Александр Абалихин
Multi venerunt, или Многие пришли
– Этот юноша разве окситанец? – подозрительно присматриваясь к Грегуару, спросил Патрис.
– Я родом из Монтэгле, – сказал Грегуар.
– Я знаю эту деревню. В Монтэгле проживают почти одни католики. С ними не следует иметь никаких дел, – хмуро произнёс Патрис.
– Жители Монтэгле никогда не выдавали ни катаров, ни других еретиков, – обиделся Грегуар.
– Сказать-то ты всякое можешь, католик! – процедил сквозь зубы Патрис.
– Мой старший брат стал катаром! – выпалил Грегуар.
– Неужели ты и теперь скажешь, что жители Монтэгле никого не выдают?! – закричал Патрис. – А сам ты первым встречным выдал родного брата. Нынче о своих родственниках-катарах не следует много говорить. Впрочем, что говорить о таком болтуне, как ты?
– Ты что-то имеешь против меня? – нахмурился Грегуар.
– Я не хочу с тобой разговаривать. Мне просто противно болтать с глупцом, – усмехнулся Патрис.
Тут Грегуар с силой ударил кулаком Патриса в скулу, и тот рухнул на пол.
– Хватайте этого католика! Бейте его! – закричал лежавший на полу Патрис.
– Что ты вопишь, трубадур? Какое тебе дело до того, что он католик? – примирительным тоном произнёс Персиваль, протягивая руку и помогая Патрису подняться.
– И то, правда. Этот католик из Монтэгле – нормальный парень, – похлопав Грегуара по плечу, сказал Данье.
– Что ты к нему прицепился, Патрис? Ведь я тоже католик, хотя и допускаю порой в своих трактатах рассуждения, критикующие католическую церковь и Папу Римского, – сказал Персиваль.
– Пусть он объяснит, что делает здесь, в деревне катаров? – прохрипел Патрис. – Неужели он заглянул сюда лишь для того, чтобы нарисовать на холсте дерево и речку твоими красками, Данье?
– Какая разница, каким образом этот юноша здесь оказался? Но если Мартин и Вероника впустили Грегуара в свой дом, то я не сделаю ему ничего плохого. К тому же, Грегуар – мой ученик, – сказал Данье.
– Не надо ссориться. Лучше давайте отметим нашу встречу, – предложил хозяин. – Мы выйдем из дома, чтобы пообедать под открытым небом. Вероника, принеси нам три кувшина с водой и кувшин с вином. У нас от прошлого урожая остался только один кувшин вина, и поэтому гостей придётся угощать разбавленным вином. А ещё, Вероника, приготовь уху, пару фаршированных щук и пожарь плотву.
Все с радостью приняли предложение хозяина. Вероника занялась приготовлением еды. Она затопила очаг, находившийся на улице под навесом, а мужчины зашли за дом и сели за стол под высокой оливой.
Персиваль и Данье положили рядом с собой на скамью свои головные уборы. Патрис продолжал исподлобья поглядывать на сидевшего напротив него Грегуара, который отвернулся и смотрел в сторону.
– Стоит ли дуться друг на друга, юноши? – сказал старый катар, усаживаясь во главе стола. – Разве не лучше жить в мире? Ведь наши тела и души постоянно испытывают муки. Разве добрым людям не пристало помогать друг другу, чтобы было легче переносить тяготы жизни?
– Помогать добрым людям – это хорошо, а вот врагам оказывать помощь не следует, – буркнул Патрис.
– Патрис, ты сейчас рассуждаешь не как катар, а как преданный Папе католик, – заметил Данье.
– Я мало встречал католиков, которые не были бы преданы Папе, – буркнул Патрис. – Таких, как ты и Персиваль, не так много.
– Ты ошибаешься, – сказал Данье. – Я знаю деревни и города, в которых живут католики, которые лучше относятся к катарам, нежели к папским легатам, епископам и кюре, присылаемых из Рима. Эти католики готовы отдать жизнь за катаров, хотя и не приемлют некоторые их правила и обряды.
– Ты так горячо вступаешься за католиков, что, кажется, будто ты, Данье, ревностный католик, – недовольно проворчал Патрис.
– Видишь ли, по рождению я католик. Впрочем, я не склонен считать себя безраздельно преданным католической церкви и Папе Римскому – признался седой художник.
– Однако ты и не катар. Я ни разу не видел, чтобы ты преклонил колени перед Совершенным катаром. Но и в католические храмы, насколько я знаю, ты тоже не заглядываешь. Уж не сарацин ли ты? – недоверчиво спросил Патрис.
– А ты уж не папский ли шпион? Слишком много ты хочешь у меня выведать, – нахмурился Данье.
– Не так важно, как ты веришь. Главное – оставаться добрым человеком, – заметил Персиваль.
– Ты имеешь в виду доброго катара или доброго католика? – спросил Патрис.
– Я имею в виду добрых людей – и катаров, и католиков, и сарацинов, – ответил философ.
– Кстати, добрый человек ещё и Давид, который живёт на краю деревни. У него своя вера, – поддержал разговор старый Мартин.
– И ты, Персиваль, и ты, Данье, произносите похожие речи, и слишком наивно рассуждаете, возлагая излишние надежды на человеческую доброту, – сказал Патрис.
– Может, потому мы с ним так давно дружим, что думаем почти одинаково, – заметил философ.
– Скажите, к какой вере вы больше склоняетесь? – поинтересовался Патрис.
– Я ещё не сделал выбор, – пожав плечами, сказал художник.
– Я пока размышляю над тем, какая вера более правильная. Впрочем, на свете, столь много вероучений, что трудно понять, какое из них истинное. При этом я готов помочь катарам распространить их учение на всю Окситанию, потому что у людей должно быть право выбора, – ответил философ.
– Вы взрослые люди, а до сих пор не сделали выбор. Ведь нельзя жить без веры! – воскликнул Патрис.
– Господь в моём сердце, – сказал Персиваль.
– Согласен с тобой, друг! – Данье похлопал по плечу философа. – Я считаю, что Господь должен быть в сердце каждого человека. Например, божественная благодать снисходит на меня, когда я берусь за кисть и начинаю писать очередную картину.
– Ты пишешь интересные картины, – сказал Персиваль.
– Мне хочется писать быт простых людей и природу, – заметил художник.
– Данье, твои картины действительно хороши, в отличие от мазни некоторых умельцев, – бросив насмешливый взгляд на Грегуара, усмехнулся Патрис.
Грегуар вспыхнул и тяжело задышал, готовый в любой момент наброситься с кулаками на трубадура.
– Патрис, тебе пора сочинить новые стихи и песни. Я не слышал в последнее время от тебя ничего нового, – заметил Персиваль.
– С той поры, как я расстался с Оливией, стихи не приходят мне в голову Я не смогу писать стихи до тех пор, пока не спасу Оливию, – заявил Патрис.
– Вы ещё не всё не знаете, – сказал Грегуар.
– О чём же ты нам хочешь поведать, юноша? – поинтересовался Персиваль.
– Веронику едва не похитил один падре. С тремя папскими солдатами он преследовал её. Падре называл Веронику ведьмой. Однако она избежала участи своей старшей сестры, – после этих слов Грегуара все сидящие за столом нахмурились.
– Откуда ты об этом знаешь? – спросил Патрис.
– Я своими глазами видел, как Вероника обдурила падре Антонио и папских солдат, – сказал Грегуар и поведал историю с неудавшимся похищением Вероники.
После его рассказа раздался взрыв дружного хохота. Однако вскоре лица собравшихся за столом мужчин снова стали серьёзными.
– В Тулузском графстве действует не один падре и не один отряд папских солдат, – сказал Персиваль.
– Верно. Падре Антонио действует не в одиночку. Мой брат рассказывал, что в похищении Оливии он винит падре Себастьяна, нашего нового кюре из Монтэгле, – добавил Грегуар.
– Да будет тебе известно, что падре Себастьян вовсе не кюре, а епископ и доверенное лицо фонфруадского аббата Арнольда, – сказал Персиваль. – Он занял место вашего бывшего кюре.
– Персиваль, оказывается, ты хорошо осведомлён о делах папских шпионов в Окситании, – удивился Патрис.
– Между прочим, падре Себастьян сластолюбив, – сказал Персиваль.
Услышав эти слова, Патрис встал и с силой ударил кулаком по столу.
– Скажи, Мартин, почему за твоими внучками устроили охоту? – спросил хозяина Данье.
– Я знаю причину такого внимания к моим внучкам. Мне не следовало рассказывать тебе, Персиваль, об Итамаре, – сказал Мартин.
– Я виноват. Я уже говорил, что написал на одной из рукописей того рассказа твоё имя, Мартин, да ещё назвал твой рассказ евангелием от Итамара. Эта рукопись, из-за моей неосторожности, попала не в те руки. Сам не могу понять, как меня угораздило отдать эту рукопись человеку, который оказался ревностным католиком. Мне очень жаль, что я стал причиной твоих бед, Мартин, – расстроился философ. – Прости меня!
– Господь простит тебя, философ. Думаю, скоро солдаты доберутся и до меня, – сказал старый катар. – Не удивляйтесь, если однажды увидите меня в придорожной канаве с перерезанным горлом или выброшенным на задний двор фонфруадского замка со следами пыток на теле.
– Что ты такое говоришь, Мартин! Сейчас же замолчи! – воскликнул Данье.
– Мы не дадим тебя в обиду! – сказал Патрис.
Он выхватил из-за пояса нож и с такой силой вонзил его в стол, что тот задрожал.
– Вот это по-нашему! – послышался знакомый Грегуару голос, и из-за угла дома появился его брат Жером в накинутом на плечи чёрном плаще.
Следом за Жеромом показался его высокий спутник, на котором был такой же чёрный плащ. Все сидевшие за столом с удивлением взглянули на пришедших.
– Не узнал меня, Мартин? – спросил Жером.
– Как тебя не узнать! – воскликнул старик и, встав из-за стола, крепко обнял Жерома.
– Если бы ты знал, Мартин, как изменилась моя жизнь после того, как я познакомился с тобой и другими катарами, – с благодарностью произнёс Жером. – Как же я счастлив, что узнал о вашем учении!
– За те дни, пока ты укрывался у нас в Сомбре, ты стал для меня внуком, – сказал растроганный старик.
– А что столь далеко от дома делаешь ты, мой маленький брат? – спросил Жером.
– То же, что и ты – спасаюсь от кюре. Точнее, от епископа Себастьяна, – ответил Грегуар. – Ведь к нам в дом нагрянули папские солдаты.
– Зачем же тебе было бежать от падре, добрый католик? – насмешливо спросил Жером.
– Наверняка, это произошло из-за тебя и Этьена. Представляешь, что теперь ожидает наших родителей!
– Падре Себастьян не посмеет их тронуть. Мы живём в Тулузском графстве, а не в Бретани или Лотарингии, – заявил Жером.
– Да. У нас, в Бретани католики не церемонятся с еретиками, – вступил в разговор спутник Жерома – светловолосый молодой человек.
– Со мной пришёл мой друг Этьен, – Жером представил своего спутника.
– Присаживайтесь, дорогие гости! – сказал Мартин.
Только Жером и Этьен сели за стол, как из-за угла дома вышла Вероника.
– Еда скоро будет готова, – сообщила девушка и, увидев Жерома, воскликнула:
– Как я рада тебя видеть, Жером!
– Я тоже рад. Наш с Этьеном путь лежал через Сомбре, и мы решили зайти к вам, – сказал гость.
– Как твои дела? – присаживаясь за стол, поинтересовалась Вероника.
– Нормально. Вот только Оливию я пока так и не нашёл. Но я её обязательно отыщу и спасу, – пообещал старший брат Грегуара.
Патрис хмуро посмотрел на Жерома и, рывком выдернув из стола нож, заткнул его за пояс.
– Мы идём к переправе через Рону. Нам стало известно, что из Тулузы недавно вылетела одна важная птица, – поведал Жером.
– Что же это за птица? – заинтересовался Персиваль. – Я хорошо знаю всех важных и редких птиц, живущих в садах графа Тулузского.
– Это залётная птица, – сообщил Жером.
– Однако эта птица недавно больно клюнула и обидела графа Тулузского, – добавил Этьен.
– Вот как? Я слышал об одном голубе, прилетевшим в Тулузу из своего гнезда с берега Тибра. В Окситанию в последнее время повадились летать голуби из Рима. И зачем же вам понадобилась эта птица? – поинтересовался Персиваль.
– Хотим немного потрепать ей пёрышки, чтобы она рассказала нам о своих планах, а также сообщила про украденную папскими солдатами горлицу, – сказал Жером.
– Боюсь, что у него вы ничего не узнаете. Тот голубь – птица слишком высокого полёта. Ему не до горлиц. О своих планах он вам тоже ничего не расскажет. И хочу вас предостеречь, чтобы вы ненароком не свернули тому голубю шею, – предупредил философ. – В его родном гнезде только и ждут смерти невинного голубка, чтобы в отмщение напустить на равнины и горы Окситании стаю хищных птиц.
– Мы не собираемся убивать этого голубя, – сказал Жером.
– Данье, о чём они говорят? – спросил Патрис.
– Да ну их! Разве этих философов и катаров поймёшь? – отмахнулся художник, хотя до этого он внимательно прислушивался к беседе Персиваля с Жеромом.
– Ну и правильно, что решили не приканчивать эту птицу. А то ныне появились такие катары, которые отвергают главную заповедь: «Не убий!». Они уничтожают преследователей катаров. Надо вести себя очень осторожно, чтобы не заполыхали по всей Окситании жаркие костры. Огонь, раздуваемый крылышками голубей, может оказаться страшным, – сказал Персиваль.
– Хватит говорить загадками, Персиваль. Лучше обсудим более важные вещи. Ведь Мартину и Веронике теперь надо скрываться от вездесущих папских шпионов, – сказал Патрис.
– Я никак не могу понять, каким образом враги смогут доказать, что ты, Мартин, и твои внучки – потомки Итамара? – признался Данье. – Ведь указание твоего имени на рукописи, которую состряпал Персиваль, ещё не говорит о том, что ты, Мартин, являешься потомком апостола Итамара.
– Так ведь многие катары знают, что я и мои внучки – потомки Итамара, рыбака из Галилеи, который общался со Спасителем и передал своим потомкам его учение. Потом Итамар переселился в эти края, – сказал Мартин.
– Но, насколько я знаю, большинство катаров руководствуется евангелием от Иоанна, а не от Итамара, – заметил Патрис.
– Не только письменные источники легли в основу катарского учения. Мы, потомки Итамара, владеем знанием евангелия, каким его поведал своему сыну сам Итамар, – рассказывал Мартин. – Итамар завещал, чтобы мы не возвеличивали учителей, пренебрегая самим учением. У нас, катаров, нет священников, которых назначает Папа Римский, – сказал Мартин.
– Я видел, как простые катары падают ниц перед Совершенными катарами и, унижаясь, расстилаются в нижайшем поклоне перед ними до самой земли. Мне кажется, что Совершенные катары ничем не лучше католических священников, – сделал вывод Грегуар.
– Я не говорю о том, кто лучше, а кто хуже, а только стараюсь объяснить, почему мы, катары, веруем иначе, чем католики. Мы следуем учению истинной церкви – церкви Агнца Божьего и Святого Грааля. Мы не признаём власти Папы, не создаём себе новых кумиров и не строим храмов. Мы отрицаем основные таинства католической церкви – крещение, причастие, соборование и другие, – сказал старый катар.
– А у вас есть доказательство, что вы – потомки Итамара? – продолжал допытываться Данье у Мартина.
– У меня и моих внучек есть подтверждение того, что Итамар – наш предок, – уверенно сказал старый катар.
– И что же это за подтверждение? – спросил Грегуар, заинтересовавшись признанием старого катара.
– Это отметина на теле, которая передаётся из поколения в поколение потомкам Итамара. Эта знак, указывающий на то, что Итамар ловил рыбу, когда впервые повстречался с Великим Учителем.
– И какой это знак? Неужели, рыбья чешуя? – усмехнувшись, спросил Грегуар.
Вероника обиженно поджала губы, а лицо старого катара стало хмурым.
– Не смей так говорить, Грегори! – возмущённо воскликнула Вероника.
– Почему мне нельзя пошутить? Ведь твой дед может кощунствовать, произнося ересь, – сказал Грегуар. – Причём, как я понял, вы, катары, следуете еретическому учению не только на словах, но и на деле.
– Брат, не суди людей, не зная сути вещей. Между прочим, особая отметина на теле, а точнее, родимое пятно в форме рыбки, у потомков Итамара есть на самом деле, – заметил Жером.
– Откуда ты об этом знаешь? – спросила Вероника, подозрительно взглянув на Жерома.
Тот, смутившись, не ответил и уставился себе под ноги. Патрис, в свою очередь, не моргая, смотрел на Жерома. При этом на скулах трубадура заиграли желваки.
– Мартин, ты можешь нам показать этот знак? – попросил Данье.
– Хорошо, – согласился старый катар и, расстегнув ворот своего чёрного балахона, обнажил левое плечо.
Грегуар изумился, увидев на плече Мартина коричневое пятно в форме рыбы.
– Я тоже покажу вам родимое пятно, – сказала Вероника.
Она расстегнула ворот платья и открыла белое плечо с такой же, как и у её деда, отметиной.
Грегуар едва не проговорился, что уже видел пятно на её плече, однако сдержался.
– Точно такой же знак и на том же плече есть и у моей старшей сестры Оливии, – застёгивая ворот, сообщила Вероника.
Грегуар догадался, откуда Жером знает о родимом пятне в форме рыбки. Ему стало понятно, что Оливия для Жерома значила так же много, как и для него самого – Вероника. Об этом догадался и Патрис, у которого стали раздуваться ноздри, как у норовистого жеребца.
– Точно такие родимые пятна были у моего деда, матери и дочери. Они передались и моим внучкам – Оливии и Веронике, – сказал Мартин.
– С такими родимыми пятнами опасно жить в просвещённой Европе, – ехидно заметил Персиваль.
– Мы гордимся этими знаками, а также знанием, переданным нам Итамаром! – с гордостью произнёс Мартин. – Я могу многое поведать из того, что слышал от своего деда и матери.
– Если не секрет, что такого особенного мог поведать Итамар, если он был простым рыбаком? – спросил Грегуар.
– Ты судишь опрометчиво, юноша, – обиженно сказал Мартин. – Он был не совсем простым рыбаком. Один его хороший знакомый был членом Иерусалимского Синедриона. А ты знаешь, Грегори, что не все в Синедрионе выступали за казнь Великого Учителя?
– Кажется, три члена Синедриона были против, – сказал Грегуар.
– На самом деле противников было значительно больше. А знаешь ли ты причину, по которой ещё несколько членов Синедриона проголосовали против казни? – спросил Мартин.
– Наверно, им стало жаль этого доброго человека, – сказал Грегуар.
– Это только часть правды. Многие считали, что его мученическая смерть привлечёт к его учению много последователей. Римский префект тоже долго размышлял, прежде чем утвердил решение о казни, всё-таки, принятое Великим Синедрионом, – сказал Мартин.
– Если бы всё предначертанное свыше, и произошло, то случилось бы немного позже, – философски заметил Персиваль.
– И ещё важный момент – копьё римского солдата Лонгина, которым он проткнул грудь Великому Учителю и чаша, в которую Иосиф Аримафейский собрал кровь, истёкшую из его ран…
Мартин не успел договорить. В это время с улицы донеслось цоканье копыт и громкие голоса людей.
– Точно так скрипела крытая повозка, на которой в Тулузу въезжала одна важная особа, – вспомнил Персиваль.
Глава 4. Жаркий спор
– Нам с Этьеном надо спешить. Пора покинуть твой гостеприимный дом, Мартин. До свиданья! Счастья и любви всем! – заторопился Жером и встал из-за стола.
Этьен тоже поднялся и направился к плетню, за которым рос высокий кустарник.
– Как же так, Жером? Ведь вы даже не поели, – расстроился старый катар.
– Нам нельзя здесь оставаться и навлекать на твой дом беду, – сказал Жером.
Едва Этьен и Жером успели перемахнуть через плетень и скрыться в густых зарослях, как из-за угла дома вышел невысокий круглолицый голубоглазый священник в пурпурной сутане и круглой шапочке. За ним следовал широкоплечий рыцарь в латах. На поясе у него висел короткий меч в ножнах, а на плечи был наброшен красный плащ. Чёрные глаза рыцаря хмуро смотрели из-под густых бровей. За рыцарем шагал долговязый оруженосец в лёгкой кольчуге и с большим мечом в ножнах.
Все сидевшие за столом не ожидали появления гостей и встретили их настороженным молчанием.
– Кто здесь хозяин? – спросил рыцарь.
– Я, – ответил Мартин.
– Старик, ты должен принять на постой меня, а также папского легата Пьера де Кастельно, моего оруженосца и возничего, – потребовал рыцарь. – Легат щедро заплатит тебе за ночлег и еду.
– Да. Я хорошо заплачу, – перебирая пальцами чётки, небрежно кивнул священник.
– Проходите! Я всегда рад гостям, – настороженно глядя на рыцаря и священника, сказал Мартин.
– Тогда я позову возничего, который сторожит повозку, – сказал рыцарь. – Ещё нужно разместить двух лошадей и дать им овса.
– Для ваших лошадей найдётся место. Мы их накормим, – сказал Мартин.
– Это хорошо. А ещё я велю возничему загнать в твой двор повозку, чтобы её не украли. В ваших краях полно воров. Проезжая по деревне я заметил, что у всех местных жителей вороватые взгляды.
Услышав эти слова, Патрис побагровел, и на его шее вздулись жилы. Персиваль незаметно усмехнулся. Данье пожал плечами.
Рыцарь с оруженосцем ушли за дом. За ними засеменил папский легат.
– Вероника, у тебя готова еда? – спросил старик.
– Готова. Сейчас принесу, – пообещала девушка.
– Тебе сегодня придётся хорошенько потрудиться, внучка, – сказал Мартин.
– Я помогу тебе, Вероника, – предложил Грегуар и ушёл вместе с девушкой.
– Не нравится мне всё это. Никогда не сидел за одним столом с папским легатом. Неужели он не мог найти место для ночлега, соответствующее своему высокому положению? – буркнул Патрис.
– Так ведь Ольне они уже проехали, а впереди нет деревень. Уже скоро наступит вечер. Им надо где-то переночевать, – объяснил Мартин.
– Я узнал Пьера де Кастельно. Я виделся с ним в Тулузе во дворце графа Раймунда, – вспомнил Персиваль.
– Только, похоже, он тебя не признал, – заметил Данье. – Он и на меня не обратил внимания, хотя несколько лет назад я писал его портрет.
– Легат узнал нас, мой дорогой Данье, но не подал вида. Пьер де Кастельно всё примечает. Он не так прост, как ты полагаешь, – сказал Персиваль.
В это время рыцарь и легат вернулись и сели за стол, а возничий и оруженосец повели к сараю лошадей. Вероника и помогавший ей Грегуар подали на стол уху, щуку, фаршированную луком и морковью, жареную плотву, солёные оливки, чёрные трюфели и зелень. Затем юноша и девушка принесли кувшин с вином, три кувшина с водой и жбан с лавандовым мёдом.
– Надеюсь, ты угостишь нас жареной бараниной, хозяин? – спросил рыцарь.
– У меня нет мяса, – развёл руками Мартин, – и остался только один кувшин вина. Его придётся разбавлять водой.
– Вот как? Ты просто жадный старик или того хуже – катар? – поморщился рыцарь.
– Я катар! – гордо произнёс старик.
– Тогда мы поищем другой дом для постоя, – решил рыцарь. – Где в вашей деревне живут католики?
– В Сомбре вы не отыщите католиков, – сказал Мартин.
– Неужели в этой деревне живут только катары?! – воскликнул рыцарь.
– Ты так возмущаешься, рыцарь, словно сел за один стол с сарацинами, – усмехнулся Персиваль.
– Нам незачем искать иной дом для ночлега. К тому же, за этим столом собрались не только катары, но и католики. Насколько я знаю, ты, Персиваль и сидящий рядом с тобой художник, который написал мой прекрасный портрет – католики, – сказал легат.
– По крайней мере, я не заявляю об обратном, – туманно произнёс Персиваль.
– В повозке есть кувшины с вином, которые я везу из Тулузы, – сказал Пьер де Кастельно.
– Эй, Венсан, принеси-ка сюда пару кувшинов красного вина! – приказал рыцарь своему оруженосцу.
Тот ушёл и вернулся с двумя большими кувшинами, которые выставил на стол. Священник и рыцарь весело перемигнулись. Возничий довольно причмокнул. Грегуар заметил на кувшине знакомое клеймо – виноградную гроздь, которую несла в клюве птица.
– Это наше вино! – воскликнул юноша. – На нём стоит клеймо моего отца.
– Так ты сын Жиральда – лучшего винодела Окситании, который живёт в Монтэгле, – догадался рыцарь.
– Да. Я его сын, – признался Грегуар и тут же пожалел о сказанном.
В тот же миг он вспомнил про свой побег из отцовского дома, когда в него вломились солдаты, ведомые падре Себастьяном. Однако никто из прибывших гостей, скорее всего, не был осведомлён о том случае.
– Жиральд – благочестивый католик. Я его знаю, – сказал рыцарь и спросил Грегуара:
– Ты, я полагаю, тоже католик?
– Католик, – сказал Грегуар и смутился, словно сказав это, предал приютивших его хозяев.
– Отчего ты так неуверенно произносишь это гордое слово? Неужели только из-за того, что сидишь за столом у катаров? – спросил рыцарь.
Грегуар ничего не ответил. Тем временем Вероника наполнила миски ароматной ухой и разлила по кружкам вино. Все принялись за еду.
– Персиваль, ты пьёшь вино, как добрый католик! – похвалил философа Пьер де Кастельно, заметив, с каким удовольствием философ осушил до дна свою кружку.
– Я люблю и вино, и женщин, как и все католики, – улыбнувшись, сказал Персиваль.
– Тем удивительнее твои критичные замечания по отношению к католической вере, которые ты позволяешь себе, когда бываешь во дворце графа Раймунда, – заметил де Кастельно.
– Я привык размышлять, а не принимать всё только на веру, дорогой Пьер, – сказал Персиваль.
– Твоё вольнодумство, философ, граничит с ересью, – осуждающе покачал головой легат.
– Ересь! Вы сделали из этого слова ругательство, а, между тем оно означает всего лишь «выбор». Вот и всё! Разве человек не имеет право на иное мнение? Еретики – не богохульники.
Не успел легат ответить Персивалю, как послышались отчаянные крики.
– Негодяи! Украли! – прокричал показавшийся из-за дома темноволосый кудрявый худой остроносый человек с маслянисто-чёрными глазами. Увидев сидевших за столом людей, он снова завопил:
– О, я несчастный! У меня, бедного несчастного одинокого человека, злодеи угнали двух лошадей!
– Это неудивительно – в этих краях полно воров, – сказал рыцарь.
– Успокойся, Давид, и расскажи толком, кто у тебя украл лошадей? – спокойно спросил Мартин.
– В Сомбре появились конокрады. Только что два вора забрались в мою в конюшню, вывели оттуда двух лошадей и ускакали на них. Когда я попытался им помешать, один из разбойников приставил мне к горлу нож. Этот негодяй был светловолосым и говорил с акцентом, а его спутник был шатен. А незадолго до этого я заметил, что у меня пропали четыре курицы и вязанка вяленой рыбы, – рассказывал Давид.
– Да ты сам говоришь с акцентом, – усмехнулся рыцарь, наблюдая за возмущающимся и нервно размахивающим руками селянином. – Подозреваю, что ты не только не католик, но даже не катар.
– Кто этот человек? – спросил папский легат у Мартина.
– Иноверец. Он давно поселился в Сомбре, – сухо ответил старик.
– Судя по его внешности, он иудей. И он ходит без жёлтого колпака? – удивился рыцарь и обратился к легату:
– Пьер, как думаешь, отчего в Окситании с иудеями обращаются столь мягко, что даже не заставляют их носить жёлтый колпак?
Давид перестал размахивать руками и кричать. Он уставился на рыцаря, священника и на всех остальных сидящих за столом, соображая, что ему делать дальше. Судя по всему, Давиду грозили большие неприятности.
– Мы не в Бретани или Лотарингии, а в Окситании и у нас никто не вправе указывать, какие головные уборы носить жителям или же вообще их не носить, – сказал Персиваль.
– Как же вас всех распустил граф Раймунд! – воскликнул легат.
– Граф просто подстраивается под местные условия. Я ему это сам всегда советую, – пояснил Персиваль.
– Ах, вот даже как! – прищурившись, проговорил Пьер де Кастельно.
– Наша Окситания – просвещённый край, и мы не обязаны следовать указаниям из Рима, – сказал Персиваль.
– Ваша Окситания слишком богата, чтобы долгое время оставаться вне влияния Папского Престола, и долго ваше просвещённое общество не продержится. Поверь, философ, северных баронов гораздо больше волнуют богатства Окситании, нежели религиозные воззрения её жителей, – заметил Пьер де Кастельно.
Между тем Давид неожиданно пропал, словно растворился в воздухе. О нём в пылу спора забыли, и он посчитал, что для него будет лучше, если он незаметно исчезнет. Давид умел это делать. Раньше он жил в Кастилии и там научился внезапно исчезать, когда чувствовал, что ему грозит опасность.
Сообщение о ворах, заявившихся в Сомбре, взволновало Грегуара. Юноша, как, впрочем, и все, кто знал Жерома и Этьена, догадались, кто увёл лошадей у бедного Давида. Увидев, как переменился в лице Грегуар, Вероника тоже догадалась, кто мог быть конокрадом.
– У них были веские причины, чтобы так поступить. Твой брат и его спутник не похожи на воров, – прошептала на ухо Грегуара девушка.
– А на кого они похожи? – шёпотом спросил юноша.
– На защитников слабых. Ведь твой брат мечтает спасти мою сестру Оливию, – тихо проговорила Вероника.
– Куда подевался этот возмущённый кражей кудрявый человек? – удивился рыцарь, глядя на то место, где только что стоял Давид.
– Зачем он нам нужен? – махнул рукой легат.
– Его словно ветром сдуло! Этот нахал слишком вольно себя ведёт. Как он смеет мешать обедать мне и папскому легату? – нахмурившись, сказал рыцарь.
– Так вот, слишком много вольностей допустил граф Тулузский в своих владениях. Совсем недавно я имел с ним очень неприятную беседу, – Пьер де Кастельно продолжил с Персивалем неожиданно начавшийся диспут.
– И что же случилось? Вы поссорились с графом? – принимаясь за фаршированную щуку, поинтересовался философ.
– По правде говоря, мы с ним никогда по-настоящему не мирились. Два года назад граф Раймунд обещал мне, что он, наконец, примется за искоренение катарской ереси в Окситании. Однако граф не сдержал своего слова, – недовольно надувая щёки и ожесточённо пережёвывая кусок щуки, проговорил Пьер де Кастельно.
– Не так легко править в стране, в которой многие католики поддерживают катаров, – сказал Персиваль.
– Правитель не может вести себя так, как это делает Раймунд. Ему надо быть твёрже и выбрать, наконец, с кем он – с сильным Римом или со своими катарами? В одиночку ему не справиться с Римом. Насколько мне известно, его союзник – король Арагона не торопится выступить на его стороне.
– Как я догадался, вы предложили графу принять сторону грубой силы? – поджав губы, спросил Персиваль.
– Не сторону грубой силы, а сторону Папы Римского. Он, а также все католические священники несут свет истины, – поправил философа легат, запивая фаршированную щуку вином.
– Откуда вам знать, где истина? – спросил философ.
– Истина следует из апостольских писаний.
– Но ведь из сотни евангелий были выбраны лишь четыре, а остальные изъяты из обращения – сожжены или уничтожены иным способом, а евангелие от апостола Павла надёжно сокрыто в одном из тайников папского дворца.
– Вы неплохо осведомлены, Персиваль, – усмехнулся Пьер де Кастельно, запихнув за щёку несколько солёных оливок. – Однако ваши рассуждения мне кажутся странными. Вы должны понимать, что, если многие евангелия были уничтожены, значит, на то была воля Господа.
– И чем же закончилась ваша беседа с графом Тулузским, уважаемый Пьер? – поинтересовался Данье, внимательно прислушивавшийся к беседе философа с папским легатом.
– В итоге я провозгласил отлучение от церкви графа Тулузского Раймунда. После этого граф стал на меня кричать и потребовал, чтобы я убирался вон из его дворца и из Окситании.
– А дальше? – спросил Данье.
– Всё завершилось тем, что теперь я сижу за этим столом, ем рыбу и пью вино, – буркнул Пьер де Кастельно.
