Александра Морозова
Регина
– Я смогу сама, – снова всхлипнула она.
– Конечно, сможешь, – ответил я, гладя её по спине. – Только я без тебя не смогу. И без него теперь уже тоже.
Я коснулся ладонью её живота, и она зарыдала.
– Ненавижу тебя!
Я засмеялся.
– Наверное, пока ещё любишь. Я тебя тоже.
***
Я много думал про смерть. Много читал. Представлял.
Меня успокаивало, что всё начинается с потери сознания. Какой бы ни была боль, момент отключения изменит всё. Без сознания ты уже ничего не чувствуешь и не боишься, а теряешь его так, словно засыпаешь в своей постели – незаметно.
Раз за разом я представлял, как ей было больно. Я видел, как её мучили схватки, повторяющиеся каждые пять минут. И я ничего не мог сделать, никак не мог ей помочь. Мне бы хотелось забрать себе её боль. Хотя бы часть этой боли. Не оставлять её одну.
Но в какой-то момент акушерка выставила меня из родильного блока – велела принести воды. Может быть, Регина сама попросила об этом акушерку, я не знаю. Она часто шептала что-то, притянувшись к её уху.
Я вышел на несколько минут. Обошёл весь чертов этаж в поисках кулера. А когда снова направился к палате, увидел, что туда уже бегут врачи с напряжённо-сосредоточенными лицами.
Больше меня не пустили к Регине.
Больше я не видел её живой.
Рождение дочери должно было стать нашим общим счастьем, а стало моим горем.
***
Я не знаю, сколько просидел на скамейке перед больницей. Может, минут пятнадцать, а может – двадцать часов или три дня. Время стало неважным и отошло куда-то за границы разума. Теперь от него не было ни толку, ни проблем. Оно стало тягучим, мягким, как желе, и совершенно бессмысленным.
Я не плакал, не рыдал, не бился в истерике. Я ничего не чувствовал, ничего не хотел. Меня, словно мяч, выбили с поля в аут. Я не до конца понимал, что произошло. Как-то резко и безнадёжно отупел. Чувствовал только, что жизнь моя разломилась.
Огромный материк, на котором я ел, спал, любил, пошёл трещинами, как бывает от землятресения, и кусок за куском ушёл под воду. В непроглядный океан скорби.
Я не заметил, как ко мне подсел врач, принимавший роды. Только когда учуял запах сигаретного дыма, понял, что не один.
– Закуришь? – предложил он, когда я к нему повернулся.
Я мотнул головой. Регина терпеть не могла, когда от меня пахло табаком. Особенно в последние месяцы.
Какое-то время мы сидели молча. Врач, откинувшись на спинку скамейки и закинув ногу на ногу, курил.
– Долго будешь тут сидеть? – спросил он наконец.
– Не знаю.
– У меня уже закончилось дежурство. Часа два назад. А ты всё сидишь.
Мне было наплевать.
Он вздохнул.
– Медсёстры говорят, ты так и не сходил к ребёнку.
Я молчал.
– А пойдёшь?
– Нет.
Врач выдохнул.
– Ребёнок-то не виноват, – сказал он тихо, искренне.
– А кто тогда? – спросил я как-то беспросветно глупо.
– Да никто. Иногда так бывает.
– Так бывает? – эхом повторил я, наверное, чтобы понять смысл, но не понимая его.
– Да, – уверенно сказал врач. – Никто не виноват. Иногда трагедии случаются сами собой.
– Нет, – ответил я вдруг с откуда-то взявшейся решительностью. – Если бы не ребёнок, она была бы жива.
Врач хмыкнул.
– Раз уж ты так считаешь, то скажи мне – ребёнок у вас появился сам собой? Зачался непорочно?
Я повернулся к нему. Мне хотелось его ударить.
Думаю, он прочитал это по моему лицу, но даже не шелохнулся.
– Ты любил жену, – сказал он, и мне полоснуло ножом по уху прошедшее время. – Вижу, что любил. Но её больше нет. Зато есть ребёнок…
Я замотал головой, и врач замолчал, как-то разочарованно выдохнув.
Только сейчас я заметил, что он ещё молод. Чуть старше меня, с начинающейся сединой, но лицо ещё молодое.
– Я могу его оставить? – спросил я.
Теперь врач замотал головой.
– Не вздумай.
Я отвернулся.
– Иди домой, – сказал врач. – Поспи, а утром приходи и взгляни на ребёнка.
– Нет.
Я почувствовал руку на своём плече и тут же скинул её. Но рука оказалась настойчивее. Она снова схватила меня, сжав плечо так, что я чуть не вскрикнул, и затрясла.
А потом всё было как-то сложно, но в то же время – до ужаса просто. Я оттолкнул врача, а он, как неваляшка, снова оказался передо мной и не то, чтобы сильно, но ловко и метко ударил меня по лицу. Я тряхнул головой, сбрасывая боль, словно бы затушенную анестезией, и набросился на него.
Тогда я готов был убить его, и если бы кто-то сказал мне, что через несколько месяцев он станет крестным моей дочери, я бы для кучи навалял и ему.
А в тот вечер – безветренный, бессмысленный и безнадёжный – мы с врачом, принимавшим роды моей жены, которые кончились её гибелью, боролись на аллейке ко входу в родильное отделение, барахтаясь в тёплом воздухе, как два окуня в прогретой солнцем воде.
В какой-то момент я отвлёкся и дал схватить себя за шею. Врач тут же пошёл на удушающий, и я закряхтел, как подстреленный селезень.
– Успокоился! – шипя, приказывал мне в ухо врач. – Хватит с тебя. Я тоже за неё боролся, знаешь ли! И за неё, и за ребёнка. До последнего боролся! И реаниматологи. Мы все пытались её спасти! И нечего теперь искать виноватых.
Я уже почти отключился, когда он оттолкнул меня обратно на скамейку.
– И глупости перестань творить! – заорал он. – Ребёнка он не заберёт… Да это твой ребёнок, идиот! Да она умерла, чтобы у тебя был этот ребёнок!
Я сидел, размазывая по лицу сопли и кровь. Я был жалок.
Но вдруг мне всё стало понятно. Регина умерла.
Умерла!
Я больше не увижу её, не обниму. Не услышу её голоса, не рассмешу, не согрею её руки, когда она зимой забудет перчатки. Не займусь с ней любовью.
***
Я не помню, что было после её смерти. Точнее – помню отрывками. Очень смутно в моей памяти остались похороны. Словно бы я когда-то давно смотрел фильм, а теперь пытался вспомнить его по фрагментам.
Помню, как плакали её родители. Как рыдала моя мать. Как в последний раз коснулся губами холодного лба Регины, солёного от моих собственных слёз.
Помню, как плакал ребёнок. Ночью. После того, как всё закончилось, и я остаться с дочерью в пустой квартире один на один.
Меня не брал алкоголь. Меня вообще вряд ли хоть что-то могло бы взять: хоть наркотики, хоть транквилизаторы.
Я не мог ориентироваться во времени. Оно то бежало, то наоборот замирало, а я плыл по нему, как по реке. Из ниоткуда в никуда.
Дочь плакала часами. Без перерыва.
В тот день, когда я забирал её из роддома – в день похорон моей жены, – мама Регины попросила отдать ей Диану. Но я не отдал. За два дня до этого я пришёл в отделение, где лежали новорождённые, увидел свою маленькую принцессу, эту сморщенную, красноватую, спящую куколку, и стало страшно потерять ещё и её. И под одобряющий хлопок по спине врача, принимавшего роды, я перешагнул порог родильного дома со своей дочерью на руках.
И в первую же ночь мне самому захотелось рыдать от этих криков, от того, что ребёнок никак не засыпал, не брал соску, не пил из бутылочки.
Ближе к утру я сдался и вызвал скорую.
Приехавшие врачи, сами полусонные, осмотрели ребёнка, и взглянули на меня как на кретина.
– Мама девочки где?
– Умерла при родах.
Тогда ещё я разделял эти слова, но оттого, что мне часто приходилось их повторять, вскоре они срослись в одно.
Медики переглянулись. Перестали смотреть на меня как на кретина, начали с сожалением.
– Колики у неё, – сказал один. – Лекарства есть какие-нибудь?
– Не знаю, – честно признался я.
Видимо, им было слишком жаль меня, и поэтому они не стали говорить, что я бестолковый отец.
– Купите лекарства. Будет легче.
Они написали на бумажке названия и уехали, уже в коридоре предложив мне утром вызвать на дом участкового педиатра.
Но я не стал ждать утра и позвонил врачу, принимавшему роды моей жены.
– Да, – сонно ответил он.
Я представился.
– Да, привет, – сказал он. – Что-то случилось?
– Случилось. У Дианы колики.
– Бывает, – зевая, протянул врач. – Она же ребёнок.
– Можешь привезти лекарства?
– Нет, я на дежурстве.
– И что мне делать?
– А я откуда знаю? Я только принимаю роды, что там дальше с детьми делают – не моя забота.
– Она орала несколько часов подряд!
Врач вздохнул.
Уверен, он всей душой хотел бы послать меня к чертям, но не стал. Вместо этого он сказал:
– Ляг на спину. Положи её себе на живот. Может, пройдёт.
– То есть – как? – не понял я.
– Ну как-как? – раздражался врач на другом конце провода. – Положи ребёнка животом себе на живот. Что непонятного?
Я взглянул на Диану. Она была крошечной и слабой, как котёнок.
