Александра Огеньская
Чьи-то крылья
Глава 4
Всем известно, что протечка всегда означает некоторое дерьмо. Большая протечка, соответственно, – большое дерьмо. Но ещё ни разу Стафен не слышал, чтобы кто-нибудь оказывался внутри чертовски громадной протечки.
О, боже и все его черти – сейчас кто-то точно пишет новую инструкцию. И её неофициально назовут именами Стафена и Криста.
Боже, чёрт возьми!
Крист меж тем засопел громче.
– Поднимайся. Пока вроде жить можно.
Стафен сел и огляделся по сторонам.
Жить действительно было можно. Ну, какое-то время.
Был лес. Глухой, чёрный, таинственный. То, что Стафен издали принял за дубы, дубами определенно не было.
Листья отличались формой, корни, торчавшие из земли набрякшими узлами, были перевиты, словно венами, мелкими белесыми лозами, сплошь усеянными алыми мелкими цветочками. И выглядели весьма кровожадно.
– Воздух вроде пригодный для дыхания, – пробормотал Стафен.
– Мы не на Земле! – потрясенно ответил Крист. – Ведь это же не Земля?
– Не знаю.
И, в общем, никто не знает. Крист быстро пришел к тем же выводам.
– Про нас напишут инструкцию. Как думаешь, ради инструкции обязательно умирать?
– Напишем сами. Дождемся подмоги, выберемся отсюда – и напишем сами. И никаких больше чердаков.
Крист раздраженно хлопнул крыльями.
– Может, сами обратно пойдём?
– И в какую же, интересно, сторону?
Они стояли теперь на лесной поляне. Лес простирался во все стороны. Двери за спиной, разумеется, больше не было.
***
Крист, в общем, никогда не хотел работать сантехником. Он хотел так, сбоку постоять. Он вообще не маг, никак совершенно не одарён, он же ящер. Он буквально состоит из магии. Нельзя же подчинить то, из чего состоишь. Некоторым из его расы удаются совсем простые штуки, на грани с цирковыми фокусами, но в основном ящеры никак не умеют взаимодействовать с магическими энергиями, направлять или хоть что-то в этом роде. Зато отлично чувствуют и ориентируются в потоках. И этим ценны в сантехническом деле. Поэтому когда в интернате предложили на выбор три техникума, он выбрал тот, в который было легче поступить. Ну и поступил.
И теперь оказался посреди ненастоящего, неживого и совершенно чужого леса.
Чтобы кто понимал: ящеры чувствуют магию всем телом. Всеми собой, такие большие резонаторы. Магия бывает приятная, как массаж или там ванна со всякими девчачьими штучками, а бывает колючая. Бывает такая… вроде и не больно, а вроде и нечем дышать.
Лес облеплял, обволакивал плёнкой, через которую было холодно и страшно.
Крист – большой, взрослый – испугался.
Он давно, с детства, ничего толком не боялся.
А тут ему стало жутко так, что он едва не умер. Потом слегка попривык, но не хотел здесь находиться.
– Я сверху огляжусь. Поднимусь повыше и посмотрю, где мы оказались.
Потому что небо его обычно успокаивало. Возможно, в небе стало бы попросторней и посвежее.
– Аккуратно только.
Стафена Крист знал всего год, с выпуска из техникума. Стафена ему назначили напарником на испытательный срок, а потом продлили контракт, потому что вроде у Криста со Стафеном неплохо получалось, а ментальная связь не свела за этот срок с ума. И вообще была хороша…
Крист расправил крылья.
Ветер в них ударил с яростью, побежал по чешуйкам, попытался сломать нежные кости.
Крист взмахнул крыльями, поднимая опад и какой-то мусор, и взлетел.
Лететь – это необъяснимо. Не должен никто таких размеров летать просто так, без тяги и топлива. Магия.
В воздухе действительно стало чуть легче.
Крист поднимался выше и выше. И выше.
Верхушки деревьев стали крошечными. Лес расстилался внизу тёмным морем, у которого нет конца. На горизонте лес терялся в дымке, а луны в небе не было, но странное свечение, слегка фиолетовое, будто бы исходило со всех сторон. Звёзд в небе не было тоже.
А потом… потом Крист ударился.
Сильно ушиб крылья, спину – всё.
И повалился вниз.
С неба на землю, потому что небо оказалось… Небо оказалось… Крист закричал, выравниваясь, и снова попробовал.
И снова больно стукнулся.
Небо – оказалось – стеклянный потолок. Или что-то такое. Крист зарычал и попробовал пробиться.
Но небо будто упало ниже, а с ним – и сам Крист.
Он не разбился о землю. Успел прийти в себя, пока летел, как-то извернуться.
Но рухнул тяжело.
– Там… Там не небо. Там крышка. Мы тут как в ведре! Как раки в ведре!
Крист вообще-то не хотел становиться сантехником, но почтальоном ещё меньше хотел – но лучше бы письма и посылки разносил.
– Там!
Стафен кивнул и спросил:
– Не сломал себе ничего?
– Там!
– Тихо. Тихо. Дай посмотрю крыло.
Кристу Стафен нравился, иначе бы Крист с ним в напарниках не остался.
– Нормально всё! Но мы тут, понимаешь, заперты. Заперты мы!
– Тихо. Ну, тихо.
Воздуха было, как в яйце в одном из обычных кошмаров. И тогда Стафен дёрнул за крыло и заставил опустить голову на траву. И гладил, перебирая чешуйки. И внутри головы бормотал, что ничего, как-нибудь… И всё пока что нормально, никто не умирает.
– Тихо. Нам всего лишь нужно дождаться подмогу. Тихо. Крыло поранил, но, кажется, не сильно. Больно? Вот так если трогаю?
– Нормально, – прошипел Крист, помаленьку успокаиваясь. Он же не виноват, что боится, когда вот так всё? Когда вместо неба какая-то чёртова стеклянная крышка. Лес по-прежнему облеплял холодом и духотой, угрожающе шумел, но Кристу действительно стало чуть легче, когда Стафен этак его гладил.
– У леса нет конца, а у неба – есть. Мне здесь не нравится. Ощущение, что небо опускается, как крышка. Будто мы в аквариуме.
– Неприятно, да. Но пока что ничего страшного не происходит? Так ведь?
Не происходило ничего страшного, да. Если не считать этого чёртова неба.
– Посидим пока тут, возможно, попробуем огонь развести. Рюкзак остался со мной, так что еда на первое время есть, кое-какое оборудование тоже, но из оружия у меня только ножик.
– У меня коготь на мизинце больше твоего ножика в четыре раза, – проворчал Крист.
– Да, на твои когти я тоже рассчитываю. Ну? Норма?
– Норма.
Кристу стало немного стыдно, но ему, честное слово, столько не платят, чтобы ничего не бояться. И не его вина, что он не хотел становиться разносчиком посылок. Он, может, если б дали, стал бы художником или архитектором.
– Надеюсь, нас скоро найдут.
– К вечеру точно обнаружат, что мы не явились на планерку. Отправят бригаду и, может, саму Клару. Клара прекрасно ориентируется в протечках.
– Она старая, как динозавр. Даже старее. И почти слепая.
– Ну, конкретно тебя пусть тогда Василь ищет. Он однажды три часа свои очки искал. Которые на лбу носит. А я Кларе доверяю. Я видел, как четыре года назад она огромную дыру заделала, просто расправив крылья и зарычав. Ты тогда ещё в техникуме учился, вряд ли вам рассказывали.
– Нам рассказывали, что Клара во Вторую мировую сбрасывала снаряды на Берлин.
– Крутая тётка, короче.
Крист окончательно успокоился. Не перестал бояться, но сердца больше не стучало, как сумасшедшие, где-то в желудке. И не хотелось биться в это чёртово небо, пока не удастся его разбить.
***
Не то чтобы в интернате было плохо. Интернаты для ящеров, говорят, гораздо лучше, чем для людей. Возможно, ящеру просто сложнее испортить жизнь, чем человеку. Ну, Крист в человеках не силён. Человеки рождаются нежные, слабые, не умеющие даже держать голову, не говоря уже – найти себе еды. Ящерам в этом смысле проще, ящеры выходят из яиц куда более дозрелые, сразу всё запоминают и довольно многое понимают.
Поэтому их сложно сбить с толку, но если уж удаётся, то потом эта сбитость остается с ящером надолго.
В интернате, где вылупился Крист, директором был огромный золотистый ящер лет, наверно, двухсот, такой ещё крепкий старикан, который любил вспоминать войну, но никогда не было понятно, что это конкретно за война. Он ведь, получается, вполне мог помнить Наполеона. Хотя, скорее всего, он тогда ещё только вылупился из яйца… Но чёрт его знает.
Старикан (его так и звали за глаза Стариканом, но вообще-то – директор Сторм) усаживался вечером во дворе и собирал всю малышню, рассказывая, как у него на глазах кому-то оторвало голову снарядом, а тело ещё продолжало лететь и даже умудрилось уронить бомбу куда надо, а не на своих же. Ну и прочие истории в том же духе. Малышне нравилось. Ящериная малышня куда крепче человеческой. Это человечьим детям нельзя такое рассказывать, а ящериным, получается, можно. После таких рассказов Кристу снилось, что это ему самому оторвало голову, а он летит, держит в лапе снаряд…
В общем, из интернатской жизни Крист запомнил много всего, что он воспринимал как должное. Например, за плохое поведение Старикан обычно запирал нарушителя в тесную кладовку, в которой нельзя было даже выпрямить крылья, и сидеть приходилось сгорбленным в три погибели. А Крист бывал нарушителем довольно часто, поэтому кладовку знал вплоть до трещинок на потолке. Сидя там в пыли и полумраке, едва разбавляемом тусклым светом из крошечного окошка под потолком, он представлял, что опять сидит в яйце.
Потом начинал думать, что кто-то же это яйцо отложил, не появилось же оно из воздуха. Значит, у яйца – Криста вместе с ним – была мать. И, значит, мать от него отказалась. На этом моменте становилось горько и обидно. Крист терпеть не мог кладовку. Но не шалить не мог тоже. Потому что мозги у него так работают. Если он видит большой моток клейкой ленты, краску для стен и большую упаковку моментального клея, разве может он просто так пройти мимо?
А ещё он ненавидел свою воспитательницу. В отличие от Старикана, она никогда никого не наказывала. Она просто всегда и со всеми общалась ровным, тусклым и холодным голосом. Никто и ни разу в жизни не видел мадам Сару выведенной из себя. Ни разу. Что бы кто ни натворил.
Она просто говорила:
– Прекрати это, – и смотрела на тебя ровно и без выражения до тех пор, пока ты не прекращал. Крист много раз пытался хоть как-то вывести её из себя.
Он думал, что, возможно, мадам Сара – голем, созданный в лаборатории специально для того, чтобы присматривать за толпой подростков. Что у нее вообще нет чувств.
Так что вот. Крист считал, что если кто и способен нанести маленькому ящеру психологическую травму, то вот такая мадам Сара. Вот уж по кому он точно не скучал.
Не то чтобы в интернате было так уж плохо, но и хорошо не было тоже.
Из хорошего Крист бы назвал еду (почему-то ему нравились эти ежедневные безразмерные котлеты почти без мяса и бочки кабачковой икры, которая к настоящей рыбной икре никакого отношения не имела) и, пожалуй, уроки труда и быта. Там учили готовить себе еду, делать уборку, мастерить простые бытовые вещи, обращаться с техникой. И там же учили работать за компьютерами. А компьютер – это такое окно в большой мир. Оттуда Крист узнал, например, что профессии для ящеров вовсе не ограничиваются сантехническим профилем, почтовиком и полицейским. Что ящеры-художники тоже бывают даже сейчас, а не когда-то давно, в древности школьного учебника истории. И ящеры-программисты, и ящеры-музыканты, и медики, и даже ящеры-юристы.
Всё это выпускнику интерната доступно, конечно, не было – никто не собирался оплачивать учебу в художественной школе или там в юридическом университете. Так что если кто и хотел бы стать художником (как Крист), то сперва всё равно нужно было получить первый свой политехнический диплом, отработать пять лет по распределению и только потом, подкопив денег....
Но мадам Сара надолго сбила Криста с толку. Прежде всего потому, что была единственным в интернате человеком, поэтому Крист думал, что и все люди такие – и вплоть до выпуска из интерната. Поэтому, кстати, так боялся выпуска.
***
Ещё одна новость про дивное иномирье: похоже, время суток здесь не менялось. По ощущениям Криста прошло, пожалуй, часа три, а небо как было странно зловещим и подспудно светящимся, так и осталось. Звезды не проявились, не смеркалось, солнце не всходило, и весь лес будто стоял в одном времени и никак не трогался.
А вдруг, подумал Крист, время тут на самом деле не движется? Что, если вот они тут будут сидеть до бесконечности, ждать помощи, а помощи не будет, потому что пока они здесь умрут от голода, там, на Земле, и минуты не пройдёт? И никто их отсутствия не заметит.
Крист всё ещё мечтал-таки выжить, отработать пять лет и наконец пойти учиться на художника.
Меж тем Стафен ловко развел огонь, соорудил мелкий, но вполне настоящий костерок. Цвет у огня, правда, был неживой. Вроде и оранжевый, но какой-то иззелена. Но грел, и то спасибо. И напарник вроде сделался чуточку спокойней.
– У нас три стандартных пайка, можно попробовать растянуть. Голоден? – спросил Стафен.
Крист прислушался к себе и с удивлением обнаружил, что нет. Не голоден и не хочет пить. И не устал. И вообще не слишком хорошо чувствует собственное тело. Будто бы тут всё не очень настоящее. Он на пробу сорвал и попробовал пожевать какую-то травинку. Травинка была как травинка, только безвкусная. Жесткая, сочная, но – как вода.
Стафен нахмурился и тоже сорвал травинку. Поразглядывал в свете костра, потом тоже осторожно попробовал на вкус. Покопался в рюкзаке, достал термос, в котором обычно носил свой утренний кофе. Понюхал, попробовал.
– А знаешь, ничего толком не чувствую. Вкус есть. Какой-то. Будто тень вкуса, а?
Крист сплюнул.
– Мне здесь ещё больше не нравится.
Лес шумел, от травинки во рту расплывалось легкое безвкусное онемение. Какая-то птица, привлеченная огнём, тяжело приземлилась на ветку соседнего дерева.
– Помогите!
Стафен подскочил.
– Слышишь?
Снова закричали:
– Помогите! Кто-нибудь! Прошу! А-ах! Помогите!
Кричали из самой проклятой лесной глуби. В которую Крист вовсе не стремился лезть.
– Слышу.
Переглянулись. По Стафену было понятно, что и тот не горит желанием соваться в чащу.
– Может, сверху глянем?..
– Пожалуйста! Помогите же! Кто-нибудь!
Кричала женщина. Кричала громко и пронзительно, и от крика шло рокочущее эхо.
И было страшно. Кристу, по крайней мере. Он смотрел на Стафена и не понимал, страшно тому или нет, и если страшно, то настолько же, насколько и самому Кристу.
Стафен поджал губы.
– Давай. Летим!
И Крист подчинился. Послушно подставил спину, подождал, пока напарник устроится понадежней, и поднялся в воздух. Человек почти ничего обычно не весил, но тут, в этом спёртом воздухе иномирья, казался свинцовым, неподъемным грузом. Почти как потолок неба.
– Ну! Летим же!
Сверху лес казался совсем одинаковым. Деревья будто бы вообще были сделаны в компьютерной программе, в которой надо только нажимать кнопки "копировать" и "вставить".
А женщина всё кричала. Крист сделал круг, вглядываясь в деревья и то, что между ними.
– Да вот же! Смотри!
Белое пятно внизу, наверно, обозначало кричащую женщину.
– Давай осторожно, ага? Потихонечку…
Женщина – теперь было уже точно видно, что женщина, – замахала руками.
– Я здесь! Здесь!
– Ох ты ж…
Крист осторожно снижался. Никаких чудовищ не наблюдалось. Лес как лес.
Женщина продолжала махать руками.
Крист на миг зажмурился, задержал дыхание и почти упал на землю.
– Слава богу! Вы меня услышали! Вы живые!
Крист не был так уж уверен.
А Стафен соскользнул с его спины и спросил:
– Лиза? Протечка в гостиной? Водоросль из потолка?
Теперь женщину узнал и Крист. Точно, та самая. Теперь она выглядела ещё более напуганной и расстроенной, и одета была, кажется, в одну только пижаму, и босая.
Женщина зябко повела плечами и ответила:
– Да, это я. А вы ведь сантехник? Вы пришли мне помочь?
– Боюсь, мы не знали, что вам нужна помощь. Мы тут случайно.
– Но вы мне поможете?
– Постараемся, – ответил Стафен, а Крист фыркнул. Поможем, как же. Причём сам же напарник не особо уверен, что весьма чувствуется. – Вам холодно? У меня в рюкзаке есть куртка.
– Да, пожалуйста.
Крист не очень-то разбирается в человеках, хотя живет среди них уже шестой год: четыре в техникуме и вот, второй год службы. Человеческие эмоции трудно понимать – в основном из-за отсутствия крыльев и хвоста. Человеческие эмоции иногда странные, даже парадоксальные: например, испуганный человек может вдруг начать смеяться, а плачут они иногда не только от горя, но и от радости. Со Стафеном не так, всё же партнерская связь, а вот с остальными… А эта женщина улыбнулась напарнику и сказала:
– Спасибо. Здесь ужасно страшно одной.
Она что, демонстрирует интерес? Тот, который половой?
***
Насчёт секса у ящеров всё просто. Секс не обязательно связан с размножением, сексом можно заниматься и для удовольствия, и маленькие ящеры в интернате много и часто друг друга ласкают, а им никто и слова не скажет. Но эти ласки для удовольствия – они не совсем настоящие. Настоящие обычно случаются в период гона. Первый гон наступает не раньше двадцати лет, а Кристу его довелось испытать в двадцать два. И, в отличие от обычных ласк, ему не понравилось.
Гон оказался пьяным, грубым, неприятным, к тому же сильно болела голова, и только собственно секс помогал эту боль уменьшить. Для гона ящеры улетают в специальные места подальше от людей, и раньше Крист думал, что это чтобы не стесняться и не смущать человеков. Оказалось, что скорее – чтобы никого из них случайно не убить.
Ящеры ведь довольно крупные, особенно если кто постарше, а не такая молодь, как Крист. И размах крыльев бывает до десяти стандартных метров. Это такие воздушные махины, с которыми Крист не рискнул бы столкнуться даже случайно, когда все мозги набекрень.
Так что гон – вещь неловкая. Летишь, сбивая всё на своём пути, и не очень-то понимаешь, куда летишь и зачем. Первый гон всегда, говорят, не очень удачен, вот у Криста он точно был совсем плохой. Во-первых, он, кажется, обидел первую партнершу. Он не уверен, он не очень-то её разглядел и лица её не запомнил. Во-вторых, его самого приняли за самку и преследовали, и даже почти поймали.
Так что да, гон – так себе удовольствие. Самое гадское, что он никак не привязан ко времени года и вообще календарю, а просто случается почти на ровном месте. Никто не может точно предсказать, когда и у кого.
