Александра Ангер
Прощание
Глава V
Я часто беззвучно шепчу слова, увлекаясь чтением. В детстве мне казалось, что привкус от них остаётся на языке и губах – в тех местах, которые обгрызаешь, когда кожа обветрится и огрубеет. От того, что сейчас мой рот залило мазутом, захотелось сплюнуть.
Вместо этого я прокашлялся и протянул листы обратно, желая избавиться от них, будто пропитанная ядом бумага жгла мне руки.
– Это правда то, о чём я думаю?
– Правда.
– Это Тень врача?
Карл кивнул. Его взгляд поднялся по желобку у двери и замер над моей головой.
– Он был замечательным человеком. Светлым. Мы разделили обед в общежитии молодых специалистов и стали друзьями. Это было честью для меня.
– Но Вы не любите докторов.
– Этот – особенный.
– Но то, что он сделал… Что это было? Она умерла? Чем он её? Для чего?
– Вы читаете или витаете в облаках? Он влюбился в неё.
Карл слегка повысил голос. Он захрипел, прокашлялся, утёрся платком и посмотрел на меня влажными глазами.
– Полюбил. Он ходил к ней, я помню. Приносил продукты, книги. Она сворачивалась у него на коленях, и он читал вслух. Она его пережила. Когда его не стало, нас объединило наше горе, но мы никогда больше не говорили о нём.
– Но сбежать? Накопить денег, найти другую работу в другом городе, с другим именем…
– Как в книгах, как в кино… – Старик продолжил мою мысль и покачал головой. – Увы.
– Увы, – повторил я эхом, чувствуя, как мало соприкасалась раньше моя жизнь с реальностью.
Мы ели в молчании. Оно заменяло нам молитву перед трапезой и позволяло быть благодарными – каждому за своё – без необходимости браться за руки. Каким вкусным ни казался бы остывший, слегка потрескавшийся пирог Марты, иногда я путался в своих мыслях и терял к нему интерес, наблюдая за Карлом.
Он словно пребывал сразу в двух мирах, мало связанных друг с другом. Старик сосредоточенно жевал, разложив на коленях салфетку из невесомых бумажных полотенец. Глаза же его – карие, прозрачные, цвета аптечной склянки – всматривались в прошлое, к которому я доступа не имел.
– По теперешним меркам восхитительный пирог. Браво!
Он свернул салфетку с остатками крошек и ритуально похлопал над ней в ладоши.
– Автор – сестра, я передам.
– Сигаретку?
– Сигареты, кстати, тоже она пакует. Говорит, это успокаивает.
– А Вы?
– А я… профессиональный читатель. Наверное, – пальцы сжали фильтр, нащупывая шарик с дополнительным вкусом, – я бездельник, который долго верил в свою «особенность».
– Найдётесь. – Я вдруг понял, что мы вместе протираем тарелки, как старые друзья после хорошего застолья. – Вы парень неплохой, просто… – Он прищурился, сделав несколько круговых, удивительно плавных движений кистями в воздухе. – Молодость.
– Спасибо. Минуту, пожалуйста.
Я встал и вышел из кабинки, бережно прикрыв дверь. Умыл ледяной водой щёки и почти всерьёз ожидал, что от моей шеи поднимется волна пара.
Тень
В подъезде пахло аммиаком и старыми газетами. Новый железный ящик, от которого она так и не удосужилась забрать ключ, был доверху забит квитанциями на оплату коммунальных услуг и рекламными листовками. Вытащив те из них, что уже норовили выпасть, женщина присела на корточки и закурила. На радиаторе у выхода неподвижно сидел бомж – он приходил сюда уже около месяца. Самые страшные морозы он пережил где-то в другом месте.
Сигарета потухла.
– Есть зажигалка?
Женщина перевесилась через перила, протягивая руку.
– Спички. Забирай.
Бомж положил их ей на ладонь и сел на прежнее место.
Она дошла до квартиры, сжимая в зубах потухшую сигарету, отперла дверь и вошла, подождав немного чёрную тень, медленно плетущуюся следом.
Май, сырой и душный, ввалился в кишащую шорохами прихожую и скользнул дальше. Он пошевелил штрафные талоны на столе, обогнул заваленный одеждой стул и опустился у стопки старых газет на ковёр. Серая и встревоженная, хозяйка дома смотрела в окно, не отличая земли от неба, не видя машин, не слыша вой клокастой собачей стаи. Вглядывалась в свои зрачки, очертания которых проступали в мутной застывшей жиже стекла, и ощущала языком шероховатость изгрызенной верхней губы. Из уголка её рта свесился забытый измятый окурок.
Тень не спешила. Мелькнула у лица, чуть коснулась век, отпрянула, покружилась. Встала за плечом, повернулась в профиль, сузилась до дымки, поднялась к потолку… И вдруг стала всем.
Женщина так и не научилась предугадывать, когда и как это произойдёт, но уже не пугалась.
Она обвела взглядом комнату, покрытую едва заметной дрожащей плёнкой, провела пальцами по лицу, наконец вынула сигаретный бычок и подкурила снова.
«Эта квартира похожа на забитую доверху пустоту». Её передёрнуло.
Тень сгущалась то там, то здесь. Копировала формы, лилась по столу, укрывала, обволакивала. Солнце провалилось за горизонт, отдав ей и женщину, и её дом, и все предметы в нём, один за одним.
Краски чернели и умирали, корёжась, как пластик в огне. С сигареты опадал пепел, оставляя седые дорожки на обтянувшей острые колени траурной юбке. Темнота шевелилась. У дверного проёма показался силуэт собаки. Он скользнул вдоль стены, покрутился волчком, помотал головой, тряхнув ушами, чуть присел, прогнулся, прыгнул и скрылся в грязно-жёлтом свете уличного фонаря. Женщина поморщилась, приоткрыла рот, запрокинула голову. Из угла выкатился резиновый мяч, и она тихо завыла.
Сцена очистилась: стена была серой, статичной. Ничто не дышало, не трепыхалось и не дрожало. Хозяйка знала, что за её спиной сливаются, закручиваясь в спирали, новые судьбы, десятки историй на выбор, десятки нитей, которые Тень извлекала не то наобум, не то, напротив, с удивительно тонким расчётом, чтобы сплести очередное своё вечернее представление.
– Хороший ты психолог, дорогуша…
Язык, казалось, опух от сигарет. Слюна стала вязкой. Вместо гланд – склизкие горькие камни. Ночь только начиналась.
Тень любила интро. Любила калейдоскопы. Любила управлять временем. Выбрасывала образы и детали, как костёр выбрасывает искры, сливала их в большие фигуры, которые обтачивала и наполняла жизнью до тех пор, пока они не входили в трёхмерное пространство. Отдельным она давала голос, тот самый голос, особенностей которого не вспомнишь, пока не услышишь.
Она возвращала ушедших друзей, воскрешала мёртвых, озвучивала фразы, от которых становилось щемяще-радостно и тошно.
– Боже, ты совсем большая! Иди, иди сюда, я поправлю юбку. Вот так, прикроем немного твои колени. Они худоваты. И ты знаешь мальчиков. Они все думают об одном.
– Мам, хватит. – В голосе слышалось озорство. – Папа тоже был мальчиком.
– Особенным мальчиком, зайка. Именно поэтому его уже нет с нами.
– Ты опять плачешь? Хочешь, я никуда не пойду?
– Не говори ерунды. Иди, потанцуй хорошенько. Только ничего такого не пей, ни у кого не бери…
– Таблеток, жвачек или пастилок. Я знаю, мам. Спасибо.
В коридоре звякнули ключи. Дверь не могла открыться, но по ногам потянуло холодом. Пятки опёрлись о подоконник.
– Ушла! Люблю тебя!
«Твою мать!»
Резкий запах жжёной шерсти отрезвил её. Хозяйка квартиры стряхнула мерцающую точку с юбки, привстала, расстегнула молнию, с трудом заведя руку за спину, и вышла в кухню, подтягивая резинки чулок. Угол столешницы, обжитый журналами и кофейными кружками, вонзился в кожу чуть повыше бедра.
– Уууу! Такая дюймовочка и такая неуклюжая!
Под припыленным абажуром засветились медали. Мужчина выложил из кармана несколько конфет, почесал щёку и присел у входа, прислонившись затылком к дверному косяку.
– Иди отсюда. Я ещё не закончила. Тебе нельзя смотреть. Кыш!
Собственный голос обрушился на неё, как груда камней. Боль под грудью становилась невыносимой, отвлекая от непрекращающейся пульсации в бедре.
– Мне всё равно, как это выглядит. Я, может, уже люблю этот торт любым. Только дай попробовать крем. Немного. Не жмотись, ну. – Фигура подалась вперёд. – Меняю конфеты на крем. Всё по-честному.
Тишина прокатилась по дому страшным валом, ударила в окна, мелкими пузырьками осела на стенах. Тень выжидала. Давала подумать, отдышаться, вспомнить. Обползая чашки, уходя в сток, вытекая из телефонной трубки, она наблюдала и тактично молчала.
– Ладно, минуту. С-с-с… – Она втянула воздух, прижав язык к нижним зубам. – Будет синяк наверняка. И всё опухнет, и в эти твои любимые штаны я точно не влезу. Они обтягивают даже то, чего у меня нет.
В холодильнике включился свет. В ящике для овощей нашлась одинокая банка с консервами. Свинья с отмокшей этикетки держала в копытах большой букет полевых цветов и выглядела тошнотворно нелепо.
– Меняю ложку крема на правильный ответ. Вопрос не такой сложный, ты справишься.
Руки стали слабыми и чужими. Рот наполнился горечью. Такой же, какая преследует после случайно пережёванной апельсиновой косточки.
«Ты женишься на мне?» – вот что следует сказать теперь. Посмотреть в землистое лицо, выбрать позу смелую, почти вызывающую, и принять ответ, как ребёнок принимает волну, что в разы больше, чем он сам.
– Ты знаешь, что ты мёртв?
– Не понял. – Он говорит так же, как тогда. – При чём тут вообще это? Ты снова ищешь повод поругаться?
Как страшно. Как смешно.
– Ты. Знаешь. Что. Ты. Мёртв?
Окно не поддалось, и женщина шумно втянула густой квартирный воздух, опершись на подоконник. Следы копоти на ладонях. Ровно там, где мог быть розовый сливочный крем. Точно там. Как иронично.
Фигура качнулась и поплыла к ней, не касаясь пола, чуть позвякивая наградами, тормоша волосы, нервически ощупывая некогда рассечённый конопатый нос.
– Я знаю это, родная. Но знаешь ли ты?
Её затылок соприкоснулся с чем-то тёплым. За окном взорвалась петарда, и женщине показалось, будто искры прожгли её голову, пройдя через грязную стеклянную панель. Предметы в поле её зрения обрели настолько резкие очертания, что в глазах зарябило от обилия деталей: пылинки, след большого пальца на оконной раме, пористая дорожка воска в центре стола, совок, полный бумажных обрезков.
«Эта квартира выглядит, как притон… Бог мой…».
Она кинулась в коридор. Зубами вытянув сигарету из пачки, накинула пальто и, сбежав по подъездной лестнице, отупело уставилась на свободную решётку радиатора.
– Где?
Придерживая спиной дверь, сосед помахал ей и улыбнулся. Спустя полминуты площадка заполнилась визгом двух его обросших снегом собак.
– Вам не холодно? Вы расстроены? Пойдёмте ко мне. Скоро жена придёт, ужин будет не ахти, но будет. Есть немного выпить и…
– Где бомж? Он сидел здесь, на радиаторе. Последние недели три, четыре… Чёрт, он торчал тут каждый божий день.
– Я никого здесь не видел. Никаких бродяг. Можно спросить жену, но… – Мужчина мягко улыбнулся и осторожно поправил на ней пальто, заметив чёрную ленту чулок. – Лучше бы Вам просто согреться и поговорить немного с живыми людьми. Или помолчать: в хорошей компании это тоже бывает полезно. Оденьтесь потеплей и приходите. Я поставлю чайник.
Женщина кивнула, взялась за перила и начала своё восхождение, глядя на замёрзшие пальцы собственных ног, как на что – то чужеродное. Собачий лай остался далеко позади, когда она склонилась над межперильным рвом, осветившись случайным воспоминанием:
– Вы ещё здесь?
– Да. Лифт снова не работает, а я не очень хороший ходок.
– Курите?
– К сожалению, дорогая.
– Хорошо. – Она медленно сползла по стене, не решаясь ощупать карман. – Очень хорошо. Кажется, я потеряла спички.
Глава VI
Карл замахал на меня руками и зашипел, стоило приподняться и открыть рот. Подавленное «А» застряло где-то за языком и теперь распирало гортань, пока я возвращался на своё место, удивляясь и немного стыдясь.
– Что такое важное Вы осознали?
Он налил себе ещё немного чая из моего термоса и принялся греть об него ладони. Мне тоже вдруг стало зябко, но отбирать единственную импровизированную кружку у старика совсем не хотелось.
– Почему врача не арестовали? Знаю, знаю, вопрос не по теме, но эта мысль меня не отпускает. Он же совершил должностное преступление. От таких людей… избавляются.
Карл устало вздохнул. С минуту он молчал, глядя то на меня, то на чашку. Затем неспешно закончил чаепитие, промокнул рот бумажным полотенцем и неожиданно взял меня за руку, повыше запястья. Словно я мог сбежать, узнав его страшный секрет, или оскорбить бестактностью воспоминания о тех, кто был ему важен.
– Прививку делали не только ей. В тот же вечер… Мой дорогой друг…
Я знал, что это обращение не ко мне. Он спрашивал разрешения. Извинялся за то, что собирался сказать.
– Упаковки были заранее вскрыты. Когда всё было готово – запаяны. Вакцину признали устаревшей, вирус – мутировавшим, инцидент замяли.
– Замяли? – Я задыхался. – Так просто?
– Совсем не «просто». – Он смотрел на меня, но не видел. – Его безупречная репутация и полезные знакомства, конечно, ускорили этот процесс. Но другой – нет.
– Другой?
Мы выдержали долгие взгляды друг друга. Неожиданно для самого себя я придвинулся к Карлу и схватил его за рукав.
– Его Тень. Вы описали предысторию, но… Вы позволили себе только полуправду. Так?
– Это отрывок. В память о нём.
Мужчина захрипел и прокашлялся, утирая губы платком.
– Здесь ещё много лжи?
– Перестаньте вести себя так, будто я Вас одурачил. Здесь много тайн. Но всё – чистая правда.
Мы помолчали, вслушиваясь в шаги очередного посетителя. Блеснула вспышка: кто-то фотографировался в зеркале.
– Я знал, что Вы можете быть не готовы. Это нормально, – шептал Карл, пока шумела сушилка и растворялся в музыке нестройный ритм чужих шагов. – Собирайте вещи и уходите, забудьте… всё это. Наберите Лизе, позовите её на свидание. Она откажет раз, другой, но женщины любят простых и добрых, как Вы…
Может быть, этого он и добивался. Что-то ядовитое разъедало скулы, текло по мышцам и связкам, чтобы заполнить рот и заставить гореть лицо. Я медленно вдохнул. Так глубоко, что под лёгкими закололо.
– «Простой и добрый». Так описывают деревенских дурачков. Я не простой. Я разный. Как и все вы – люди, которые всё понимают с полуслова, познали истинную природу чувств и вещей и не задают вопросов. Извините, что не оправдал ожиданий.
Я ждал, что он стушуется. Устыдится. Что, боясь в самом деле предсмертного одиночества, тут же извинится в своей странной, старомодной, вежливой и отчуждённой манере. Сейчас я понимаю, что в тот момент ещё недостаточно хорошо знал нас обоих.
– Тогда хватит истерик. Пробудите свою любознательность. Загляните в зрачки настоящей жизни. Вокруг Вас сплошь поролон, силикон и неопрен. А я предлагаю свитер из крапивы. Он Вас закалит. И согреет, когда потребуется.
– Я запутался. Книжки и сделали из меня то, что Вас бесит.
Он улыбнулся и протянул мне новую стопку листов. В этот раз они были исписаны пляшущим почерком плохо видящего человека.
– Не книги, а неправильное отношение к вымыслу. Вот их, – он потряс бумагами перед моим носом, – бояться не стоит. Даже такому впечатлительному парню. В последний раз скажу: то, что Вы читаете сейчас – жизнь.
Пески
У подножия Древнего Храма она остановилась, обтирая платком руки и разрабатывая замлевшие от долгого бездействия пальцы. Сотни нешироких ступеней с выбоинами и выщерблинами – отметинами путников и их телег – смотрели на женщину в упор. Вечные, не страшащиеся того, что они охраняли и к чему сопровождали.
Солнце оплавляло землю. До вечерней прохлады было ещё с десяток-другой шагов. Надев свитер, до того путешествовавший у её бёдер, странница осторожно пропустила руки через кожаные петли вожжей, привязанных к грузу.
Пора. Колёса медленно перескакивали и с глухим стуком встречали всё новые и новые ступени. Трясся багаж, наскоро спелёнатый брезентом: три продолговатых ящика, сложенных на манер пирамиды, один другого меньше. Женщина изнывала. Иногда она открывала рот, шумно дыша, и чувствовала, как капли пота срываются с ложбинки над верхней губой и падают на грудь. Кожа шеи и плеч болела и саднила.
Всё же хорошо, что она отправилась в дорогу сама. Можно сказать, это повод для гордости – горькой и странной гордости человека, отсрочивающего конец. Когда в мире столько вер и столько способов справиться с бессилием и гневом, она выбрала сложный, витиеватый, опасный путь, который, может быть, чему-нибудь её и научит. Это заставило идущую улыбнуться, и она услышала, как с тихим хлопком треснула тонкая кожица нижней губы. Завибрировал на руке браслет: «Пульс 124 уд. мин.». Ещё немного.
Плотное полотно неба рассекла розовая стрела заката – пролетела и скрылась за вершиной Храма, чиркнув по своду и осветив отполированные временем колонны. В спину путешественнице задул тёплый, шершавый ветер. В воздух взвился песок. Казалось, его было немного, но то тут, то там над ступенями поднимались, закручиваясь, упругие золотые спирали, которые перекрещивались, сталкивались и, срастаясь, рассыпались вновь.
«Дерьмо».
Она редко отчётливо что-либо произносила про себя. Чаще всего мысли неслись сплошным потоком. Им был не нужен ни один из существующих языков – только образы, память о запахах, формах и текстурах. Но это «дерьмо» было исключением. В нём уместились усталость, обезвоженность, стёртые ноги, обеспокоенность песчаным штормом и отзвук времён, когда она бранилась чаще, чем следовало.
Женщина втащила багаж на площадь у входа в Храм, опустилась на колени и опёрлась руками о покатые, плотно подогнанные друг к другу камни. Ветер стих. В замолчавшем мире шаги сотрудника службы безопасности звучали сверхъестественно громко.
– Добрый вечер. Позвольте, я возьму Ваш…
– Нет. Нет-нет-нет. Помогите встать. Много у вас тут ступеней. И день… не из лучших.
Она опёрлась на его руку аккурат над запястьем, проигнорировав раскрытую ладонь, и привстала. Под куполом неба отливались первые звёзды. Охранник указал на длинный стеклянный флигель, состоящий из нескольких, разделённых перегородками в человеческий рост, комнат. В помещениях ещё горел свет.
Белые письменные столы и стулья. Сервировочные тележки. Корзины с безупречно свежими фруктами. Абсолютная стерильность.
«Наверняка там играет музыка для медитации, а персонал говорит с тобой, как с душевнобольным и косится на тревожные кнопки».
Она глубоко вдохнула, прикрыв глаза, и двинулась за новым провожатым. У входа в здание посетительницу остановили и с осторожностью обыскали.
– С этим, – охранник указал на ящики, – внутрь никак, уж простите. Пока наш специалист проштампует документы и побеседует с Вами, мы осмотрим Ваш «особенный багаж» и, если всё будет в порядке, снабдим его соответствующей наклейкой, которую просканируют на контрольно-пропускном пункте. Поверьте, такие меры предосторожности больше чем необходимы.
Женщина медленно спустила с плеч вожжи, не глядя на него. Тело гудело, дрожало от боли. Ожоги под свитером чесались, задевая ворс. Перспектива расставания с ящиками пугала, и беспокойство забилось в горле, зашумело в налившихся висках, но она постаралась звучать как можно убедительнее:
– Благодарю Вас, я знаю об этом. Мы… Доктор предупреждал. Спасибо.
Свет втянул её в комнату и опустил на глянцевый стул.
В глубокой резной вазе осталось всего несколько вафель, но клерк протянул её с достоинством. Оглядев его, силясь держать глаза открытыми внутри безупречно белой коробки, путешественница молча подготовила все надлежащие документы.
– Пациентка номер четыре. Это Вы?
– Я.
Глоток ледяной воды обжёг горло. Осторожно взяв несколько белых душистых салфеток, она поднесла их к лицу и вдохнула аромат «трав после дождя», если верить золотой надписи на упаковке. Салфетки были прохладными, но лицо защипало, едва антисептик попал на повреждённую кожу.
Задумавшись, клерк облизнул губы так, что её передёрнуло.
– Четыре. Вы лежали в частной клинике? Чем Вы…
– Я предупреждена о возможности подобных расспросов. И также знаю, что не обязана отвечать. Я – пациентка номер четыре, и я хочу оказаться по ту сторону турникетов как можно скорее.
Опустив салфетки в мусорное ведро – такое чистое, что при желании из него можно было пить, – она прикрыла глаза, напоследок бросив на клерка быстрый, цепкий взгляд.
– Рад приветствовать Вас в нашем учреждении.
«Твой голос такой же серый, как и ты сам».
– Надеюсь, это путешествие закалило Ваш… дух и поспособствовало ускорению процесса реабилитации.
Ответа не последовало.
Служащий пригладил волосы, поправил лацканы короткого халата и включил проигрыватель. Под потолком, рикошетя от плафонов, забилось птичье пение и разнёсся рокот волн. Несколько долгих минут мужчина сверял документы, справки и свидетельства с образцами, затем проверил наличие водяных знаков, подписей, печатей и скрупулёзно заполнил акт приёма пациента.
Овальная лампа над дверью наполнилась зелёным светом: багаж отбыл из пункта досмотра. Чисто. Женщина расправила плечи и встретилась взглядом с клерком. Мимо панорамного окна прошёл знакомый охранник, кивнул и осторожно махнул рукой в знак прощания, зная, что ему никто не ответит.
***
У ног засквозил ветер: ворота на другом конце тоннеля медленно расползались. Пациентка тихо зашипела и пошла быстрее. Здесь, в громадной изогнутой железной трубке, было холодно и влажно. Воображение бесконтрольно дорисовывало за поворотами тени уличных музыкантов и попрошаек. Им можно было бы отдать чёртов колючий свитер в обмен на фляжку с водой.
Колеса разболтались и теперь свистели. Багаж растрясся, верёвки, очевидно недостаточно сильно затянутые сотрудниками охраны, свободно скользили вдоль корпуса нижнего ящика. Гул сопроводил фиксацию двух массивных железных створок, и в тоннель вторгся душный южный вечер.
До самой линии горизонта пустыня была нашпигована десятками кострищ, и ветер то и дело доносил шёпот, шорохи, вой или сдавленные рыдания.
«Мы будто бы спустились в Ад, ещё и за собственные деньги».
Женщина сплюнула, растёрла руки и осторожно соскользнула на песок.
Держаться так, чтобы ни на кого не наткнуться, было непросто. Далеко не все новички разжигали костры. Небо чернело, светясь вдали, как бактерицидная лампа, и тени быстро догоняли женщину, заполняя борозды от колёс и следы.
«Это ты? Милая, ты?» – прозвучало где-то у самого уха. Что-то коснулось колена, и путница оступилась, зачерпнув носом ботинка изрядную порцию песка. Бормотание осталось позади и вскоре смолкло.
Обойдя по периметру первую долину, женщина облокотилась на повозку, присела там, где нужно было смастерить козлы, и осторожно спустилась вниз по склону. Запах костра остался в другой стороне, и шумы, относимые ветром, больше не беспокоили её.
Она старалась сохранять темп, но ноги двигались всё медленнее. Мышца под левым коленом забилась в судороге. Ей нужна остановка, иначе путешествие станет попросту бесполезным. Женщина подняла голову и всмотрелась в звёзды. При любых других обстоятельствах этот глазурованный лунный пейзаж казался бы необычным продолжением её всегда статичных сновидений.
Не сегодня.
Она достала из заднего кармана брюк нож и разрезала верёвки. Открыв первый ящик, выложила газеты и спички, чтобы после разобрать плохо скрепленные дощечки и сложить их на манер шалаша прямо над скомканной бумагой. Газеты схватились огнём почти мгновенно, и, спустя пару минут, ничем не обработанное дерево, потрескивая, зачадило. Времени оставалось всё меньше.
Замок на втором ящике поддался не сразу. Внутри, проложенные цветастыми платками и бумагой, прижавшись друг к другу, блестели десятки разных вещей: ваза, портмоне, зелёная пластиковая папка с бумагами, чернильница, железный футляр для бритвенного станка, цветастый фотоальбом с обтрёпанными краями, дешёвая сувенирная ручка… Ей потребовалось несколько минут, чтобы попрощаться с каждым из этих предметов. Одних она касалась, на другие только смотрела, но в определённый момент пальцы сами прошли под днище и спустили ящик на песок.
Три. Сколько раз нужно вдохнуть, чтобы открыть ящик номер три? Она почувствовала, как сжался желудок. Курить хотелось больше, чем дышать, но пропажа блока обнаружилась ещё на второй день пути. Лёгкие ссохлись. Женщина облизнула губы и начала выкручивать ближний из четырёх винтов, фиксирующих крышку. Винты шли туго и проходили глубоко, но больше, чем пять минут возиться с ними не пришлось. Из ящика потянуло холодом и сладко-пряным запахом шалфея и экзотических соцветий.
Руки быстро справились с боковыми щеколдами и бережно опустили торцевые доски, превратив ящик в громадный плот.
– Это был трудный путь и… Мне так жаль, что всё, что ещё можно разглядеть здесь сегодня, вижу только я. Но я могу описать. Только нужно немного сосредоточиться.
Она поджала губы и, придерживая свободно сидящие брюки, опустилась на колени рядом с повозкой. В центре плота лежало тело крепкого молодого мужчины. Свитер, рубашка, плотные синие джинсы, начищенные туфли, в одной из которых, если не знать, никогда не заметить протез. Руки по швам, что неестественно для спящего, но разве правильнее было бы сложить их как-то иначе? Женщина думала об этом с сотню раз и теперь решила не тратить времени на ерунду. Доски в костре прогорали, и её то и дело обдавало искрами. Пора.
– В темноте пески похожи на горы. Сейчас свет Луны падает на них так, что вместо пустыни я вижу заснеженные вершины.
Немного помедлив, она легла рядом с ним.
– Всё портит ветер. Он слишком сухой и омерзительно тёплый. Всё время кажется, будто тебя гладят чьи-то руки или касается чужое дыхание.
Женщина прикрыла глаза и почувствовала его плечо.
– Господи. Прости. Пожалуйста, прости, что я тебя не пригласила. Скажи я одно слово – и ни этой пустыни, ни этих звёзд. Одно слово.
Её пальцы коснулись его запястья. Некоторое время путешественники лежали в молчании. Внезапно женщина вздрогнула и зашипела – отскочив от доски, искра ужалила её в щёку.
– Вот же… Идея лечь прямо здесь была идиотской.
Рука коснулась лица и скользнула вдоль уха к шее.
– Чёртов песок… Песок?
Женщина подскочила.
– Песок! О, нет-нет-нет, я совсем забыла. Как это вообще работает?
Она перевернулась на живот и отползла; схватилась за повозку, подтянулась и, наконец, встала, тяжело дыша.
Мужчина уже погрузился почти на полкорпуса. Лицо – спокойное и неподвижное – вдруг показалось ей дешёвой маской. Грубо вырезанные губы. Прямой нос. Впалые скулы. Две чётко прорисованные дуги бровей.
«Ты мёртв». Она вдруг непроизвольно отряхнула руки.
«Ты действительно мёртв. Ничего не будет иначе. Ты мёртв – и поэтому Пески забирают тебя. Я провожаю тебя так нелепо. О, боги!».
Она закрыла рот ладонью и застонала. Доски давно уже скрылись в песчаной толще. Угли догорали.
«Номер четыре, ты дошла. Ты дошла, чтобы сделать для него всё, что могла. Господи… «Номер четыре». Почему? Что за нелепость?»
Тина… Дина… Диана. Её звали Диана? Сейчас это казалось только набором звуков, который когда-то использовала мама, чтобы подозвать её, а затем выбранить или приласкать. Делала ли она когда-нибудь ещё что-то, кроме как бранила и ласкала? Говорили ли они? И о чём?
Диана достала маленькую, с ладонь, овальную флягу, приложила к губам, раз сглотнула, а остальное выплюнула в дотлевающий костёр. Угли задышали, в них вновь затрещали, захрустели осколками языки пламени. Звуки увязли в смоле неба, лежащего на песке, такого плотного и бесконечного.
– Этот костёр долго не протянет. Вам бы идти отсюда.
Она обернулась. Со стороны тоннеля приближался мужчина.
– Не смотрите так. Уйти придётся. Я оплачивал отсрочку год. Я знаю, о чём говорю. Не знаю, кто был Вам этот парень, но я отдал им жену.
Их взгляды пересеклись над костром. У обоих – бордовые скулы, синие лбы. Доски быстро обуглились, часть уже еле тлела.
– Год креокамеры. Денег едва хватало. И я не считаю, что сдался. Я думаю, что боролся с собой, как мог, и победил. Саша, – он протянул ей ладонь. – А Вы?..
– Диана. – Она помолчала. – Вы не могли бы помочь мне собрать некоторые вещи? После реабилитации я стала несколько…
– Тормозить? Так бывает. Думаю, это можно устроить.
Он забрал из её рук свитер.
– Диана, у Вас есть вода?
– О, уже нет. – Она протянула флягу и впервые посмотрела в его лицо. Такой молодой! Двадцать? Двадцать пять? – Здесь почти что спирт. С травами. Настоящий, а не этот… трубочный. Не хотите?
Ей показалось, что под глазами у него в тот же момент разлились тени.
– Нет. Благодарю Вас. Я не пью.
