедного Ливерпуля, но у него всегда находились дела поважнее. Да и манера проживать дни была уж совсем безразличная и ленивая.
Старик, наконец, дошёл до лесной опушки, тяжело дыша. Повезло Ливерпулю. У его человека меньше хлопот, а потому приходил он сюда чаще, да так, что пёс уже не ждал с прежней радостью. Бим на его месте никогда бы не перестал испытывать безразмерное счастье при виде до боли знакомых рук, пахнущих домом. Но запахов он больше не чувствовал – как и остальные обитатели опушки.
Старик остановился у логова, откуда появился Ливерпуль, и, громко кряхтя, опустился на колени. Его пёс сел напротив, виляя лохматым хвостом, и только ветер мог понять, сосны это скрипят или пёс тихо скулит о прежней жизни.
– Я тоскую, – с неподдельной грустью сказал старик, сжимая высохшую траву. – Колени совсем не те, боюсь, как похолодает, не смогу приходить. Не дойду.
– Ну, будет тебе, дед. Я перезимую, а ты весной приходи, – ответил Ливерпуль.
– Вкусного тебе принёс.
В кармане зелёного пальто зашуршал пакет, и уши таксы повернулись в сторону звука, предвещавшего лакомство. Съесть, конечно, у него не получиться, но инстинкт не усыхал даже у тех, кто на опушке жил очень долго. Старые руки извлекли из пакета несколько серых ломтиков и с заботой уложили на сухую траву.
– Вот. Твоя любимая.
– Ты гляди, – воскликнул Рыжий, вытягивая шею. – Ливерных колбасок принёс.
Если бы коты умели смеяться, звук получался бы именно такой: шипящий, но мягкий. Даже Бим улыбнулся – только по-доброму, честно.
– Спасибо, дед. – Такса досидела до последнего, наблюдая, как человек тяжело подымается и исчезает за границей поляны. – Слышать ничего не желаю!
Эти слова предназначались Рыжему, но разве подобное могло его остановить?
– Ты не злись, Ливер, – хмыкнул кот. – От судьбы бегать что себя обманывать.
– Дед футбол любит! Это команда такая, ему меня внуки подарили, когда они кубок взяли!
– Колбаски он тоже любит. Тут зависит от того, под каким углом на ситуацию смотреть.
– Смотри с моего угла!
– Нет, нужен независимый угол.
– Тогда пускай Бим им станет!
Бим нахмурился. Ему нужно своего человека ждать, а не глупостями заниматься. Он подумал и решил:
– Мне нравится Ливерпуль. – Такса победоносно забила хвостом. Рано обрадовался. – Но Ливер звучит по-домашнему.
– Что-то я не понял, – нахмурился пёс. – Ты под чьим углом смотришь?
– Под своим.
Они замолкли, наблюдая, как листья тихо осыпают землю.
– А дед как тебя звал? – прозвучал тихий незнакомый голосок слева.
Все обернулись. Маленький чёрный котёнок, только месяц отроду, внимательно смотрел на Ливерпуля. Новенький. Тихое сердце Бима сжалось сильнее.
– По-разному, – ответила такса. – Бывало, Дружком. Бывало, Ливерпулем. А иногда и Манчестером. Но это только когда я его тапки грыз от скуки.
– А как звали меня? – спросил котёнок.
На опушке снова стало тихо. Все внимательно наблюдали за большими синими блюдцами, обрамлёнными чёрной гладкой шерстью. Красиво. Как небо ушедшим летом, подумалось им.
– А ты откуда? – осторожно спросил Бим.
– Из мешка. Ходил вокруг, ждал чего-то. Может, кого-то. Но не дождался и сюда пришёл.
– А что ты помнишь?
Котёнок задумался, неуклюже перебирая лапами. Совсем кроха.
– Маму помню. И молоко, – наконец ответил он.
– И всё? – поинтересовался Ливерпуль.
– И всё.
– Повезло, – добавил Рыжий, и собаки посмотрели на него новым взглядом. Никто ведь не знал, как появился Рыжий. Вроде всегда тут был, а допрашивать – никакого смысла: не ответит да ещё неприятное вдогонку скажет.
Бим хотел что-то добавить, но отвлёкся на торопливые шаги с поляны. Человек. Его человек шёл и держал за руку косолапую девочку в плюшевом костюмчике.
– Идут, – словно боясь спугнуть, шепнул Бим, – мои идут.
Внутри разлилось тепло, будто кто печку растопил. От радости пёс вскочил с места и завертелся юлой. Пара остановилась у кромки леса, совсем немного не дойдя до того самого места.
– Ты, наверно, Бима уже не помнишь, – сказал человек девочке. – Но он, пока ты маленькой была, на спине тебя возил.
– Возил, возил, – закивал Бим. – Я и сейчас могу!
– А где он? – недоумевал ребёнок.
– Здесь. – Родная рука, чесавшая Бима за ухом десять лет, указала на опушку.
– Я не вижу.
– А я всегда его вижу, пока помню.
Грусть в глазах человека была отражением тоски Бима в его сердце. Никто не заметил, но они действительно смотрели друг на друга. Чувствовали, что стоят рядом. Сосны замерли. Нехорошо тревожить родные души в такие минуты. Здесь они бывают не у всех.
– Я вернусь, – только и сказал человек.
– Я буду ждать, – только и ответил Бим.
Человек взял девочку на руки, и они, не торопясь, зашагали по поляне. Ребёнок поглядывал на опушку и улыбался, словно вспомнил чёрного пса с белым ухом. Никто так и не заговорил, пока смешной плюшевый костюмчик совсем не исчез из виду.
– А мама ко мне придёт?
Синеглазый котёнок спросил совсем тихо, возможно, даже не желая услышать ответ. Маленький куцый хвостик.
На поляне всегда появлялись домашние, место здесь было такое. А подобные новенькому оставались неприкаянными. Ни одно место не держало их, часто с болью в воспоминаниях. Безымянные – вот как их звали тут. Никто к ним не приходил.
– Я хотел бы… Тоже хотел бы иметь имя…
Рыжий медленно повёл головой.
– Я отдам тебе своё.
– Правда? – удивился котёнок.
– Правда. Мне оно не пригодилось, а тебе в самый раз.
– И как меня зовут?
– Мечта.
Ветер подхватил имя и отдал котёнку. Держи мол, твоё теперь. Бим отвёл глаза с поляны на взрослого кота. Теперь он понял, кто такой Рыжий. Хоть и домашний, не безымянный, но так и остался котёнком, который просто мечтал, чтобы его любили.
Мария Светличкина
Сказка о Человеке
Было время, когда люди ещё не придумали границ. То был мир плавных течений и гармонии. И вросло тогда в землю место – перекрёсток путей, смешение дорог. Пески пустынь и степей граничили с лесом у реки. Река же порождала необъятную дельту и вела в море. Там скорпионы разбегались перед верблюдами, щука и осётр проносились под водной гладью и два шага отделяли зелёную тень от марева жёлтой пустоты.
В тех краях хаживали открыто среди людей духи и полузвери. Шаманы разводили костры на песках, а ведуньи гадали на урожай. Было среди нелюдей племя дев-сорок – то ли ведьмы, то ли звери в человечьей коже. Никто уже не упомнит доподлинно, но подсказывает родовая память, что собирали те девы урожай раз в год. Если он приходился им по душе, то и людским селениям хватало сил дожить до новой весны. В годы особого сорочьего довольства люди набивали мешки чилимом, сизая ежевика сама падала в руки, ягоды паслёна стеной висели на голых ветвях даже в самую страшную зиму. Но такие годы выпадали редко, ведь излюбленным лакомством загадочных дев были малые детки – чем младше, тем слаще.
Раз выпали на долю тех мест тяжёлые годы: из зимы в зиму всё сложнее становилось людям, всё меньше доживало до нового тепла. Думали они, ждали, но решились-таки собрать урожай для дев-сорок. Принесли в урочный час под белую иву корзинку, трижды поклонились в пол и ушли спиной вперёд. Минул день – показались на темнеющем небе первые звёзды, ожил ночной ветер, мрак растёкся по барханам, грозя перелиться через реку и утопить в себе корзинку вместе с её содержимым. Тут-то и подлетели к подношению три чёрно-белые птицы.
– Хороший урожай собрали для нас. Тяжёлые годы всегда заканчиваются самой сладкой жатвой, – начала Старшая, разглядывая глазками-бусинками подношение.
– Твоя правда, сестрица, – ответила Средняя.
– Сестрички мои родные, – грустно протянула Младшая, – смотрите, как улыбается Малыш. Никто раньше не улыбался нам, а этот улыбается. Давайте мы его себе оставим?
– Ишь, чего придумала! Пять зим мы ждали такого подарочка, а ты хочешь его обратить в бремя? На кой он нам нужен? Не глупи, сестрица, не думай о лишнем, это сейчас он маленький, а вот как вырастет… Кем он станет? – захлопала крыльями Старшая.
– Кем же, сестрица?
– Известно кем. Да всем, кроме тебя это, видимо, известно! Нет. Не нужно нам такого. Не сможет он с нами, а мы с ним. Его племя по-нашему жить не умеет.
– А я его всему обучу. Будет расти да помогать нам, оберегать долгими ночами, чинить укрытия. Вы только представьте!
– Оберегают нас наши глаза да хруст веток. Укрытия и дома мы сотни лун сами строим и латаем – ни к чему нам чужая сила, своей хватает. Разве не права я, Средняя Сестра?
– Права, во всём права, – отозвалась Средняя.
– Ну как же вы не понимаете, родные мои? Пуст лес на птенцов наших, жесток со слабыми и юными. Так и рвётся пополам сердце, когда гляжу на детёныша: сколько могли бы любви ему подарить, а он – нам!
Обернулась Младшая прекрасной девой, села на траву и горько заплакала. В ответ ей расплакался и Малыш в корзинке. Старшая со Средней тоже в дев перекинулись, стали успокаивать сестру. Самой доброй и нежной из них была Младшая, в каждом видела свет. Сёстры любили её больше, чем себя, но не ведали, как отчаянно ей хочется подарить кому-то тепло. Переглянулись старшие девы-сороки и решили пожалеть младшую, исполнить её желание.
– Ну, полно тебе, – сказали они. – Не лей слезы почём зря – оставим Малыша. Обещай только, что будешь за него в ответе, раз так хочешь жизнь ему сохранить.
– Обещаю, обещаю, сестрицы! Спасибо вам, любимые мои, родненькие.
На том и порешили. Взяла Средняя Сестрица Малыша из корзинки и передала Младшей.
Часть уговора, что лежала на девах-сороках, они исполнили: подношение было принято, а значит, слово надо держать. В тот год отгоняли они зло от людского поселения, оживляли увядшее, орошали осушенное, оставляли у домов больных дурнопьян, аир и полевой бодяк. Не было в ту зиму потерь среди людей – все увидели, как закончилось уменьшение дня, как свет и тепло начали возвращаться в мир.
С тех пор Младшая держала ответ за человеческого детёныша, растила его, кормила, учила жить по законам птичьим и колдовским. Так минули годы. Малыш рос в любви и ни в чём не нуждался. Младшая любила его как родного сына: когда потакала, а когда в строгости держала. Вот научился Малыш грамоте, наточил свой взгляд, сменил десять пар лаптей – да и стал Мальчиком. Тогда рассказали ему девы-сороки о главных птичьих законах: границы других лесных жителей не нарушать, людских селений не посещать и чужими волшебными словами не пользоваться. Строго-настрого запретили ему нарушать этот уклад, предрекая беды и горести.
Но детское любопытство сильнее тётушкиных запретов. Шёл как-то Мальчик по лесу и забрёл в чужие земли – туда, где жили полевые духи, где редели деревья и гуще росла трава. Увлёкся Мальчик новыми местами, далеко зашёл, изучая каждый камешек на пути. Глядь – а там, на границе, где пески уже подступают к траве, светится куст тамариска. Подошёл Мальчик ближе – тихо ступал, кровь почуял. Поднял он розовые ветви и увидел белоснежную зайчиху: каждая шерстинка как лучик света, а в лапке у ней стрела. Присел Мальчик возле тамариска, головой покачал, но трогать побоялся. И тут заговорила с ним зайчиха человеческим языком:
– Мальчик, помоги мне, а я тебе услужу, как смогу. Вынь стрелу и сними с меня заговорённую цепь. Тогда я стану свободная и сильная и в чём хочешь тебе помогу! Обманул меня злой чародей – накинул цепочку на руку, и я обернулась белоснежной зайчихой. Уж минула зима, а я всё бела, у охотников и хищных птиц на виду. Не оставь в беде!
Пожалел её Мальчик – вынул стрелу и цепочку снял. Обернулась тут зайчиха женщиной невиданной красы, в белом платье, усыпанном розовыми драгоценными камнями. Пуще прежнего засияла она, а вместе с ней – все тамариски на версту вокруг.
– Спаситель мой! Благодарю тебя. Теперь мой черёд – проси чего хочешь.
– Спасибо за сдержанное слово, только ничего мне не нужно. Живу я хорошо, ни в чём не нуждаюсь, матушка моя обретённая и тётушки, сестрицы её, все для меня делают, а я – для них. И нет чудес желанных, больших или малых, которые вы могли бы для меня совершить.
– Сердце твоё невинно и помыслы чисты. Но я перед тобой в долгу, а потому желание своё жди пока. Вот, возьми. – Отколола она звено от браслета и отдала Мальчику. – Как созреет твоя мечта, приходи сюда, закопай звено под розовый куст и позови Хозяйку этих мест. Тогда я явлюсь.
Взял Мальчик звено, спрятал на теле, а Хозяйка пошла своей дорогой сквозь полынное море. Чем дальше она уходила, тем темнее становилось вокруг. Понял Мальчик, что прошло много времени, и побежал обратно на родную поляну, пока солнышко не спряталось за барханами, а Младшая не бросилась его искать. «И чего бояться чужих мест? – подумал Мальчик. – Столько нового можно отыскать!»
Снова потекли дни, как и прежде. Начал забывать Мальчик о светящемся тамариске, и только звено на теле порой пульсировало теплом. Да разве согреет такое тепло, когда на душе тоска и воет ветер? Не давались Мальчику ни заговоры, ни песни волшебные так хорошо, как девам-сорокам. Не мог обращаться он ни птицей, ни лесным зверем. И хотя мог заткнуть за пояс любого колдуна и чародея, всё же был слабее, чем тётушки. Не старели они, всё такими же прекрасными девами оборачивались: кожа белая, как соль, волосы чёрные, как уголь, да с голубым отливом, взгляд такой же лукавый и живой. А Мальчик рос, расшивал рубахи, всё выше и выше над землёй подымался.
– Не пойдёт так боле, матушка. Не могу я.
– Как не можешь, Мальчик?
– Матушкой называть тебя не могу. Мы же почти одного возраста, если в воду пруда поглядеть. Обучился я заклинаниям древним, все волшебные птичьи песенки выучил назубок, со всеми здешними духами в ладу. Не серчай, но будь сестрой уж мне теперь. Вы все будьте.
– Будем сёстрами мы тебе, Мальчик.
– Не Мальчик я уже, сестрица, а Юноша.
Старшая и Средняя почуяли беду, но разве могли сказать о ней Младшей? Расцвела, похорошела Младшая, опекая приёмыша, – не могли они расстраивать её смутными предчувствиями. Приняли девы-сороки Юношу как брата, но и работу он теперь с ними поровну делил. Так повелось, и потекли дни, как и прежде, в гармонии да здравии.
А Юноша заходил всё дальше и дальше от волшебных заповедных мест. Поначалу он робко покидал родные тени, но любопытство влекло его вперёд. В конце концов, начал он выходить к людям, за жизнью их наблюдать, нравы подглядывать. Всё в людском селении казалось ему диковинным и красивым: дома ладные, еды вдоволь, скотина кормлена и каждый на своём месте. Заворожила Юношу эта жизнь, необычная для лесного глаза, стройно выстроенная. Не замечал он брошенных стариков, детский плач по углам, падающих от усталости мужчин и женщин.
Раз увидел он на дороге молодуху – заливается она слезами, щёки трёт, кусочек ткани мнёт в руках. Хотел Юноша подойти к ней, успокоить или помочь, но остановила его крепкая мужская рука.
– Ты, паренёк, не лезь в это дело. Муж наказал жену – провинилась, значит, – прогремел властный голос.
– Чем же могла она провиниться? Неужели никто ей теперь не поможет?
Юноша вновь дёрнулся к женщине, но рука его к месту прижала:
– Ишь, какой. Муж в семье голова. Как сказал он, так и должно быть. Раз наказал, значит, было за что. Главный он, и всё тут.
Задумался Юноша над этими словами. Поначалу показались они ему глупыми и жестокими. Но чем яснее видел пропасть меж собой и девами-сороками, тем чаще вспоминал людские законы. Ведь он тоже мужчина, а значит, должен быть главным в семье.
Решил Юноша доказать девам-сорокам силу и умения – раздобыть, отыскать и выучить запретные слова. Неделями в темных чащах пропадал, у омутов бездонных прятался, мощные и губительные заклинания подслушивал. Но как только начал их произносить, в ужасе отпрянули от него девы-сороки и обругали: нельзя никому законы лесные нарушать, чужих слов и заклинаний красть! Каждый род через них силу потомкам передаёт – в роду чародейство и должно оставаться. А раз Юноша один из них, значит, жить должен по правилам птичьим.
Тогда начали в Юноше чувства закручиваться, отчуждённость перетекать в злость. «Как могут они, девы непутёвые, указывать мне, как дела делать, сколько даров у природы брать и что хранить? Боятся, что сильнее всех стану, потому и не дают мне всю силу обрести! Неужели я сам не знаю, как мне лучше быть – как нам быть?! Главным стану в семье, и всё тут! Любым путём»,– так думал он.
Вот пришёл снова к Младшей:
– Не пойдёт так боле, сестрица. Не могу я.
– Как не можешь, Юноша?
– Сестрицей тебя называть, твоим указаниям подчиняться. Стань женой моей! Так честно будет. Я сильный и молодой, я рос, пока вы оставались прежними, так что я ведаю уже больше вашего, не боюсь ветхие слова произносить, чудо ими творить. А ты красива и умна, всю жизнь тебя знаю, никого лучше тебя нет на белом свете.
Поднялся тут шум и крик – сорвались сороки с веток, закружили над Юношей, крыльями сердито захлопали. Опустились они на землю, обратились девами, переглянулись. Вышла Младшая вперёд дать ответ.
– Нет, Юноша, не бывать этому. Неправ ты, ой, не прав. Мы учимся вместе с тобой, каждый новый день проживая. Нам тысячи лун и сотни зим, но мы знаем, что всегда есть чему ещё поучиться. Ты не смотри на наши младые лица – не юны мы. Братом нам быть ещё можешь, но женихом или мужем – никогда. Мы вольные птицы и служим только лесу. Присмотрись, братец, ты ведь не под нами и не позади, а идёшь рядом: рука об руку, шаг в шаг. Поведали мы тебе тайны колдовские и тайны птичьи, приняли как родного и равного – неужели тебе этого мало?
– Мало! И нечего тогда мне здесь делать! Ваши правила стары, как мир, а сами вы боитесь ступать дальше собственного леса. А я ничего не боюсь – и самым сильным стать не боюсь. Вот узнаю, как доказать вам, что я проворнее и искуснее, – тогда ворочусь. Не хочешь быть женой моей, так я другим путём стану здесь главным!
– Нет такого пути, Юноша, а значит, ты навсегда нас покидаешь. Одумайся, пока не поздно. Не по нашим это законам, и не тебе обращать их в пыль.
– Вот увидите, сестрицы, вернусь я вскоре – ещё сильнее и умнее буду, чем сейчас.
Ушёл Юноша в лес – от его ярости раньше положенного упала на землю ночь, укутала саваном холодным, наполнила мир северным ветром и звёздным светом. Долго сидел Юноша под древним дубом, гадал, как ему быть. Запретные слова могущественны, да над сестрицами силы не имеют, а если и получится, то могут причинить им сильную боль. Нет, нужно другие способы искать.
Задул ветер с зимней силой, выбил тепло из-под рубахи и унёс в тёмную чащу. Совсем озяб Юноша – только на груди будто тепло лилось. Схватился он за рубаху и вытащил под звёздный свет звено браслета, что подарила ему Хозяйка. Сжал его крепко в кулаке и побежал по тёмному лесу на тамарисковую поляну. Там он закопал звено под розовыми ветками и позвал Хозяйку этих мест. В тот же миг явилась она. Время ничуть её не изменило, только теперь смотрела на своего спасителя с опаской.
– Я ждала. Созрело ли желание?
– Созрело, твоя правда.
– И чего же тебе хочется?
– Подскажи, как мне дев-сорок укротить, как сделать так, чтоб их не ранить, но главным стать.
– Этого ли хочешь? Желание у тебя одно. На подчинение других его потратишь?
– Да! Силы мне не надо, новой личины – тоже. Ты только способ укажи, я сам всё сделаю.
– Слово своё должна держать, а потому дам тебе ответ. Есть одна вещица, которая поможет тебе исполнить желание. Ступай на север, там увидишь холмы, а за холмами – горы. Поднимись на самую чёрную из них, и увидишь глубокую пещеру. Войди в ту пещеру и попроси, чего тебе надобно. Но учти, просто так вещицу не заполучить: станут тебя поверять, цену тебе узнавать.
– Спасибо, Хозяйка, что слово сдержала и путь указала.
– Путь этот заведёт тебя далеко от того Мальчика, которому я когда-то подарила звено. Воротись, если цена будет высока. Воротись и живи мирно.
Ничего не ответил ей Юноша – повернулся и зашагал на север. Дни в пути проносились чередой, взлетало и падало солнце, а он всё шёл и шёл, поднимался на холмы, глядел на горы впереди. Долго ли, коротко ли – добрался, наконец, до чёрной пещеры и без страха шагнул внутрь.
– Ага, вот и молодец пожаловал. Знаю, зачем пришёл, но просто так не отдам, – сказала ему темнота.
– Чем испытывать будешь? Всё сделаю, только бы нужную вещицу получить.
– Не одно испытание выпало на твою долю. Хорошенько сестрицы твои поработали, но уж я найду, как эту скорлупу расколоть! – Раздался страшный шум, и что-то выкатилось к ногам Юноши. – В этом бочонке спит огонь. Отнеси его на добрую поляну да разбуди. Содержимое бочонка собери и воротись сюда. Не торопись, времени тебе до конца осени.
– А как же разбудить мне огонь?
Промолчала темнота. Отправился тогда Юноша искать добрую поляну, а как нашёл, поставил посреди бочонок и стал думать, как ему огонь разбудить. Времени было вдоволь – много дум он передумал и решил будить огонь огнём. Стал разводить большой костёр. Только лес здесь совсем другой был, на его родные места непохожий: влага да зелень, ни одной сухой травинки и веточки. Долго Юноша пробовал, но ничего не выходило. Тогда разозлился он, плюнул запретными словами в ветки, и вмиг разгорелось пламя. Ладный костёр получился. Бросил Юноша бочонок в огонь – взметнулось пламя к небесам, разрослось, бушует кругом. Вот огонь облетел поляну, сжёг ближайшие деревья, забрался под траву, дочерна землю выжег и полетел дальше. А Юноша подошёл к кострищу, отыскал в нём прозрачные осколки, собрал их в мешочек и отправился к пещере.
– Хорошо, очень хорошо, – зажурчала темнота, когда Юноша кинул в неё мешок.
– Прошёл я твоё испытание?
– Прошёл. Первое прошёл. Теперь подожди последнего тёплого дня и иди к реке. Там, на дне, лежит прозрачный шар с ядом и драгоценными камнями внутри. Добудь эти камни, как сумеешь, и принеси их мне с первым снегом.
– Как же я узнаю, когда последний тёплый день? – спросил Юноша, но ответом ему стала тишина.
Отправился он на берег – дни считать, приметы искать драгоценный блеск на дне выглядывать. Нашёл нужное место, но уж больно глубоко было. Решил Юноша соорудить плотину – набросать камней выше по течению, пока есть время. Так и сделал: затопил верхний лесок, и там, где стояли раньше солнечные опушки и цветочные поляны, поселилось болото. Но шар со всем его содержимым стал ближе к поверхности.
Дождался Юноша тёплого дня и понял, что сейчас самое время. Прыгнул в воду и давай шар поднимать, а тот – ни с места, врос в речное дно. Вынырнул Юноша, нашёл острый камень, произнёс запретные слова и обратил в кинжал. Разбил им шар прямо под водой, и ринулся из шара яд – всех водных жителей умертвил, все растения и водных птиц отравил. А Юноша достал из шара камни, сложил их в мешок, рубаху отжал и пошёл обратно в гору, оставив за собой болото и мёртвый берег.
Вновь поднялся он к пещере и бросил мешок в темноту. Засмеялась пещера, заклубилась внутри неё тьма.
– Справился ты, молодец. Но ещё испытание есть для тебя. Ступай в лес с первой капелью и принеси мне волчьи шкуры. На том будет твоя служба закончена.
– Сколько шкур тебе надобно? – крикнул Юноша в черноту, но ответа не получил.
Вышел он из пещеры и наткнулся на ладный лук: любой царевич такому бы позавидовал. Взял его Юноша и отправился в лес волков искать. Не боялись волки его запаха, чуяли в нём своего, лесного. Долго не мог Юноша последнее задание исполнить: тяжело было в давних товарищей стрелять. Но такова цена желания. Вот направил он стрелу, но не попал. Вновь и вновь пускал он стрелы, но каждый раз промахивался. Разозлился Юноша, произнёс запретные слова и заговорил стрелу. Пустил её, достигла стрела цели – упал замертво первый волк. Так Юноша стал Мужчиной.
Как только начал Мужчина волков стрелять и шкуры их собирать, так стал пахнуть звериной кровью, и попрятались от него все лесные жители. Вот снял он две шкуры и задумался: не сказала ему темнота, сколько шкур ей надо, вдруг две мало будет? Ещё откажет ему в вещице – тогда всё зря. Поднял Мужчина лук и снова по волчьим следам пошёл, не мешкая больше.
Когда он, наконец, вернулся к пещере, в каждой руке у него было по пять шкур. Засмеялась темнота:
– Только две шкуры мне надобно было.
– А куда другие девать?
– Выбрось, да и всё.
Хмыкнул Мужчина, но сделал, как велено: сбросил с каменного уступа лишние шкуры. Упали они на землю, и каждая стала кустом с ягодами красными и – каждый их вершок был человеку ядом. Оставшиеся шкуры Мужчина бросил в темноту, но в ответ ничего не услышал. Долго ждал он, мыслями и тревогами изводился, наблюдая с каменного уступа за приходом весны. Вот увидел он, как через тающий снег чернеет поляна с погибшими деревьями, как желтеет мёртвая река и берега её, как попусту убитые волки обретают новую жизнь. Кольнуло в сердце у Мужчины, но тут зазвенела тьма из пещеры:
– Готова вещица, молодец, принимай работу.
Протянул Мужчина руки во тьму, нащупал холодную решётку, потянул на свет – засияла клетка: сама хрустальная, волчья шкура вместо дна натянута.
