Александр Амфитеатров
Тать в нощи
– В объезд, что ли, Феофил? – спросил Аристов. Кучер долго молчал. Потом влез на козлы и взял вожжи.
– Слева объедем, – сказал он.
Кони тронулись шагом. Кибитку сильно тряхнуло, кузов застонал и глубоко опустился в снег.
– Куда ты заехал, мошенник? куда? – закричал Аристов.
– А почем я знаю? – равнодушно возразил Феофил.
– А! каков? «Почем знаю?!» какой же ты, бестия, кучер после этого.
– Кучер! нешто кучеру с попущеньем естества равняться возможно? Говорил: не надо ехать, пути нет, – так не послушали, а я чем виноват? я человек подневольный…
– Поговори, поговори у меня! завтра же расчет получишь!
– Вся ваша воля!..
– До завтра-то нас еще, может быть, и на свете не будет, – проворчал акцизный.
– Типун бы вам на язык! каркает же человек Бог знает что, да еще в такую минуту! – сердито прикрикнул Аристов и стал будить о. Викторина – Батя, а батя! полно вам, вставайте!
– А? что? приехали?.. – забормотал священник.
– Приехали! как же! в сугробе сидим… да проснитесь же вы!
О. Викторин поднял голову, осмотрелся.
– Ну, а я-то что же тут поделаю? – развел руками он, фаталистически глядя в серую даль, пожал плечами, крепче завернулся в рясу и опять лег.
– Эка флегма ходячая! Сказал бы я тебе теплое словцо, не будь ты духовным лицом…
– Замерзнем! – со слезами в голосе пролепетал акцизный.
– Как есть! – невозмутимо отозвался с козел Феофил.
– Нет… у меня ряса теплая… – глухо прозвучало со дна кибитки.
Феофил три раза ходил искать дорогу и возвращался ни с чем. Аристов пил водку из дорожной фляжки и ругался, акцизный уныло молчал, о. Викторин храпел.
Так прошло минут десять. Вдруг со стороны долетели слабые, звенящие звуки… Кони подняли головы.
– Колокольчик, – живо сказал Феофил, зашевелив вожжами. – И кибитка, слышно, ухает… Но, милые! вывози на устреток!
– А может, они тоже плутают, как и мы?..
– Все с людьми веселее.
Аристовский и дальний колокольчик стали перекликаться, словно аукаясь. Неизвестные ездоки тоже искали мартыновщинских гостей, но чужой колокольчик звучал ровнее, быстрее, увереннее: очевидно, незнакомцы ехали по твердой полосе. Свистом, гиканьем, перекликами путники помогали звонкам и наконец нашли друг друга, съехались.
– Кто такие? – раздался зычный окрик из чужой кибитки.
– А вы кто?
– Мы Сидорюки, мещане.
– Из города?
– В Мартыновщину, – не расслышав вопроса, дали ответ чужаки.
– Вот и мы туда же… попутчики, значит.
– Чудесное дело!
– Путь-то у вас есть ли?
– Есть. Езжайте за нами. До Мартыновщины четырех верст не осталось – дорога гладкая.
– Вот и выбрались! – засмеялся Аристов, хлопая озябшими руками в шерстяных варежках, – а вы уж и заныли! баба! – попрекнул он акцизного.
– И все-таки глупо, что мы поехали.
– Э! снявши голову, по волосам не плачут. Да и что мы потеряли? Дома сидели бы, скучали, дулись в шашки, нарезались бы рябиновки, а она у меня прескверная. У Антипа же повар отличный, вишневка изумительная, сам он сыграет нам на гитаре, а Фаинку… вы его Фаинку видали?
– Знаю. Тумба.
– А вам в курской деревне Венеру Медицейскую подай? Эх вы, баловники!.. Фаинку плясать заставим: мастер баба на это. Что ж? не интересно, скажете?
– Вот кабы мы замерзли или волки нас съели, был бы вам интерес!
– Если бы да кабы росли во рту грибы! Слушать тошно. Что за молодежь нынче стала! кисляй на кисляе!
– Что ж вы ругаетесь?
– Я не про вас, а так вообще, факт констатирую. Возьмите меня или Савросеева: чем не молодцы? Крепыши!.. Страха не страшусь, смерти не боюсь!.. а мне за пятьдесят. В ваши годы я в прорубях купался, а о метелишках и волчишках и разговаривать бы постыдился.
– Я, признаться, о волках так только, к слову сказал. Я другого потрухивал. Говорят, Беглец по околотку бродит.
– Вот еще, куда его черт понесет в такую вьюгу? Он хоть и каторжник, а все небось свою шкуру жалеет.
