Александра Ангер
Прощание
Папе. Герою, который верил в меня.
Внимание: в романе присутствует тема суицида.
Если вы или ваши близкие оказались в трудной жизненной ситуации, пожалуйста, обратитесь за психологической помощью к специалистам.
Это бесплатно и анонимно.
Телефон горячей линии Центра экстренной психологической помощи МЧС России: +7 (495)-626-37-07.
Интернет-служба экстренной психологической помощи МЧС России URL: http://www.psi.mclis.gov.ru
Глава I
Ты никогда не знаешь, где встретишь самоубийцу. Если бы меня попросили составить список истин, которые я раз и навсегда усвоил в тот день, я начал бы с этой. Довольно интригующий пункт. В сущности, большинство из нас вообще ничего не знает о самоубийцах. Когда мы слышим о ком-то из них в новостях или подкастах, видим их в кино или оплакиваем, романтизируем, стремимся понять или осуждаем, мы нисколько не приближаемся к ним. Мы всё ещё живём параллельной жизнью людей, принявших решение продолжать дышать. Во всяком случае, сегодня.
Истина вторая: рубашки не рвутся в реальности так же хорошо, как в кино.
– Что? Что за…
Я произнёс это минимум трижды, прежде чем понял, что шевелю губами без звука, как агонизирующая на суше рыба. Манжета поддалась, и от неё, наконец, с хрустом потянулась ворсистая хлопковая спираль. Я обмотал его руку над локтем и затянул самодельный жгут так сильно, как только смог.
– Молодой человек, – работа его связок порождала режущий слух свист, и всё-таки говорил незнакомец удивительно живым для старика голосом, – не имел счастья расслышать, что вы сказали.
Он взял паузу, надеясь отдышаться.
– Хотите знать, что происходит? Присядьте. Стакан воды, сигарета – и я расскажу вам всё.
***
Утром я был трижды ранен в плечо и всего разок – в грудь. Говорят, для первой тренировки это не так уж и плохо. Если вдуматься, всё кажется игрой только до поры до времени, и я предупреждал: не хожу ни в боулинг, ни в бильярд, ни в лазертаг просто потому, что слишком быстро забываюсь и слишком близко к сердцу принимаю происходящее. Вот и сейчас стоило попрощаться и подняться наверх, чтобы умыться и напомнить себе, где я.
Я снял маску, повесил её на крючок одной из вешалок у входа и поднырнул под линялую сетку с криво расчерченной табличкой: «Стоп! Проверьте себя: сдайте маску, жилет, очки, наушник и оружие». Туалет закрыт на ремонт. Чёрт, придётся в этом «околотрансе» идти до торгового центра.
– Эй! Уже уходишь?
Муж сестры отложил винтовку и вытащил из нагрудного кармана пачку сигарет. Он неопределённо махнул рукой в сторону блиндажей, всматриваясь в меня сквозь лохмотья сетки:
– Может, по одной? Как тебе? Надеюсь, не забьёшь вот так сразу? Вообще-то, ты довольно меткий. Болит рука?
– Нет. Нет, слушай, я не хочу курить. Я вообще стараюсь бросить. Вроде как. Ну, снова.
– Окей. Захватишь кое-что из вещей? Там по мелочи: она вчера делала мясную пасту и пироги. Переживает, что ты не ешь нормально среди своих коробок.
Я съехал на квартиру от Марты почти месяц назад и с тех пор питался чипсами и всем, на что можно намазать масло, так что кивнул, подхватил пакет и пошёл, стараясь не вдыхать табачный дым и игнорировать очертания блока сигарет на дне сумки – такие же пачки сестра клеила на фабрике трижды в неделю.
В подземном переходе цыгане играли отрывок из «Звуков музыки». В носу засвербело от количества запахов, оседающих на прохожих. Три картонных лавки с одеколонами и настойками, специями и пряностями подпирали друг друга, и их хозяева сидели кругом, споря на незнакомых мне языках. На поверхности всё было иначе: выбеленный торговый центр, новенький, с панорамными окнами и железными ногами-колоннами, и его зарождающийся придаток – выхолощенный, стерильный парк с хорошей дорогой и лавочками для курящих. Всё это возведено было ещё фрагментарно, но даже небольшие кусочки комплекса контрастировали с тем, чем на самом деле всегда был наш город.
Внутри здания пусто. Несколько человек пытаются найти мелочь, чтобы взять тележку в огромном универмаге на первом этаже, подростки смеются над рекламой с полуголой пышной дамой, фокусник у центральной лестницы извлекает из шляпы бутылку витаминизированной воды и предлагает дегустацию редким гостям вроде меня. Немые коридоры залиты светом и музыкой без мотива, начала и конца. Я беру у человека в фиолетовом искусственном бархате подарочный напёрсток с водой и бреду наверх. «Вода — это жизнь, а жизнь — это чудо!» – его радостный крик сливается с мелодией, а я начинаю замечать, куда иду, только в коридоре мужского туалета.
Несколько минут я стою, вглядываясь в отражение. Вода уходит медленно, и моё лицо покачивается на её поверхности, выглядя, без лишних подробностей, привлекательнее. Мне тридцать лет. Месяц назад я впервые нашёл нормальную работу и съехал от сестры. Я пытаюсь завести хобби. Я молодец.
За спиной что-то чиркает по полу. Тонкий металлический лязг заставляет встрепенуться и обвести взглядом длинное, узкое царство хромированных автоматических кранов. Все кабинки закрыты на техническое обслуживание. Кроме последней. Ненадолго в музыке появляется некое подобие ритма, и я вторю ему, хлопая по бедру, машинально пританцовывая и неспешно подбираясь к приоткрытой двери. Последний раз, сидя в торговом центре, я курил и совершенно не знал, что делать со своей жизнью. Хорошо, что всё, что в ней есть – временно. Я улыбаюсь этой мысли и вдыхаю невыносимо резкий запах, наверняка носящий название «Океанический бриз». Толкаю гигантскую серую дверь и наступаю в липкую, вязкую лужу крови.
– Чёрт.
Мы говорим это одновременно: я и пожилой мужчина, пытающийся подкурить свободной, не изрезанной рукой.
Глава II
Я дал ему около семидесяти, но то, что он воспринял это как комплимент, означало, что я точно чуть-чуть ошибся. От попыток позвать на помощь он меня предостерёг, вежливо сообщив, что сделает всё, чтобы истечь кровью, если я побегу за врачами.
– Ненавижу докторов. Про них говорить плохо нельзя, а я буду. Они не хлеб и не покойники.
Иногда его интонации и манера речи казались мне детско-капризными, но я удивительно быстро адаптировался, оперативнее, чем обычно, принимал решения и впервые за долгое время почувствовал себя полезным, вложив в его губы сигарету и остановив кровь.
– Кажется, я очень вовремя… Не вертитесь.
– Добавьте это в Ваше резюме. – Он попытался отнять руку и со вздохом вернул её обратно. – Если бы молодые люди больше работали и меньше ходили по магазинам, сегодня я бы преуспел.
Оказалось, что петлица его костюма была украшена небольшим бумажным цветком – розой из чего-то наподобие салфетки. Такие иногда учат складывать бармены, развлекая и вас, и себя в полупустых заведениях. Я хотел поправить её, но старик неожиданно схватил меня за руку. Он озорно улыбался, и весь его образ был сродни образу доброго волшебника, которому предстояло научить неразумного ребёнка (очевидно, меня) чему-то важному.
– Э, нет. Не сейчас.
Мы посмотрели друг другу в глаза, помолчали, и я достал пачку со дна своей сумки.
– Вижу, вы готовы платить за информацию. Хорошо. Справа, как выйдете из кабинки, стоит ведро, в нём – швабра. Вытрите кровь, вылейте всё в унитаз, смойте несколько раз и возвращайтесь. И налейте мне немного воды: губы у стариков сухие, как бумага.
– А когда умирали, просили только сигарету и воду.
– Милый мой друг, – он осмотрел себя, вглядываясь в застывающую кровавую лужу, и пригладил волосы, – вы хоть раз получали именно то, что вам обещали?
Вода уходила медленно, и на простую уборку я потратил не меньше получаса. За это время нас посетила только одна женщина. Она обругала меня из-за закрытого женского туалета и запаха сигарет, сообщила, что в двух кабинках нет бумаги, сняла таблички «Техобслуживание» и поинтересовалась моей ориентацией, узнав, что я не собираюсь выходить на время, что она проведёт в уборной. К счастью, её так возмутил ответ, что вскоре мы со стариком остались одни. Подбодрённый этим успехом, я быстро разделался с остатками кровавых разводов.
Теперь почти ничто не выдавало нашего присутствия: музыка заглушала голоса, вытяжка жадно втягивала дым, пол блестел, и бурая вода почти ушла в канализацию. Я прополоскал рот, достал сигарету и заложил её за ухо, готовясь к исповеди уникального, в масштабах моей жизни, человека – живого самоубийцы. Но он не торопился.
– Итак… Как Вы оказались здесь? Если у Вас нет планов на этот чудесный вечер, я готов слушать и обещаю не перебивать.
Буду честен: я, дрожащий от адреналина, надеялся начать разговор резко, смело, как срываются с места гонщики – с гарью и визгом шин, – но получалось то, что получалось.
– Я когда-то тоже был таким. Нагловатым и глуповатым. Это помогает прожить яркую жизнь. – Он протянул мне зажигалку. – Но слушать и не перебивать – это, пожалуй, уже неплохо.
Старик молча ощупал больную руку.
– Просто у меня нет дома. Я не бомж, не думайте: я живу в пансионате. Одна из учениц, Лиза, устроила меня и опекала последние лет… достаточно, чтобы я старел счастливо. Там за тобой постоянно приглядывают. Не как в тюрьме, но всё-таки навязчиво. Развлекают, кормят, знакомят с другими такими же. Как школьника, снова приучают к лёгкому труду – полить дерево, нарвать яблок… Неплохо, но я индивидуалист. И эта жизнь с незнакомцами нелегко мне даётся. А она хорошая девушка. Я не хотел расстраивать её, причинять боль. Так я бы исчез, хозяева торгового центра тихо вывезли бы меня за город, и она никогда не узнала бы наверняка, что со мной стало.
– Понимаю.
Я выждал немного и закурил. Лёгкое головокружение от первой за долгое время сигареты заставило опереться на дверь кабинки. Я медленно произнёс:
– И вы решили просто сдаться? «Мы приходим в этот мир одни и уходим в одиночестве» – всё так?
– Хватит цитировать популярные книжки. Ничего не так.
Он наклонился ко мне, и я разобрал за запахом дыма свежие ноты его одеколона. Этот человек производил впечатление совершенно противоречивое: предполагая, что его вывезут на свалку, как старый диван, он надушился и явно надел лучший костюм.
– Вы слышали о Тенях? Так вот: я устал от них.
Я разом протрезвел, избавился от окурка и попытался сесть как можно прямее. О чём он говорит? Тени – это если и не сказки, то давно забытые, вымершие ящеры древнего мира, на ядовитых останках которого мы отстраиваем своё средне-паршивое настоящее. Я сижу на кафельном полу в туалете торгового центра с ненормальным. Показательный фрагмент моей жизни. Так мне и надо.
Мой собеседник явно забавлялся. Не отводя от меня внимательного, насмешливого взгляда, он нашарил за бочком небольшой ридикюль и, как избавляются от пистолета в старых фильмах, не опуская глаз, подтолкнул его ко мне.
– Откройте. Вам же нужны ответы. Даже если сейчас кажется, что я чокнутый.
Я действовал как под гипнозом. Думаю, настоящему мне, моей детской, нетронутой знанием о «правильном», части хотелось открыть эту сумку больше всего на свете. Она была обещанием приключения и горела в руках, как тысячелетний артефакт.
– Ну же! Это не Грааль и не девушка. Открывайте смелее.
И я открыл.
Несколько карточек из отелей, фотографии мужчин и женщин – одни с подписями, другие без. Пожелтевшие листы бумаги с текстом, набранным на печатной машинке, и реже – написанным от руки. Не подумайте, я не ждал ничего удивительного, но всё-таки почувствовал, что слегка разочарован.
– Ваши мемуары? Сказки?
Старик молчал и смотрел на меня, оставаясь совершенно спокойным. Это пугало и подбешивало одновременно.
– Может быть, вы позабытый нашим поколением писатель, уставший от жизни недооценённый гений? И это такая жутковатая игра: ждать того, кто захочет помочь, и заставить его прочесть все эти истории…
– Угрожая самоубийством. Вы привыкли к роли незадачливого бедолаги, верно?
«Да кто же ты такой?»
– Верно.
– Но сегодня вы, очевидно, герой. – Он вытащил вантуз из держателя, аккуратно обстучал его о стенки унитаза и отложил, соорудив из ёмкости для воды пепельницу. – Почти без колебаний помогли старику, порвали на нём очень хорошую рубашку, предотвратили самоубийство. В общем, неплохой рост за какой-то час. И теперь я вас слушаю.
Он – меня. Справедливо. Это я продолжаю сидеть на полу, вдыхать сигаретный дух и таращиться по сторонам, как инопланетянин. Мой выбор – оставаться здесь, значит, мой ход. Что ж.
– Я заметил, что эти тексты набраны на разных печатных машинках. Одна плохо печатает букву «р», другая – «я» и «л», третья мажет. Кто автор этих рассказов?
– Автор – жизнь, печатал – я. Как правило. Последний пару лет назад набирала ученица. Я быстро устаю, зрение село.
– У Вас есть печатная машинка? Это же настоящая древность!
– Была. Когда Лиза закончила, мы отдали её музею пансионата. Вы постарались быть наблюдательным, это похвально. Но заходите чересчур издалека. Мы уже коснулись центральной темы. Поверьте тому, что слышите.
– Тени? Меня пугали ими в детстве. Мать говорила, что они приходят за плохими ребятами и мучают их, пока те не исправятся.
Старик хохотнул и почему-то мне стало страшно.
– Тени не ходят за теми, кто выпил за гаражами или поставил капкан в лесу. Несправедливость в том, что они являются к тем, кто может раскаяться. Кто пытался и не преуспел. Кто наблюдал и сочувствовал, но не нашёл, чем помочь. Или струсил. Кто дорожит воспоминаниями настолько, что позволяет мучить себя снова и снова. Кто согласен проводить вечер за вечером в кошмаре, лишь бы ещё раз коснуться. Услышать голос. Прожить момент.
Он говорил, и я видел. Смотрел поверх его седой головы и видел последние прикосновения, опоздавшие поезда, разорванные письма, забытые обещания. Века не случившихся встреч пролетали передо мной, как чужие воспоминания, которые вдруг начинаешь принимать за свои собственные.
– И что здесь? Чьи это истории? – Я приосанился, изображая делового человека, но голос у меня дрожал от возбуждения и страха.
– Тех, кто был мне дорог. И их теней. Сейчас мне не стыдно разделить правду с посторонним: все, кто живёт на этих страницах, давно ушли. Может быть, за одним исключением. – Он вдруг как будто потерял терпение, вытащил из моей пачки новую сигарету и нервно поскрёб лоб. – Вы будете читать или нет?
– С какой следует начать?
Я перетасовывал листы, как карты, пытаясь занять беспокойные руки. Дыхание перехватывало, как перед прыжком с большой высоты.
– Вот, держите. Они все подписаны. Рад бы забыть порядок. Вам нужен «Электроалкоголь».
Я кивнул, как болванчик, совершенно не понимая значения последнего слова.
– Не самое лёгкое чтиво. Сигарету?
Я снова кивнул. Немедля.
Электроалкоголь
– Это у тебя что?
Она придвинулась к нему, потирая опухшие красноватые руки в дырявых серых перчатках.
– Отменное «божоле нуво» две тысячи шестьдесят третьего года.
Он улыбнулся, поскрёб щёку и протянул ей трубку:
– Почему бы тебе сегодня не угоститься у меня? Мне уже неловко, держи.
– Если две тысячи шестьдесят третьего, то уже и не «божоле», и не «нуво». «Нуво» – это молодое вино, и ему должно быть шесть недель, а не шестьдесят лет. Где ты достал это?
– В том квартале замерзал один человек, я смог обменять свой шерстяной жилет на его трубку.
Она задумчиво причмокнула, натянула повыше горловину свитера и протянула руку.
– Ты этот жилет вязал полсезона, неужели это твоё «божоле» того стоит?
Он помолчал. Девушка взяла с его ладони трубку, немного потрясла её, прислушиваясь к шороху.
– Гранулы крупные. Уже свалялись. Креплёное выйдет, градусов на восемнадцать. Давай, твоё здоровье!
Она поднесла трубку ко рту и резко вдохнула. Он всегда смотрел за ней с любопытством – за неполные тридцать лет он не видел никого, кто вдыхал так. С такой жадностью и отрешённостью одновременно. Девушка зашлась кашлем, опершись на землю, попутно пытаясь запихнуть трубку ему в карман.
– Ирен? – Мужчина выдержал паузу. – Ирен, вчера в комиссионке работал телевизор. Врачи говорят, чёртов порошок вызывает отёк лёгких. И на желудок влияет, на глотку, буквально облепляет нас изнутри. Я не поверил. Не подумал…
– Врачи? – Она хрипло засмеялась. – Это что за мажорная комиссионка, в которой себе могут позволить медицинский канал?
Он смутился. С минуту мужчина смотрел вглубь улицы, где у чернеющей пасти домовой арки серел туман.
– Ирен, меня приняли на работу. На настоящую неплохую работу. Не перерабатывать отходы, не закапывать отходные ямы. Я буду, кажется, печь хлеб, Ирен, из настоящей муки. Ты помнишь Костю? Помнишь, Ирен, мы собирали его всем кварталом? Тогда ещё Старик отдал ботинки, я как раз пожертвовал новенький жилет, ты нашла шляпу. Ты помнишь? Он неплохо обустроился там, на фабрике, и, ты знаешь, он не забыл о нас. Утром я побегу к нему, помоюсь, соберусь, а вечером ты меня жди здесь. Я принесу свой паёк, а Костя поговорит с хозяйкой, и, может, она разрешит пустить нас на ночь в свободную комнату.
– Кто тебе что сделает сейчас по доброте душевной, идиот. – Ирен сплюнула, посмотрела на стрелки разбитых наручных часов. – Уже поздно, одиннадцать вот.
– На них всегда у тебя одиннадцать.
– Потому что для меня всегда уже поздно. – Она сняла шапку. По плечам разметались засаленные медные кудри. – Я за тебя рада, если ты хочешь это услышать.
И он хотел. Разумеется, хотел. Но не так.
– А я сегодня жгла мусор, получила немного, но достаточно для нашего ужина. Но раз такое дело, то надо бы отметить пошикарнее.
Ирен оглядела его, пытаясь запомнить и его лицо, и этот день, и туман, и то, как у неё сводило ноги, и как сложно было дышать теперь, когда ночь вкатилась в переулок и становилась всё гуще и темнее с каждой минутой.
– Ты знал когда-нибудь, дорогуша, что раньше твоё божоле пили? Глотали, как воду или как слюну. Никаких порошков, никаких концентратов, милый мой. Жидкое, как кровь, божоле.
– Слышал.
«Неужели лихорадка?»
Он прижался губами к её лбу, холодному и влажному, как воздух.
– Так вот, сударь. Вашему вниманию представляется, – она бережно опустила потрёпанный тёмно-зелёный рюкзак на картонку и запустила в него руку, – старейшее чудо кулинарного искусства, ждавшее, пока бывший бомж, а ныне уже честный работник пекарни, выпьет его до дна.
Он отшатнулся от неё, зажав рот, раздираемый кашлем. Успокоившись, мужчина достал из внутреннего кармана пальто свою реликвию – зажигалку с фонариком – и посветил в сторону Ирен.
Глухой удар свёртка с вещами о землю. Тихое позвякивание стекла.
– Марсала.
Она прижала бутыль к груди и говорила так тихо и нежно, как над спящим ребёнком:
– Настоящая молдавская марсала. Крепкая моя, старая марсала.
Он растёр свои щёки, подышал на руки и сел к ней поближе. Немытые чёрные пряди, свисавшие на лицо, теперь особенно раздражали его, с привычным равнодушием прежде отбрасывавшего их кивком головы.
– Выпей! Выпей же! Ей сто лет в обед!
– Откуда ты взяла это? Ты же говорила, в твоей семье никогда не было приличных людей. Такие вещи если и существуют, то передаются по наследству.
– Ох ты ж! – Ирен всплеснула руками. – Отец выменял его у хозяйки борделя, в котором нас держали на кухне.
– Выменял? Что же он должен был предложить ей взамен? Ирен!
Они помолчали ещё немного.
– Она должна была заплатить за мою работу. Хоть что-нибудь. Хоть дать на еду, Саш.
Мужчина вздрогнул. Она никогда не произносила его имени.
«Глупое имечко. Совсем никудышное. Я не стану тебя так называть. Лучше будь просто «ты»».
Он прислонился спиной к кирпичной стене их старого дома с арками, вытянул ноги и взял у неё бутылку.
Глоток.
– Греет? Горько? Кислит? Сухо?
Её взгляд скользил от его подбородка вниз, вдоль кадыка и обратно. Саша поморщился, втянул воздух и взял её за руку.
– Это… ты должна попробовать.
Спустя полчаса, сделав по два глотка, они хрипло смеялись, разложив перед собой все имеющиеся припасы.
– Мы гуляем сегодня! Завтра я принесу тебе отличнейший паёк! А сейчас… сейчас я решил вот что…
Он похлопал себя по нагрудным карманам, осмотрел тайники ватных штанов, засуетился, вспомнил что-то и запустил пальцы во внутренний карман пальто.
– Красная лента? Пф-ф, так отмечают только своих женщин.
– Но ты же теперь моя женщина? С этой ночи и на все остальные.
Ирен положила голову на его колени, прикрыла глаза и, помолчав, добавила уже в полусне:
– У тебя не глупое имя.
Он накрыл её ватным истончившимся одеялом. Одну ладонь подложил под её щёку, другую согрел в спутанных волосах, багровеющих в первых проблесках рассвета.
Утром, когда шоссе неподалёку снова заревело, щека Ирен уже была холодной.
Ей было только двадцать лет.
