Александр Ильющенко
За зелёным забором
Первое воспоминание – мне четыре, я захожу в новую палату и вижу пластмассовый трактор. Большой, блестящий. Красно-жёлто-синий. Смуглый мальчик с бинтовой повязкой на ухе возит им по полу. Подкатывает его мне. Я везу его на другую сторону комнаты. Потом обратно. Мы смеёмся, а красная пластмасса кабины бликует апрельским солнцем.
Потом мама рассказала мне, что мальчика зовут Бек, он из Нальчика и старше меня на год. А у меня было чувство, будто я это уже знаю. Словно он мне всё рассказал. Хотя мы не проронили ни слова, катая трактор по палате.
Спустя два дня была каталка, плывущий мимо потолок, долгий вязкий сон, холодный металл катетера в запястье и нестерпимая чесотка под бинтом на голове. Два дня в постели, боль в ухе и капельницы. Перевязки – когда ножницы приближаются к моему лицу, а мне страшно до того, что не пошевелиться и даже не вскрикнуть; один сухой щелчок – и повязка перерезана вместе с небольшой прядью волос.
Год за годом мы приезжали туда в надежде вылечиться. В девять лет мы заучивали наизусть диагнозы из медицинских карт, хвастаясь у кого длиннее и витиеватее звучит. А вечером спрашивали, забравшись под одеяло: «Мам, а что такое «хронический»?».
А потом мы всё равно ждали возвращения, чтобы встретиться со старыми друзьями. Договаривались заранее и заполоняли отделение два раза в год. Нам это было необходимо. А в конце концов стали ездить, просто чтобы провести две недели в другом мире, где все умеют говорить на одном языке, которого снаружи не знают.
Платить за это приходилось слезами, порошком из раскрошенных молочных зубов и кровью. Каждый день после завтрака – осмотр. Кому-то пять, а кому-то и сорок минут выпадало сидеть на кресле в процедурном кабинете и терпеть, терпеть, терпеть. Выполаскивание уха из огромного шприца полулитром раствора фурацилина или марганцовки выглядит страшно – но только выглядит. На деле, кроме головокружения, страшного в нём нет ничего. Но вот чистка вручную острым металлическим стержнем – это наши врачи почерпнули не иначе, как у самого Менгеле.
