Александр Зиборов
Ловушка времени
Вечером охотники принесли добычу, нескольких оленей, и принялись разводить огонь. Квадратнотелый детина не менее получаса преусердно тёр палкой о палку, взмок от пота, словно его водой из ведра окатили, но всё напрасно. Пожалев беднягу, я вальяжно подошёл и, небрежно чиркнув зажигалкой, поджёг кучу валежника, заготовленного для костра. Видели бы вы, какое это произвело впечатление! На миг ощутил себя Прометеем…
Моя жизнь в племени тукотумов началась в общем удачно. Скоро я догадался избавиться от своей одежды и одеться в точно такую же, какую носили остальные. Сразу же отношение ко мне изменилось, перестал быть чужим. Действительно, встречают по одёжке…
Оружие себе изготовил, как у них: палицу, копьё и рогатину. После чего стал совершенно своим человеком, так как уже ничем не отличался от питекантропов. Старался быть как все, вести тот же образ жизни. Даже участвовал в коллективных, скажем так, мероприятиях после охоты на мамонтов. Тогда устраивалось пиршества, а наевшись так, что животы округлялись, мужчины уходили в главную пещеру, ложились на пол и отдыхали, время от времени издавая блаженные звуки: «ба!», «бу!», «бы!». Затем все громогласно орали хором: «Бабу бы!»
Я долго не мог понять смысла всего происходящего, потом пришёл к мысли, что сие действо проводится в память того знаменательного дня, когда человеком было сказано первое слово. Именно это – «бабу бы». Наверное, именно в тот момент он стал человеком – говорящим существом. И началась история гомо сапиенс, человека разумного. Верно говорят, что в основе всего лежит любовь. Тут – любовь к женщине…
Культуртрегерские потуги
Я знал, что питекантропы давно вымерли, но я тактично даже не намекал им на правду. А они этого не знали и не только чудесно выглядели, но и нахально наслаждались жизнью. Были моменты, когда я откровенно подражал им в этом, упивался простым и весьма здоровым образом жизни, ибо оказался в древности, которая ещё оставалась по-настоящему молодой: мир был очень юн, ибо только-только начиналась заря человечества. Природа являлась действительно природой, а не окружающей средой. Свежий, ядрёный воздух, казалось, можно было резать кусками, каждый вдох пьянил хмельной брагой.
Правда, этот мир был открыт настежь бешенству жизненных ветров, в нём имелось множество опасностей, но ты являлся хозяином своей судьбы, от тебя самого зависела твоя участь. Это в «цивилизованной» жизни ты мог позвонить или написать заявление кому-нибудь, порой даже анонимку, и надеяться, что кто-то за тебя всё сделает, «примет меры». Здесь же нужно было просто взять желаемое и после суметь его отстоять с оружием в руках. Кто смел, тот и съел! А если нет, то пусть неудачник плачет, кляня свою судьбу: тебе не помогут ни званья, ни чины, ни деньги. Справедливость была первобытной, но – справедливостью. Сильный был всегда прав.
Поначалу, признаюсь, я пребывал в иллюзиях, что смогу совершенно изменить уклад жизни питекантропов, так сказать, окультурить их. Увы, но прогрессиста из меня – культуртрегера – не вышло. Не только смастерить радио, телевизор или компьютер, но я не мог самостоятельно выковать даже и гвоздя. Я не знал, где мне сыскать железную руду – да хоть ходи я прямо по ней, не смог бы догадаться, что это именно она. А ежели бы кто ткнул меня носом в неё, то я совершенно не представлял себе, как выплавить железо. Спросить же было совершенно не у кого, как вы, несомненно, догадываетесь.
Точно так же я не мог сделать стекло, бумагу, чернила, а уж о пластмассе и говорить нечего. Не знал я и состава пороха… И так во всём: о чём ни вспоминал из того, что окружало меня в Самаре в двадцать первом веке, – ничего сделать не мог. У меня просто руки опустились.
Попытался просветить некоторых питекантропов и сообщил им, что земля круглая. Они хмыкнули, поглядели вокруг и ехидно вопросили: где именно я вижу эту круглизну? Понял, что потерпел неудачу, нового Гераклита из меня не вышло. Пришлось согласиться. Правда, напоследок я упрямо буркнул, что земля – плоская, но толстая.
После нескольких неудачных попыток я смастерил неплохой лук, как мне казалось, и начал практиковаться в стрельбе по цели. Без особых успехов, но рук не опускал. Ободрял себя: если долго мучиться, что-нибудь получится. Между тем попутно приглядывался к жизни тукотумов, всё больше привыкал к ним, а они – ко мне.
Возглавлял племя тот самый рыжебородый, которого звали Бя-Кой. В попытках заручиться его расположением я с помощью Буб-Яна, умевшего обрабатывать древесину, изготовил вождю велосипед. Так что могу считать себя его изобретателем, пусть другие даже и не претендуют на эту славу. Не описать трудов, которые я потратил на изготовление этого самоката. Понятно, настоящих круглых колёс изготовить не смог, был несказанно рад, что удалось сделать хоть квадратные. Вождь проехал немного на велосипеде, квадратные колёса то поднимали его, то бросали вниз. Скоро у него заболело седалище. Он страшно разгневался, принялся осыпать автора нелестными эпитетами, но вдруг осознал, что у него прошли боли в пояснице. Бя-ка расцеловал меня от радости и вечером на ужине поделился со мной деликатесом – копчёными мозолями с пяток мамонта. С тех пор он всегда ублажал свой радикулит ездой на велосипеде с квадратными колёсами.
Всеми охотниками командовал глыбообразный Бум-Бум, увы, с ним мы не поладили, о чём расскажу в своё время.
Особенно близко я сошёлся с одним меланхоличного вида мужичком по имени Ть-Фу. Он был коренастым, весьма среднего роста, имел импозантную внешность донельзя грязного и растрёпанного философа. За всё время пребывания в племени я ни разу не слышал его смеха, даже улыбался Ть-Фу крайне редко, и то всегда с ехидцей. В общем, это был неисправимый скептик.
Раз я зашёл поутру к Ть-Фу. Он ещё спал, отчаянно храпя так, что своды пещеры содрогались и грозили обвалом. У входа в жилище его грудастая жена По-Па трясла шакальи шкуры. От них клубами летела пыль, будто дым из костра, и солнечные лучи путались в ней, словно мухи в паутине.
Я пнул Ть-Фу под рёбра. Он прекратил храпеть, приоткрыл один глаз и оценивающе посмотрел на меня, словно раздумывая: встать или подремать ещё немного? После лениво раскрыл и свой второй глаз. Приподнялся на локте и повёл глазами вокруг.
В стороне увидел переломленную надвое свою любимую палицу – именное оружие, которым недавно его наградил вождь племени за отважные действия при охоте на шерстистого носорога.
– Так вот чем вчера встретила меня жёнушка! – догадался Ть-Фу, ощупывая на макушке головы большущую шишку, и вздохнул: – Какая досада, теперь придётся делать новую палицу.
Снаружи послышался дробный, нарастающий топот, разноголосый шум, азартные возгласы…
Мы с Ть-Фу выбежал наружу. Там резвилась молодёжь, похоже, допризывного возраста, хотя с уверенностью утверждать не берусь: все они были прездоровенными оболтусами. Несомненно, оттого, что каждодневно занимались прикладным спортом: охотой на мамонтов, пещерных медведей и львов, саблезубых тигров, туров и прочую живность… Сейчас же они затеяли скачки на мамонтах. Далеко вперёд вырвался известный бузотёр Ир-Одик. Шелудивый мамонт под ним ошалело мчался, дико вращая глазами.
– Накормил зверюгу мухоморами или беленой, – намётанным глазом определил Ть-Фу. – Скачет-то он хорошо, а вот как сумеет остановиться?..
С шумом, уханьем кавалькада пронеслась мимо, затоптав какого-то неловкого зеваку, и скрылась за горизонтом.
– Какая скука! – зевнул Ть-Фу и тут ему в рот залетела оса. Он её деловито сплюнул, но она успела укусить его в нижнюю губу. Ть-Фу долго прыгал, неистово матерясь на все лады, пока наконец-то успокоился.
Затем поплёлся назад в пещеру, жестом пригласив следовать за собой. Угостил жареным мясом. Сам Ть-Фу ел осторожно, поминая проклятую осу. Разговаривать он не желал, да и мне не очень хотелось: сытое брюхо к разговорам глухо. Ть-Фу так смачно зевал, что навёл зевоту и на меня. Мы улеглись рядком подремать…
Разбужены были уже после полудня несусветным гомоном. Оказывается, обезумевший мамонт занёс Ир-Одика в стан враждебного племени, которое отличалось самыми дурными наклонностями, в том числе и склонностью к деликатесам из человеческого мяса. Люди ими ценились чисто гастрономически. Была в ходу циничная поговорка: «Друг познаётся в еде». Они все являлись истинными интернационалистами и придерживались принципа: «При чём тут национальность – был бы человек хорошим!»
Ир-Одика уже готовили к выпечке в его собственном соку, когда примчались его буйные приятели и посеяли среди неприятеля страшную панику. Многих потоптали мамонты, а остальные панически разбежались.
Молодёжь с триумфом вернулась в племя. Ир-Одик глядел героем, но его ожидал суд старейшин, так как применение стимулирующих средств в спортивных состязаниях каралось чрезвычайно строго. Впрочем, вину смягчало то обстоятельство, что именно это помогло сокрушить врагов. Естественно, наказание последовало самое мягкое: высечь нарушителя дедовских заветов ниже спины крапивой. Молодёжь, радуясь нежданному развлечению, поволокла вопившего Ир-Одика на лобное место…
Мы с Ть-Фу заняли место в первом ряду многочисленных зрителей. Мой приятель наблюдал за экзекуцией с отвращением с видом донельзя пресыщенного человека, поминутно вспоминая старые добрые времена, когда за подобные провинности мазали мёдом и сажали голышом на муравьиную кучу.
– Жаль, что ты, Але-Кса, этого не видел! – воскликнул он, и лицо его вдохновенно озарилось. – Ох, какое было захватывающее зрелище! А ноныче?.. Эх-ма! Всё вырождается, всё мельчает. О времена, о нравы!..
Я вспомнил знаменитое «О темпоре! О морес!» и мысленно осудил древних римлян за плагиат. Зря они приписали себе эти крылатые слова – за многие тысячи лет до Ромула и Рема их с полным знанием дела употреблял питекантроп Ть-Фу. Я тому свидетель, что могу подтвердить в любом суде.
А он между тем продолжал изливать свою желчь:
– Сейчас развлечься почти нечем. Правда, на прошлой недели выдался сравнительно весёлый денёк. Но жаль, всего один. Увы.
Я попросил его рассказать и он, часто позёвывая, скучнейшим голосом поведал следующее…
В пещеру Ык-Воока забрался саблезубый тигр, который загрыз его тёщу, в один присест слопал весь запас мяса и залёг подремать.
Ык-Воок в это время находился на охоте. Племя с интригующим интересом ожидало его возвращения, забросив все текущие дела. Волнение многочисленных зевак достигло апогея, когда ничего не подозревающий хозяин беззаботно вошёл в своё жилище. Соплеменники мысленно уже простились с ним, но история имела неожиданный финал: приход клыкастого визитёра поначалу смутил Ык-Воока, но радость по случаю избавления от тёщи придала ему столько сил, что он в продолжительном и весьма захватывающем поединке голыми руками придушил тигра и, выскочив из пещеры, пустился в дикий пляс. Долго Ык-Воок не мог прийти в себя и поверить, что тещи уже нет…
– Да, запоминающийся тогда выдался денёк, – вздохнул Ть-Фу, – не то что сегодня! Не знаешь, куда руки приложить, кому морду набить? Напился бы, да на какие шиши? Вождь Бя-Ка запретил продажу веселящего зелья. Эх-ма, ну и первобытная жизнь пошла!
