Александр Ильющенко
За зелёным забором
Когда мы сидели после отбоя на лавке у входа в отделение, Саня становился серьёзным и печальным. Он говорил, как много потерял, однажды став уродом. А мы понимали это, как никто. В эти моменты плакать хотелось каждому, но все смеялись.
Мы смеялись в лицо большому миру за грязными окнами, по другую сторону зелёного забора. Смеялись, поправляя повязку или затыкая трахеостомическую трубку. Смеялись глядя на чёрно-багровые шрамы Сани и прячущиеся между ними грустные карие глаза. Тихо хихикали вслед медсестре, которая даже не пыталась разгонять по палатам бедных обиженных на весь мир детей.
Я не знал, что этот заезд будет для нас последним. Не знал, что больше не вернусь. Возможно, предчувствовал. В последнюю ночь я зачем-то выскользнул из отделения в жуткий чёрный коридор корпуса. Я тихо стоял и вдыхал запахи свежего линолеума, стерильности и заоконного смога. В темноте я стоял наедине с собой минут пять, пока не увидел движение теней на лестничной площадке.
Осторожно выглянув, я увидел Саню в объятиях Насти – не слышащей на одно ухо девушки – невысокой, хрупкой и большеглазой. Они целовались. Лицо Насти было розовым и мокрым от слёз. Она гладила его по лицу без капли страха или неприязни. И, честное слово… Человек, считавший себя уродом, никогда в жизни больше не был так красив. Даже когда ему полностью удалили шрамы.
А на следующий день всё кончилось. Бек, с которого всё началось, спустя десять лет так же, как и я, в очередной раз уехал домой. Разъехались Настя с Саней, похоронив тот поцелуй в полумраке лестницы. Ромка вернулся домой и подрос. Катя, Тёма, Яна, Серёга, Родик… Кто-то теперь замужем, кто-то здоров, а кому-то стало только хуже. Многие совершенно исчезли из виду.
Но что бы с нами ни произошло, я знаю – мы навсегда запомним этот мир по ту сторону зелёного забора. Мир, где испуганные, униженные и обделённые дети смогли стать сильнее, чем те, кого с насмешкой называли «полноценными». Где не было ни слов, ни жестов, а была только общая беда. Где запах кварцевых ламп сменялся вонью тушёной капусты. Где смеяться было больно, а плакать – смешно. Где, глядя друг другу в глаза, мы раздевались до костей. Этот мир мы не забудем.
