Александра Птухина
Замысел и промысел, или Кто не играет в кости. Часть 1
– Хорошо… – Майнстрем снова лёг. На дальнейшие расспросы он не отважился.
Утро началось для магистра с будоражащего запаха гари, доносившегося из подсобной комнатки. Майнстрем вскочил и, едва укрывшись простынёй, ворвался внутрь, готовый тушить начинающийся пожар остатками чернил (единственное, что он обнаружил на своём столе).
– А-а-а… Вы уже проснулись, магистр? Сейчас типа завтрак будет. Я сам приготовил! – Боламбри колдовал над неизвестно откуда появившейся в подсобке масляной лампой и несколькими глиняными чашками.
– Вы меня напугали, Боламбри. Я подумал, что-то горит, – опешил магистр.
– Ага… Так типа все думают сначала, но стоит только попробовать…
– Предупреждаю заранее, Боламбри, я не стану пить или есть что-либо, к чему приложил руку магистр Сомниферум со своими снадобьями! Его стараниями у меня и так вылетел из жизни целый день!
– Не-е-е… Магистр Сомниферум тут не причём. Это мой рецепт! Типа
фирменный!
Слова студента почему-то не внушили магистру доверия, но так как отказаться было бы весьма невежливо (особенно учитывая высокую оценку, данную накануне стихам), Майнстрем решил, что лучше всего будет одеться, а потом вежливо улизнуть под каким-нибудь благовидным предлогом. Однако план его потерпел фиаско. Едва Майнстрем натянул штаны и застегнул блузу, в комнате появился Боламбри с двумя дымящимися чашками и широченной белозубой улыбкой:
– Попробуйте магистр! Эт типа лучший напиток по утрам. Отвечаю! Особенно, если вечер накануне не совсем удался. Как у вас.
Отказываться было совсем неловко, но Майнстрем не собирался сдавать свои позиции:
– Боламбри, это точно не рецепт магистра Сомниферума? Что вы туда положили?
– Точно… И… зовите меня Бола. Эт типа короткое от Боламбри. А то как-то очень официально получается.
Майнстрем взял кружку и с осторожностью сделал глоток. Вкус был странным, но что-то подсказывало магистру, что Папавер не имеет к напитку никакого касательства. Немного горьковатый вкус отдавал одновременно дымом, орехами и ещё чем-то терпким, но довольно приятным.
– Очень любопытно, Бола, а что это? – магистр снова отхлебнул из чашки. – И вкус такой необычный.
– Эт типа напиток из зёрен таких. Тут они не растут. Моему отцу присылают их родственники.
– Зёрна из далёких стран? Как интересно, – магистр сделал ещё глоток.
– Ага… Сначала эти зёрна обжаривают на огне, а потом измельчают в порошок. Этот порошок надо залить водой и типа сваривать. Он отлично бодрит и всё такое.
– А эти ваши замечательные зёрна, – Майнстрем сделал ещё глоток, – Их собирают с каких-то особых трав или деревьев?
– Э-э-э не совсем… Зёрна… они в плодах… – Боламбри явно смущался.
– И что же? – магистр отпил ещё немного. – Чудесный, действительно бодрящий вкус. Так что же с плодами? Из них извлекают зёрна, да?
– Э-э-э… Магистр, я почему-то думаю, что эта часть истории вам будет типа не очень интересна…
– Напротив, Бола, очень интересно. Тем более такой вкус… Так что же с плодами?
– Ну, вы сами этого захотели… – студент обречённо вздохнул. – Значит так, плоды едят всякие животные, какое-то время переваривают их, а потом… – Боламбри силился подобрать подходящее слово, однако это оказалось излишне: фантазия магистра изящной словесности сработала превосходно, и последний глоток напитка так и не достиг желудка.
– Ну я же типа сказал… Эт вам не понравится… – ответил Бола, утирая лицо.
– Простите, Бола, – сконфузился магистр Майнстрем. – Допивать это я, пожалуй, не страну.
Тут в дверь постучали, и не успел магистр хоть что-то ответить, как дверь распахнулась и в комнату вкатилась небольшая тележка доверху гружёная книгами. Тележку сопровождал сам библиотекарь Тутуриний.
– Доброе утро, магистр, – начал он не дав Майнстрему и рта раскрыть. – По распоряжению верховного магистра я, отложив все дела, оставил свой пост, чтобы лично доставить вам все эти книги.
– Здравствуйте, господин библиотекарь, но я, право, не хотел, чтобы…
– А поскольку вы не сочли нужным предоставить мне точный список необходимой литературы, то я привёз все книги, которыми вы интересовались последние полгода.
– Но как… Куда же я это… – мямлил растерянный магистр. Но Тутуриний, видимо, был настолько оскорблён, что не обращал на Майнстрема никакого внимания и холодно продолжал:
– А как только вы отберёте необходимые, то сможете вернуть мне всё остальное, – библиотекарь вытек, а на его месте тот час появились двое подсобных рабочих с такими же нагруженными тележками.
– Позвольте, господин библиотекарь, ну куда же я всё это положу? – но дверь за Тутуринием уже захлопнулась, а работники проворно и небрежно скидывали груз на пол.
Уже через пару минут и без того небольшая комната магистра изящной словесности стала малопригодной для свободного передвижения. Книги были повсюду: на полу и столе, на диване и стульях, даже узкий подоконник был заставлен почти доверху.
И если магистр был в полном ужасе от происходящего, то Боламбри, кажется, нисколько не удивился:
– А вы, как я погляжу, любите читать, магистр! Такие типа завалы и всего за полгода! Даже не представляю, как вы всё успеете.
– Да, Бола… Видимо, мне придётся сначала разобраться тут, а уж потом заниматься архивами вашей кафедры… Но, раз уж мне передали вас вместе с кафедрой, то будете помогать. Я отложу нужные книги, а вы собирёте всё оставшееся.
Как только магистр натянул штаны и привёл себя в надлежащий его званию вид, работа закипела. Уже через полчаса на столе Майнстрема высилась довольно внушительная стопка книг.
– Ого! А эт типа какие-то символы? Как эт вообще читать? – Боламбри вертел в руках тяжёлый том в потрескавшемся кожаном переплёте.
– Бог мой, аккуратней! – завопил Майнстрем.
– Ну эт вы зря! – растянул рот в улыбке Бола. – Прямо неловко. Я бы покраснел от смущения, но этого всё равно никто не заметит!
– Я хотел сказать аккуратней! – магистр буквально вырвал из рук Боламбри книгу. – Это очень ценная вещь, «Кодекс Рохонци»! Удивительная книга! Алфавит, которым она написана, содержит более двухсот знаков. Просто потрясающе!
– И? Чего такого? – студент вопросительно посмотрел на магистра.
– Ну как же вы не понимаете? Ведь ещё никому на свете не удалось прочесть это творение. Представляете, как это увлекательно?
– Не-е-а. Не понимаю, зачем вообще нужна книга, которую типа нельзя прочитать? И рисунков в ней нет… По-моему, ерунда!
– Вы рассуждаете как дикарь! – возмутился магистр. – Во-первых, это крайне любопытно с научной точки зрения. Может быть, это какой-то новый, неизвестный нам язык. Или наоборот, древний и давно утраченный. А во-вторых, только подумайте, Боламбри, как это интересно, прочесть, что там! Кто знает, какая мудрость сокрыта в этом фолианте?
– Не-е-а. Думаю, ничего такого там нет.
– То есть? – такого ответа магистр не явно ожидал. – А что же, по-вашему, там может быть написано?
– Да что угодно! Например, какая-нибудь хозяюшка так шифровала рецепты своих сдобных плюшек от любопытной соседки. А то знаете, как бывает, прям до драки может доходить! – Боламбри прищёлкнул языком. – Взять хотя бы, к примеру, мою тётку. Она каждый год выставляла свои пироги на сельских праздниках и всякий раз они были нарасхват. А тут как-то на День всех Косых её соседка пришла с полной корзиной типа точно таких же пирогов. А потом это повторилось и ватрушками на праздник Премудрого Пустобрёха. А уж ко дню Липового Зануды, моя тётка смекнула, в чём дело, и подправила свой рецепт плюшек, да так ловко, так что от стряпни её проныры-соседки полдеревни ещё долго отплёвывалось! Ещё бы! Плюшки-то оказались с секретом!
– Да какие ещё плюшки? – едва не взорвался Майнстрем.
– С корчун-травой! – довольно улыбнулся Боламбри. – От неё, знаете ли, типа такие корчи в животе, что ух! Только знай себе беги быстрей до отхожего места!
– Ах, Бола! Как можно думать про такие глупости, когда речь идёт о таинственном языке будущего?
– Ну, – разочаровано махнул рукой Бола. – Эт скучища… С плюшками хоть весело вышло. И потом, типа если эт язык будущего, то кто написал книгу? И чем они думали? Считают нас либо тупицами непроходимыми, либо гениями. А если мы – дурни, то на кой чёрт нам их книга? Если же они думают, что мы типа гении какие-то, то сами недоумки.
– А если это книга из далёкого прошлого? Это, кстати, куда более вероятно, – не оставлял надежду Майнстрем.
– А если эт язык прошлого, то там и подавно нет ничего интересного. Типа чего такого важного могут написать какие-то неудачники?
– Ради всего святого, почему же неудачники? – растерялся Майнстрем.
– Неудачники и есть! Были бы типа умные, язык бы сохранился, а так… Лабуду какую-нибудь нацарапали, а вы своё время тратите, голову ломаете, каракули эти разбираете.
Магистр аж покраснел от возмущения. Он очень хотел сказать этому безграмотному нахалу что-нибудь резкое, обидное, что-то такое, что совершенно чётко обозначит для Боламбри границы, за которые выходить не следует, но… ничего не придумал и, раскрасневшийся, словно чайник на огне, погрузился в разбор книжных завалов. Однако возмущение, кипящее в его душе, росло и вот, когда он уже придумал едкую шутку, тонкую колкость… Бола снова выхватил из стопки какую-то книгу.
– Э-э-э! Да это же типа Оэр Линд! Во круто! Вот эт я понимаю!
– Боламбри, вы что, читали Линда? – Майнстрем был настолько обескуражен, что немедленно позабыл приготовленное замечание.
– Ага. Умный малый! Не-е-е, этот чел и в самом деле знает, о чём говорит, – отозвался Боламбри, увлечённо переворачивая страницы.
– Думаю, величайший мыслитель и философ был бы польщён такой высокой оценкой, – не смог сдержать язвительный тон магистр.
Боламбри же, не обратив на это внимания и не отрываясь от книги, невозмутимо продолжал:
– А то! Он считает, что мужчины и женщины равны в своих умственных способностях. Я типа с этим согласен! А некоторые женщины, возможно, даже превосходят отдельных мужчин!
– Неужели на личный опыт полагаетесь? – презрительно усмехнулся Майнстрем.
Но насмешка его снова осталась без внимания.
– Типа того. Отца своего я уважаю, но когда он, бывало, оставлял все деньги в харчевне «Голодный селезень», то только мать могла придумать, как прокормить всю нашу семью.
Майнстрему стало стыдно за свои издёвки (пусть только и за попытки), поэтому он продолжил более миролюбиво:
– Знаете, Бола, я бы на вашем месте воздержался от подобных высказываний, хотя бы публичных. Некоторое время назад я здорово поплатился за подобные мысли… Более того, не могу сказать, что и теперь не страдаю от некоторого предвзятого отношения коллег. Поэтому, признаюсь, мне особенно мне приятно, что вы из тех немногих, кто поддерживает мою инициативу, открыть женские курсы в нашем университете.
– Не-е-е. Эту идею я не поддерживаю, – ответил Боламбри, всё ещё не отрывая взгляда от книги. – Эт, я думаю, вы зря затеяли!
– Но как же так? Вы же только что сказали, что некоторые дамы…
– Конечно. Они типа и так умные, а если их ещё и учить, так однажды они и нас вытеснят. И что потом? – студент поднял на Майнстрема большие карие глаза.
Магистр задумался на мгновение.
– До этого не дойдёт, уверяю вас Боламбри! В самом деле, не думаете же вы, что женщины когда-нибудь смогут командовать армией или управлять страной? – неискренне усмехнулся Майнстрем.
– Э-э-э, магистр. А ведь Линд об этом-то и рассказывает! Видать, вы не очень-то внимательно его читали, а?
Майнстрем покраснел, прикусил язык и, чтобы сменить тему разговора, ставшего внезапно неприятным, поинтересовался:
– Кстати, а сколько уже мы копаемся в этих книгах? Часа два? Или три?
Боламбри нехотя поднялся и выглянул в окно, затем проделал какие-то манипуляции со своими пальцами – сгибая и разгибая их – потом поставил одну ладонь на другую, задумался, беззвучно шевеля губами, и наконец, с важным видом произнёс:
– Сейчас уже половина первого.
Магистр Майнстрем, заворожённо наблюдавший за действиями своего помощника, на этот раз всё-таки не удержался от вопроса:
– Боламбри, мне ещё в прошлый раз хотелось спросить… Словом, у вас очень любопытный способ определения времени. Как он работает?
– Э-э-э… Ну, для начала надо найти на небе солнце и линию горизонта, затем приставить к ней руку так, чтобы мизинец типа лежал вровень с этой линией. Другую ладонь ставим типа выше, и так пока не поравняемся с высотой солнца. А пока руки прикладываем, то типа считаем пальцы. Каждый палец – эт четверть часа. Так типа умножаем полученное число на пятнадцать. Эт и будет время… Так как-то…
– Потрясающе! – искренне восхитился Майнстрем. – И что же так точно определяется?
– Не-е-е. Вообще не точно… И потом, сегодня тучи, солнца не видно.
– Но вы же сказали, что сейчас половина первого.
– А там на башне ратуши типа часы… Они и показывают половину первого.
– Так зачем же вы тогда руками это всё проделывали? – начал сердиться Майнстрем.
– Проверял свой способ.
– Ну и как? Сошлось?
– Не-а. У меня получилось типа три часа, а сейчас только половина первого…
– Половина первого… – усмехнулся Майнстрем, но улыбка тут же слетела с его лица. – Как половина? Уже? Точно?
– Ага…
– Вот дьявол! У меня же лекция! Мои записи? Где мои записи?! – магистр метался по комнате. Наконец он вытащил из-под стопки книг какие-то изрядно потрёпанные листки. – Это только план! А сама лекция? Боламбри?
– Э-э-э, понятия не имею…
– Ладно, буду импровизировать! – махнул рукой Майнстрем и выскочил из комнаты, едва успев накинуть на плечи магистерскую мантию.
Из кабинета на боковую лестницу, два этажа вверх по широким ступеням, потом через коридор к галерее, оттуда выход на винтовую лестницу, подняться ещё на один этаж… Дорога до аудитории, обычно занимавшая около пятнадцати минут размеренного и степенного шага, сейчас пролетела всего пять. Магистр Майнстрем рывком распахнул дверь.
Студентов было немного, всего около полутора десятков, однако шум, разносившийся далеко за пределы аудитории мог бы свидетельствовать о сходе лавины или о водопаде, неизвестно откуда взявшемся в стенах университета. Дело в том, что бо́льшую часть слушателей курса изящной словесности составляли барышни.
* * *
Тут, уважаемый читатель, позволь немного прервать повествование и перенестись на некоторое время назад. Но, поверь, всё это делается вынужденно (можно сказать, против воли) и лишь для того, чтобы ты лучше понимал происходящее.
Двадцать семь лет назад или чуть больше того (за точность дат поручиться весьма проблематично) в небольшом селении близ славного города Лупхоллена родился мальчик. Ребёнок был слабенький и болезненный, и то и дело норовил покинуть этот бренный мир по любому, даже самому незначительному поводу, причём делал это с таким завидным постоянством, что однажды его почтенная матушка даже обратилась к заезжей цыганке с просьбой провести какой-нибудь охранительный ритуал.
Чернобровая властительница магии принялась за работу с изрядным усердием и с трубкой в зубах. Она чадила свечами, окуривала мальчонку всевозможными сухостоями и бросала ему под ноги карты и монеты битый час. Доподлинно неизвестно, какого результата ожидала цыганка, но когда вместо того, чтобы вдохнуть желтоватый дымок из её трубки, мальчик чихнул вещунье прямо в лицо, та явно сконфузилась.
– Что-то не так? С ним же всё будет хорошо? – встревожилась мать, прижимая сына к груди.
Цыганка пожевала мундштук трубки, смачно сплюнула и, отмахнувшись от назойливой мухи, докучавшей ей всё время проведения обряда, многозначительно изрекла:
– Есть дети, которые не могут есть ягоды, потому что потом чешутся, как шелудивые псы, есть дети, которые не могут пить молоко, потому что потом маются брюхом, а есть твой сын.
– Я не понимаю… – окончательно растерялась мать.
– Этот ребёнок, – цыганка ткнула пальцем в рыжий кучерявый затылок, – не может принимать магию.
С этими словами она зажала в кулаке золотую монету и удалилась.
Отныне надежды родителей на чудесное избавление от бед развеялись окончательно. И надо отдать должное родителям мальчика, ибо они приложили массу усилий, чтобы уберечь сына. Это и понятно, так как после пяти дочерей у отца семейства, наконец-то, появился долгожданный наследник и продолжатель дела – будущий кузнец. Когда же к двум годам малыш окончательно оставил свои попытки умереть от насморка или сенной лихорадки, мальчугану дали звучное имя – Майнстрем.
Но если вы, дорогой читатель, наивно полагаете, что на этом и завершились родительские тревоги, то, как бы это было не грустно, но придётся развеять ваши чаянья. Всё только начиналось. Теперь рыженький ангелок с упорством одержимого занялся поисками самых изощрённых способов членовредительства (в основном, себя самого, но иной раз перепадало и окружающим). Он поистине мастерски мог разбить себе лоб о глиняную чашку (кстати, без какого-либо ущерба для последней) или повиснуть вверх тормашками на колодезном журавле, рискуя утопиться. Из большой шумной ватаги ребятишек, играющих в поле, именно он страдал от рогов самой флегматичной коровы стада; а единственная пчела, неизвестно каким образом попавшая в банку варенья, непременно оказывалась в его ложке. Что же касается таких обычных для детей синяков, шишек, царапин и ссадин, то они появлялись на теле ребёнка с завидной регулярностью и постоянством. За сим, в серьёз они просто не принимались.
Родители относили все злоключения на счёт чудного нрава Майнстрема. Мальчик сызмальства отличался рассеянностью и неуклюжестью. Он начисто забывал все родительские предостережения: мог схватиться за горячий котёл или пораниться тупым столовым ножом, занозить палец деревянной ложкой или провалиться в приоткрытый погреб.
Но пришло время начинать обучение ремеслу и отец, вздохнув обречённо, взял сынишку с собой в кузню. Вот уж где маленький Майнстрем смог развернуться на славу! Отбитым пальцам не было счёту. И, возможно, смирись его батюшка чуть раньше, но… Оставленный однажды у кузнечного горна в одиночестве, Майнстрем так увлёкся наблюдением за игрой огня и искр, с треском и шипением выскакивающих из топки, что совершенно не обратил внимания на то, как разгорается деревянная половица, а за ней и стена. От стены занялась вся кузница, огонь перекинулся на крышу дома. Парень и сам наверняка бы погиб, если бы не расторопность его отца, который, впрочем, в первые минуты готов был сам довершить то, что не успела сделать падающая балка. А Майнстрем… в тот злополучный вечер он и сложил свои первые стихотворные строки, которые немедленно и прочёл собравшейся на пепелище в одном исподнем семье. Тогда-то матушка Майнстрема и отправила его в город (от отца и от греха подальше).
Для юноши началась новая жизнь. Его успехам можно было лишь позавидовать, поскольку он проявил изрядный талант к науке, а преподаватели прочили ему большое и славное будущее в стенах университета. Но всё было бы не так любопытно, если бы речь шла о каком-то другом студенте. Мы же, уважаемый читатель, не должны забывать, что повествование наше посвящено господину Майнстрему Щековских – непревзойдённому мастеру нелепостей и королю неудачников.
Итак, юноша с головой окунулся в развесёлую студенческую жизнь с её забавами, шумными пирушками и прелестными барышнями. Но господин Щековских не был бы собой, если бы и тут не ухитрился всё испортить. В те времена он с завидной регулярностью посещал весьма популярное в Лупхоллене заведение, именуемое «Голодный селезень». Но не дешёвая закуска и хмельное пиво манили его. Нет. Прелестная разносчица Беатрикс, с её светленькими локонами и румяными щёчками занимала все его мысли. И вот однажды, желая понравиться вышеупомянутой особе, Майнстрем был так неосторожен со словами, что умудрился не только сделать витиеватый комплимент девице, но и как бы невзначай обидеть самых именитых магистров своего университета. Возможно, любому другому студенту это и сошло бы с рук, но ведь мы говорим не о ком угодно, а именно о господине Щековских! Доподлинно неизвестно, расслышала ли прекрасная разносчица комплименты юноши, но вот о чём говорить можно с полным знанием дела, так это о том, что их по достоинству оценили магистры университета, которые как на грех оказались в том же заведении. А уже на следующее утро студент Майнстрем Щековских был исключён из университета.
О возвращении домой и речи быть не могло. И дело даже не в гневе отца. Возвращаться было попросту некуда, так как отныне семья ютилась у многочисленных родственников. Тогда-то и оценил Майнстрем всю силу родственных связей. Его кузен Хемиш в то время был удачно пристроен на королевскую службу в должности стражника. И дела его шли весьма неплохо, пока… Но не будем забегать вперёд!
