Александр Васькин
Волхонка. Знаменка. Ленивка. Прогулки по Чертолью
К читателю
Слава прабабушек томных,
Домики старой Москвы,
Из переулочков скромных
Все исчезаете вы.
Марина Цветаева. Домики старой Москвы, 1911
Район Москвы, о котором повествуется в книге, необычный. История его складывалась так своеобразно, что и по сей день остается много вопросов, ответы на которые трудно вместить и в сотню-другую книг. Привлекательность Волхонки, Знаменки и прилегающих переулков объяснялась во все времена близостью к Кремлю, сердцу Москвы. Все происходящее за Кремлевской стеной всегда отражалось на близлежащей местности.
Здесь не так много жилых домов, зато сосредоточено созвездие музеев. Музей изобразительных искусств имени Пушкина, Музей личных коллекций, Музей Н. Рериха, новые музеи – Музей храма Христа Спасителя, Галерея искусства стран Европы и Америки, картинные галереи художников Шилова и Глазунова. Наверное, появятся и новые выставочные площадки, образующие Музейный городок, о создании которого мечтал основатель Музея изящных искусств Иван Владимирович Цветаев. Сегодня его детище стало музеем мирового уровня, известным как Пушкинский музей. И некоторым гостям столицы москвичи объясняют:
Пушкинский музей – это тот, который на Волхонке, а музей Пушкина – на Пречистенке. Но путаются с названиями музеев не только гости, но и сами жители столицы. И все-таки, наверное, неплохо, что у нас столько музеев, в чьем названии есть имя великого русского поэта. Хотя открывалась экспозиция на Волхонке как Императорский музей изящных искусств имени Александра III. Музейная атмосфера воцарилась здесь издавна. В усадьбе князей Голицыных был когда-то Голицынский музей, а в своем доме в Большом Знаменском переулке открывал картинную галерею для обозрения русский промышленник и меценат Сергей Иванович Щукин.
Волхонка не испытывает недостатка в людском внимании. В конце XIX в. здесь началось большое строительство – возводили Музей изящных искусств (Колымажный двор, бывший на его месте, дал название Колымажному переулку). Кипели строительные работы на Волхонке и в 1930-х гг., когда сносили храм Христа Спасителя, а затем строили на его месте Дворец Советов, превратившийся со временем в круглогодичный бассейн «Москва». В 1990-х гг. сюда вновь пригнали строительную технику, на сей раз для восстановления храма.
А сколько шуму наделало объявление планов по расширению площадей ГМИИ имени А.С. Пушкина в 2008 г.! Согласно задумке модного архитектора Н. Фостера лет через десять эти места должны были преобразиться неузнаваемо, конечно, по его мнению, в лучшую сторону, но сегодня необходимая реконструкция вновь под большим вопросом.
А вот и Ленивка, одна из самых маленьких улочек Москвы. И тем не менее по ней ходит троллейбус, шестнадцатый номер. Рогатая машина катится из Котельников по Кремлевской набережной, залезает под Большой Каменный мост, выныривает и почти сразу заворачивает на бывший Ленивый торжок. Лишь несколько десятков метров троллейбус ползет вверх по Ленивке, идущей в гору, и опять поворачивает – теперь уже на Волхонку. Но, несмотря на такое мимолетное движение, все равно успеваешь посмотреть направо из окна троллейбуса и увидеть Лебяжий переулок. Он начинается от моста и всеми своими немногочисленными домами упирается в Ленивку.
А старинные усадьбы, несмотря ни на какие перемены и перестройки, еще стоят, приглашая и нас зайти, посмотреть на то, что осталось. И лишь вывески чередой сменяются на фасадах когда-то дворянских и доходных домов. Так заглянем же внутрь и вдохнем атмосферу старой Москвы.
Старая Волхонка в древнем Чертолье
Стоял когда-то на Волхонке Колымажный двор, а при дворе – церковь Священномученика Антипия, что в Чертолье. До нашего времени церковь уцелела и является единственным напоминанием о древнем Чертольском урочище, на месте которого и возникла улица Волхонка.
Много споров существует по поводу происхождения названия урочища, известного еще с XVI в. Одни утверждают, что местность названа так по глубокому оврагу, по которому протекал в древности ручей Черторый, или Черторой. Ручей вытекал из Козьего болота, струился вдоль современного Гоголевского бульвара и нес свои бурные воды в Москву-реку. Московиты называли обычно такие овраги чертороями. «Словно черт рыл», – говорили они, крестясь и поминая недобрым словом нечистую силу. Эта точка зрения достаточно широко распространена сегодня.
Есть и другое мнение: название старинного урочища связано с находившимся здесь древним культовым сооружением, возникшим задолго до крещения Руси в 988 г. Сторонники этой точки зрения задались вопросом: не свидетельствует ли корень черт в слове Чертолье о явном влиянии древнего культа бога Перуна у славян-язычников? На месте святилища Перуна была впоследствии выстроена каменная церковь Ильи Обыденного, давшая название Обыденским переулкам. Это не случайно, поскольку культ святого Ильи-пророка заменил язычникам образ дохристианского Перуна.
Не исключен и третий вариант: название произошло от присутствия в овраге границы, то есть черты, разделявшей его, поскольку еще в первой четверти XVII в. здесь жили посадские люди и стояла податная Чертольская слобода.
Храм Святого Антипия, 1880-е гг.
В доисторические времена в урочище находилось древнее городище, затем, уже во времена Ивана Грозного, Чертолье входило в границы Белого города, отделенного от поселений Земляного города мощной кирпичной стеной толщиной в шесть метров. Городские поселения сложились здесь еще в XVII в., сюда же был переведен и Алексеевский монастырь.
Чертолье упоминается в известном указе Ивана Грозного об учреждении опричнины. Царь написал этот указ после того, как, отрекшись от власти, укрылся в Александровской слободе, бояре же отправились к нему депутацией, умоляя вернуться в Первопрестольную. Вот тогда Иван Грозный и подчинил «особное» владение себе, выделив его из «земщины». Москву он поделил между опричниной и земщиной; опричные бояре, дворяне и приказные люди отныне жили в опричнине, включавшей в себя местность от впадения Черторыя в Москву-реку до Никитской улицы, а именно: улицы Чертольская с Семчинским селом, Арбатская до Дорогомиловского «всполья», левая сторона Никитской, а людям, «которым в опришнине бытии не велел, и тех… велел перевести в иные улицы». Слобода опричников вместе с рынком и кладбищем занимала территорию от Пречистенской набережной до Большой Никитской улицы, там же находилось подворье Малюты Скуратова.
А во времена смуты и междуцарствия Чертолье считалось уже поповской вотчиной, за право жить в которой нередко разгоралась нешуточная борьба, поскольку местоположение древнего урочища имело стратегическое значение. Как пишет немецкий наемный ландскнехт (рыцарь) Конрад Буссов, служивший в Москве с 1601 по 1611 г., «попам, жившим близко от Кремля на Чертолье. пришлось уйти из своих домов и передать их немцам, чтобы те, в случае нужды, днем и ночью могли быстрее оказаться возле царя»[1].
Царь, о котором пишет ландскнехт при московском дворе, – это Лжедмитрий I. После смерти Бориса Годунова в апреле 1605 г. царский трон в Кремле пустовал недолго. Уже в июне 1605 г. в Москву въехал назвавший себя сыном Ивана Грозного и, следовательно, претендентом на московский престол беглый монах Гришка Отрепьев и немедля короновался.
Новоявленный государь процарствовал всего 11 месяцев: «17 мая русские привели в исполнение свой дьявольский план. В 6-м часу утра, когда царь и польские вельможи были еще в постелях и отсыпались с похмелья, их грубо разбудили. Разом во всех церквях ударили в набат, и тогда из всех углов побежали толпами сотни и тысячи человек с ружьями, с копьями или с тем, что попалось под руку. Все они бежали к Кремлю…» Лжедмитрия I поймали и убили, а затем долго таскали по Москве привязанным к телеге.
Интересные события разворачивались в Чертолье в 1611 г. В марте сего года много поляков было побито николаитами (так порою называли москвичей иноземцы). В ответ на это польские мушкетеры совершили несколько вылазок из Кремля с целью отомстить горожанам. Поляки уже давно окопались за кремлевскими стенами и боялись выходить оттуда без оружия.
Однажды очередной верховой отряд польских вояк – конных копейщиков, вышедший на подмогу изнемогающим от ожесточенных стычек с николаитами мушкетерам, не смог к ним пробиться, поскольку москвичи разрыли все улицы и перегородили их заграждениями – больверками[2]и шанцами.
Тогда поляки подожгли угловые дома на улицах, чтобы ветер быстро разнес огонь по всей Москве, что и случилось – за полчаса город был охвачен пламенем от Арбата до Кулишек. В результате пожара выгорела треть Москвы, полякам удалось одержать верх, так как русским было не под силу одновременно обороняться от врага, тушить огонь и спасать своих домашних.
На следующий день непокоренные московиты закрепились в Чертолье. Территория, которую они занимали, напоминала треугольник, образовываемый большой стеной Белого города; внутри этого треугольника насчитывалось до тысячи стрельцов, к тому же Чертолье не пострадало от пожара. Московитяне – это еще одно прозвище, которое дали им иноземцы, – ожидали штурма Чертолья с лобовой стороны. Но капитан иноземных ратников, французский офицер Жак Мажерет, служивший ранее телохранителем у Бориса Годунова и Лжедмитрия I, перехитрил чертольских сидельцев. Он вывел своих мушкетеров через кремлевские Водяные ворота по льду и ударил в тыл московским стрельцам.
Поляки жестоко расправились с чертольцами, перебив многих защитников древнего урочища. Иноземные захватчики сожгли все дотла, сровняв с землей дома москвичей. Так в течение двух дней Москва обратилась в грязь и пепел, нетронутым остался лишь Кремль с частью Белого города.
Несмотря на невообразимое разорение, москвичи не подверглись унынию, а продолжали донимать осажденных иноземцев и уже к маю 1611 г. заняли часть Белого города. Интересно документальное свидетельство одного из осажденных – польского дворянина Махоцкого Николая-Скибора, служившего на этот раз уже другому самозванцу – Лжедмитрию II (благом для наемников всех мастей было то, что аферистов на Руси всегда хватало), прозванному в народе Тушинским вором: «Опасаясь, чтобы они (москвичи) не захватили все Белые стены вокруг нас, мы овладели меньшей их частью по ту сторону Неглинной, а именно – четырьмя воротами: Никитскими, Арбатскими, Чертольскими и Водяными…»
В описываемое время – XVII в. – в Чертолье жили дворовые люди, а уже через сто лет, в XVIII в., эта местность была густо заселена дворянами. Близость к Кремлю (даже в те времена, когда Москва уже не была столицей) определяла важное значение самого факта проживания на Волхонке. Неудивительно, что Чертолье всегда привлекало к себе повышенное внимание именитых и знатных поселенцев. До нашего времени дошли сведения о стоявших здесь усадьбах многих родовитых семейств – Вяземских, Волконских, Румянцевых, Лопухиных, Голицыных, Романовых и других.
Подземные ходы Чертолья
Многолетняя эпопея поисков библиотеки Ивана Грозного, известной как либерея, не обошла стороной и Чертолье, благодаря чему мы имеем возможность ознакомиться с интереснейшими сведениями о подземных ходах, ведущих из Кремля в центр современной Москвы.
В 1932 г. при разборе церкви Старой Троицы (или, как ее еще называли, Похвалы Пресвятой Богородицы, что в Башмачках) был найден подземный каменный склеп, а в склепе – плита с надписью, что под ней покоится небезызвестный Малюта Скуратов, убитый в 1570 г. во время Ливонской войны. Деревянная церковь на этом месте известна с 1475 г. В ней находилась чудотворная икона святого Николая. Церковь сгорела в 1629 г. На ее месте в 1694 г. был заложен новый каменный храм, построенный на деньги, завещанные в 1689 г. подьячим А. Шандиным. Церковь называлась также Старая проща, что указывало на наличие в ней чудотворной иконы. Человека, исцелившегося от чудотворной иконы, называли «прощеник», то есть прощенный Богом. Всего таких церквей, в которых находились чудотворные иконы, в Москве было три: Похвалы Пресвятой Богородицы (икона святого Николая), Николы Явленного на Арбате (икона Николы) и Параскевы Пятницы на Пятницкой улице (икона святой Параскевы).
Главный иконостас церкви Похвалы Богородицы принадлежал эпохе московского барокко. Иконы были написаны Кириллом Улановым. Москвичи очень почитали Николая Угодника, и в том числе и по этой причине «немцы», то есть иностранцы, называли московитян еще и николаитами.
Что касается сведений о захоронении в церкви Малюты Скуратова, одного из приближенных Ивана Грозного, то это не подтверждено документально, так как официальным местом его захоронения считается Иосифо-Волоколамский монастырь. Но легенда занятная.
На Ваганьковском холме, где ныне стоит Пашков дом, стоял двор Ивана Грозного. По древней легенде, между ним и подворьем Скуратова в Чертолье существовал подземный ход, остатки которого были обнаружены в 1980-х гг. археологической разведкой Музея истории Москвы. Древнее Чертолье славилось своими подземными ходами, по одному из них в сентябре 1812 г. пытался бежать из Кремля в Петровский дворец Наполеон.
Храм Похвалы Пресвятой Богородицы, что в Башмачках, 1880-е гг.
В начале 1930-х гг. инженер А.Ф. Иванов, разбирая чертежи храма Христа Спасителя, обнаружил в них интересную деталь – восточная часть храма имела на чертеже дверной проем, обозначенный пунктиром. Исследуя оставшиеся после взрыва цокольные стены храма, инженер пришел к выводу, что под каменной кладкой стены находится дверь. Разобрав кладку, Иванов действительно обнаружил под ней железную дверь, которая вела в мрачное подземелье в сторону Москвы-реки. Уходящие вниз ступени привели к туннелю в человеческий рост. Вскоре впереди появилось разветвление – левый рукав подземелья вел в сторону улицы Ленивки, правый – в противоположном направлении, к Соймоновскому проезду.
Интересно, что мощнейший взрыв, стерший с лица земли храм Христа Спасителя, не повредил подземный ход, что позволило двинуться дальше по левому туннелю, ширина которого стала уже меньше – около 70 сантиметров. Примерно под Всехсвятским проездом обнаружилась ниша – человеческие кости с остатками ржавых цепей. Видимо, здесь и находилась подземная тюрьма опричников. Судя по тому, как располагались скелеты, узники подземелья свои последние дни провели прикованными цепями к стенам туннеля.
Где-то в районе Ленивки вновь возникла железная дверь, она и вела в Кремль, к палатам Ивана Грозного. Подземный ход не заканчивался обнаруженной дверью, от нее шло еще одно ответвление – видимо, это и был подземный путь к Ваганьковскому холму от Чертольского подворья Малюты Скуратова.
К сожалению, пройти до конца подземного туннеля и удостовериться в правдивости древних преданий исследователю не удалось. Что же касается правого туннеля, то он в конце концов привел к Москве-реке, где и заканчивался. Подобное строение подземного хода позволяло проникнуть через Чертолье в Кремль по водному пути. Особенно ценным этот подземный ход являлся в зимнее время, когда Москва-река покрывалась льдом и не составляло большого труда незаметно подобраться к Чертолью.
На этом наш краткий исторический очерк о Чертолье заканчивается, и мы переходим к подробному описанию улиц этого древнего района Москвы.
Улица Волхонка
Волхонке повезло: в отличие от многих старых московских улиц ей удалось избежать переименований, и на протяжении прошлого века она сохраняла историческое название. До 1658 г. улица называлась Чертольской по урочищу Чертолье. Затем по указу царя Алексея Михайловича стала называться Пречистенской как часть дороги из Кремля к иконе Пречистой Смоленской Божией Матери, находившейся в Новодевичьем монастыре. Таким образом царь пытался стереть любое упоминание нечистой силы на карте Москвы. В XVIII в. восточная часть улицы получила название Ленивка. В то же время оставшийся отрезок улицы начинает называться Волхонкой. К середине XIX в. уже за всей улицей окончательно закрепляется имя Волхонка, вытесняя все прежние.
Кабак «Волхонка». Как пили в Москве
Укоренившееся название возникло по находившемуся здесь кабаку «Волхонка», расположенному в доме князя Волконского у Пречистенских ворот. Пречистенские ворота Белого города стояли на месте нынешней станции метро «Кропоткинская». В кабаке «Волхонка» часто любили бывать студенты расположенного неподалеку Московского университета, хотя посещение ими питейных заведений не приветствовалось. Кабак этот был известен в Москве как весьма буйный, известный драками и боями между принявшими на грудь посетителями.
Удивительно ли, что кабак дал название улице? Для старой Москвы – нет. Каких только кабаков не было в Первопрестольной… Одни названия чего стоят – «Истерия», «Карунин», «Хива», «Лупихин», «Варгуниха», «Крутой яр», «Денисов», «Наливки», «Ленивка», «Девкины бани», «Агашка», «Заверняйка», «Красилка», «Облупа», «Щипунец», «Феколка», «Татьянка», «Плющиха». Москвичи любили посещать питейные заведения, и не только мужчины.
Московский бытописатель Иван Кондратьев, сам большой любитель заложить за воротник, взялся и написал в 1893 г. об истории кабацкой Москвы:
«Любопытно хоть коротко проследить исторически, как наш народ шел к милой для него теперь отраве. До 1389 г. всякая питейная продажа в России была вольная, так же как и всякие харчевные припасы; но в упомянутом году ханы татарские, обладавшие Россиею, продажу и употребление крепких напитков строго запретили, что продолжалось до времен царя Иоанна Васильевича Грозного.
В 1552 г. по велению этого государя для его ужасной опричнины был построен первый кабак. Место было избрано на Балчуге, за Живым (через Москву-реку) мостом, между нынешним Москворецким и Чугунным (через канал) мостами. Вино в этом кабаке не продавалось, но он, собственно, выстроен был для того, чтобы опричники пили в нем бесплатно. По уничтожении опричнины в кабаке вино начали уже продавать за деньги. Однако же нововведение это народу не нравилось как потому, что опричники производили в кабаке буйство, так и потому, что хлебное вино было почти новостью и народ любил еще квас, пиво и мед. Внимая ропоту и негодованию народа, благочестивый царь Федор Иоаннович тотчас же по вступлении своем на престол приказал кабак уничтожить.
Борис Годунов для увеличения государственных доходов приказал первый кабак снова возобновить, а когда вступил на престол сам, то продажу крепкого вина, пива и медов отдал частным лицам на откуп. Народ хотя и роптал по этому поводу, но уже далеко менее.
Царь Михаил Федорович, желая удержать народ от зарождавшегося пьянства, повелел уничтожить все кабаки, но учредил конторы, в которых продавалось вино в известном количестве. Мера эта никакой пользы не принесла.
При царе Алексее Михайловиче определено быть в каждом городе по одному кабаку, а в Москве – трем, но кабаки вскоре превысили это число. Народ вошел во вкус.
Таким образом, с легкой руки опричников Москва начала «испивать» первая, и до того «испивать», что нашему посольству, бывшему в Испании в 1667 г., показалось за диковину, что оно на улицах Мадрида не встречало пьяных. Вот как об этой диковине записано в статейном списке посольства: «Гишпанцы не упьянчивы: хмельного питья пьют мало и едят по малу. В Гишпанской земле будучи, посланники и все посольские люди в семь месяцев не видали пьяных людей, чтобы по улицам валялись или, идучи по улице, напився пьяны, кричали».
Петр I продажу водки возложил на ратуши, и оттого при нем государство уже ощутило значительный и верный доход. Особенно увеличилось пьянство при Петре. Присяжные «питухи» его времени, Зотов и Батурлин, верно, на свой пай выпили немного меньше, чем вся Русь с 1389 по 1552 г., то есть по год построения первого кабака на Балчуге. Попойка обыкновенно началась выпивкой кубка за царское величество, за царицу и за каждую особу из царской фамилии, потом за патриарха, за непобедимое оружие, за каждого из присутствующих. Не выпить полного кубка считалось непочтением к той особе, чье здоровье пили; хозяин же, обыкновенно начиная неотступною просьбою, убеждал выпивать до капли.
При Петре Великом первым тостом был кубок о призвании милости Божией, а вторым – благоденствие флота, или, как его называл сам Петр, «за семейство Ивана Михайловича Головина». За вторым тостом следовали уже другие. Часто (особенно при спуске кораблей) пирушки и попойки были весьма веселы. Так, например, 27 июля 1721 г., при спуске корабля «Пантелеймон», видели в одном углу князя Кантемира, борющегося с петербургским обер-полицеймей-стером графом Девиером; а в другом старик адмирал Апраксин со слезами на глазах дрожащею рукою подносил последний кубок полусонным своим приятелям.
Везде слышны были цоканье стаканов и обеты вечной дружбы; изредка шумели и спорили. Некоторые из петровских приближенных имели особенную способность угощать своих посетителей. Таков был князь-кесарь Ромодановский, таков же был и упомянутый выше адмирал Федор Матвеевич Апраксин. «Часто, – сообщают современники, – видели этого почтенного старика с обнаженною головою, покрытою сединами, стоящего на коленях перед упрямым гостем с просьбою осушить еще последний кубок. Скажите, кто бы не уважил почтенного генерал-адмирала!»
Можно сказать положительно, что со дней Петра брага и водка стали в русской семье неизменными спутниками пира, похорон, свадьбы, драки, мировой сделки и скромной благодушной беседы.
С 1746 г. русскому человеку надлежало уже положительно влюбиться в свою родственную влагу. Указ говорил: «Конфисковать, ежели кто вывезет из-за границы в Россию хлебное вино простое, двойное и водки хлебные». Надо полагать, именно с этих-то дней и начинается химический процесс превращения вина в водку или спирта в водку специальную, и русский человек всем сердцем привязывается к кабаку. В старину однако ж кабаки назывались кружалами, от кружек, в которых подавалось вино, потом фортинами – от меры вина около штофа. Название «питейных домов» кабакам дано в 1779 г.
Неизв. художник. Московский дворик близ Волхонки, 1830-е гг.
Кабак – это был клуб простого народа, где велась беседа по целым дням и ночам. Оттого и пословицы: «Людей повидать, в кабаках побывать», «Где хотите, там и бранитесь, а на кабаке помиритесь», «Где кабачок, там и мой дружок». При некоторых кабаках были игры «не на деньги, но для приохочивания покупателей на напитки и для приумножения казенного дохода и народного удовольствия». Прежде над кабаками были гербы, а по праздникам знамена, флаги, вымпела, но потом все это воспретили и дозволили только простые надписи. Одно время ставили елку, и так как эти заведения приносили большой доход, то и сложилась пословица: «Елка зелена, денежку дает». «В 1626 г. в Москве было только 25 кабаков, в 1775 г. на 200 тысяч жителей – 151, в 1805 г. – 116, а в 1866 г., когда сивуха получила название дешевки – 1248 кабаков. Теперь, по крайней мере в столицах, мы избавлены от этих милых заведений»[3].
«Милых» заведений, как их назвал Иван Кондратьев, и сегодня в Москве в избытке…
Волхонка – одна из старейших московских улиц по времени своего образования и заселения. Двухэтажная застройка, доставшаяся в наследство от века XIX, гармонично дополнилась четырех-пятиэтажными домами начала XX в. и занимает весь квартал. Владельцами домов, предстающих ныне нашему взору, были представители богатых сословий московского общества. В советское время их сменили жильцы коммуналок, в которые были превращены бывшие дворянские усадьбы и доходные дома.
Волхонка относится к тем немногим московским улицам, на которых в годы советской власти не построили почти ни одного здания. Зато разрушено было немало. В 1931 г. взорвали храм Христа Спасителя для строительства на этом месте Дворца Советов, в 1932-м снесли церковь Николы Стрелецкого, стоявшую на пересечении со Знаменкой. В 1938 г. разобрали дом 1, мешавший въезду на новый Большой Каменный мост. И хотя новостроек советского времени на Волхонке почти нет, снесено было порядочно. Изрядно «почистили» многие усадьбы Волхонки – Голицыных, Волконских, Шуваловых, Михалковых…
Если бы воплотился в жизнь план строительства Дворца Советов, то не о чем было бы сегодня писать, так как Волхонка становилась по этому плану частью огромной площади, созданной на пересечении двух широких проспектов: Северный порт – Южный порт и Измайлово – Юго-Запад, а здание Музея изобразительных искусств и вовсе предполагалось перенести еще дальше от красной линии улицы. Лишь война помешала планам преобразователей красной Москвы.
Но, как известно, свято место пусто не бывает. К Волхонке это выражение имеет более чем прямое отношение. Долгое время, начиная с 1960-х гг., над Волхонкой чадил своими парами хлора бассейн «Москва», причиняя немало вреда Музею изобразительных искусств. Бассейн раскинулся аккурат на месте взорванного храма.
И казалось, что надо было бы после всего этого оставить Волхонку в покое. Но нет. В 1972 г. в Москве с хлебом-солью встречали президента США Ричарда Никсона. С хлебом-солью – это, конечно, преувеличение. Но визит этот и впрямь был исторический. Это сейчас американские президенты наезжают в Москву чуть ли не ежегодно. А тогда впервые в истории в столицу СССР, государства, которое Соединенные Штаты Америки долго не признавали и так много сделали для его уничтожения, прибыл американский президент. Президент США Никсон и прибывшая с ним орда помощников, бизнесменов, журналистов и прочей публики должны были увидеть действительно образцовый социалистический город. Поэтому из Москвы убрали за 101-й километр не только тех, кто, так сказать, вел антиобщественный, аморальный образ жизни, но и стерли с лица земли все остальное, ветхое и старое, что могло попасться на глаза придирчивым янки.
Так обратили внимание и на обветшалость тех домов Волхонки, которые были видны с Боровицкой площади. Эти здания бросались в глаза из окон лимузинов, проносящихся по Знаменке прямо в Боровицкие ворота Кремля. Вполне возможно, если бы не визит американского президента, стояли бы эти дома и сейчас. А тогда их просто снесли. Практика вполне обычная для тех лет. Вопрос о реставрации даже и не рассматривался. Зато какая экономия для бюджета!
Что же за дома снесли на Волхонке и с чьими именами они связаны?
В доме 1 жил основоположник научной реставрации в России и директор Московского дворцового архитектурного училища Ф.Ф. Рихтер. Благодаря ему многие храмы и соборы Первопрестольной сохранились до наших дней. На работу Рихтеру ходить было недалеко, через дорогу – училище находилось в Кремле, в здании Сената. В 1848–1852 гг. к Рихтеру захаживал Н.В. Гоголь, интересовавшийся у хозяина историей московского зодчества.
Дома 2–4: в XVII в. в этих местах стояли палаты окольничего Федора Михайловича Ртищева, сподвижника и друга царя Алексея Михайловича. Ртищев при жизни получил известность как просветитель и благотворитель, основатель Андреевского монастыря в Москве, а также больниц, школ и богаделен. При Андреевском монастыре он создал так называемое Ртищевское братство, занимавшееся переводом книг. В 1652 г. в обители открылось училище, где обучали грамматике, разным языкам, риторике и философии. А после смерти Ртищева училище было переведено в Заиконо-спасский монастырь, став основой Славяно-греко-латинской академии. Неудивительно, что современники называли его «милостивым мужем», то есть человеком, оказавшим многие благодеяния и милости.
В память о Ртищеве было составлено «Житие милостивого мужа Федора, званием Ртищев», что было весьма редким явлением для мирского человека. Василий Ключевский сравнил его с маяком, подобным тем, которые «из своей исторической дали не перестанут светить, подобно маякам среди ночной мглы, освещая нам путь». Образ Федора Ртищева запечатлен на памятнике «Тысячелетие России», поставленном в Новгороде в 1862 г.
В большом доме 5 в 1830—1850-х гг. жила семья Полуденских. Отец – Петр Семенович Полуденский, действительный статский советник, почетный опекун Московского опекунского совета. В 1834 г. пожалован чином тайного советника, с 1837 г. сенатор. Его сын – известный библиограф Михаил Петрович Полуденский, основатель журнала «Библиографические записки», секретарь Общества любителей российской словесности при Московском университете, с 1868 г. – церемониймейстер Высочайшего двора. В гостях у Полуденских часто бывал исследователь русского фольклора А.Н. Афанасьев, издавший «Народные русские сказки».
В 1860-х гг. в этом же доме проживал известный библиофил Г.И. Геннади, всю свою жизнь отдавший собиранию редких книг. Его уникальное собрание из более чем пятнадцати тысяч книг, к сожалению, оказалось распродано после смерти владельца в 1880 г. Кроме того, он занимался и издательской деятельностью, переиздавал сочинения
А.С. Пушкина, за что удостоился эпиграммы С.А. Соболевского:
О, жертва бедная двух адовых исчадий,
Тебя убил Дантес и издает Геннади.
Руководствуясь благим намерением сохранить каждое пушкинское слово, Геннади вставлял в текст где надо и не надо зачеркнутые самим поэтом строки. Можно себе представить, что из этого получилось и какая вышла книга. Вот потому-то Соболевский и разразился столь обидной эпиграммой.
Почти в эти же годы по данному адресу квартировал художник И.Н. Крамской. А в 1910-х гг. в доме жил ученый-филолог А.М. Пешковский, внесший неоценимый вклад в изучение русского языка. Книги его до сих пор переиздаются, например «Русский синтаксис в научном освещении».
Здесь Пешковского посещал его друг поэт Максимилиан Волошин, читавший хозяину дома свои стихи, позднее составившие книгу «В год пылающего мира», вышедшую в 1915 г.
Дальше речь пойдет о домах, которые еще пока стоят на Волхонке.
