Александр Амфитеатров
Женщина в общественных движениях России

VI

«Много, очень много обвиненій сыпалось на насъ со стороны г. прокурора. Относительно фактической стороны обвиненій я не буду ничего говорить, – я всѣ ихъ подтвердила на дознаніи, но относительно обвиненій меня и другихъ въ безнравственности, жестокости и пренебреженіи къ общественному мнѣнію, относительно всѣхъ этихъ обвиненій я позволю себѣ возражать и сошлюсь на то, что тотъ, кто знаетъ нашу жизнь и условія, при которыхъ намъ приходится дѣйствовать, не броситъ на насъ ни обвиненія въ безнравственности, ни обвиненія въ жестокости».

Эти спокойныя, скромныя слова русской дѣвушки-революціонерки были произнесены почти что подъ висѣлицею: это послѣднее слово подсудимой Софьи Перовской въ отвѣтъ на обвинительную рѣчь Муравьева, по дѣлу 1-го марта. Въ половинѣ девяностыхъ годовъ я имѣлъ случай познакомиться съ старымъ свитскимъ генераломъ, который допрашивалъ Перовскую. Этотъ человѣкъ пропустилъ сквозь свои руки сотни, если не тысячи, борцовъ русскаго освободительнаго движенія, смотрѣлъ на нихъ съ чиновнаго высока, равнодушно-злобно, какъ на беззащитнаго врага, подлежащаго, сколько онъ тамъ ни барахтайся, роковому, непремѣнному растоптанію. Но Перовскую онъ уважалъ.

– За что?

Генералъ долго молчалъ, потомъ признался:

– Ужъ очень она насъ презирала. Другія ненавидѣли, a эта презирала.

Мужество сознательнаго энтузіазма борьбы и презрѣнія къ врагу не оставило Перовскую до роковой петли. Ужасный экзаменъ смертной казни былъ ею выдержанъ съ безпримѣрнымъ мужествомъ. Почти неслыхавная вещь произошла: всѣ казнимые, какъ бы храбро ни встрѣчали конецъ свой, блѣднѣютъ на эшафотѣ, a Софья Перовская вдругъ загорѣлась румянцемъ, точно невѣста предъ алтаремъ.

Софья Перовская – заключительное по энергіи слово того политическаго энтузіазма, въ которомъ жила и которымъ жила женщина семидесятыхъ годовъ. Лучшую характеристику этого энтузіазма дала въ 1874 году записка испуганнаго врага – знаменитый докладъ министра юстиціи гр. Палена. Этотъ докладъ приписываетъ главный успѣхъ революціонной пропаганды «имѣющимся въ ея средѣ въ немаломъ количествѣ молодымъ женщинамъ и дѣвушкамъ», содѣйствовавшимъ «покрыть сѣтью революціонныхъ кружковъ большую половину Россіи». Изъ 23 пунктовъ пролаганды, поименованныхъ Паленомъ, 6 находились подъ руководствомъ женщинъ: Іешернъ фонъ Герцфельдъ, Субботиной, Цвѣтковой, Андреевой, Колесниковой, Брешковской, Охременко. Паленъ съ нескрываемымъ ужасомъ отмѣчаетъ факты многочисленныхъ побѣдъ революціи въ семейныхъ нѣдрахъ самыхъ, казалось бы, благонадежныхъ и монархическихъ очаговъ. «Такъ, – жалуется онъ, – жена оренбургскаго жандармскаго полковника Голоушева не только не отклоняла сына своего отъ участія въ дѣлѣ, а, напротивъ того, помогала ему совѣтами н свѣдѣніями. Такъ, весьма богатая и уже пожилая женщина, курская помѣщица Софья Субботина, не только лично вела революціонную пропаганду среди ближайшаго крестьянства, но склонила къ тому же свою воспитанницу Шатилову и дочерей, даже несовершеннолѣтнихъ, посылала доканчивать образованіе въ Цюрихъ. Такъ, дочери дѣйствптельныхъ тайныхъ совѣтниковъ., Наталья Армфельдъ, Варвара Батюшкова и Софья Перовская, дочь генералъ-маіора Софья Лешернъ фонъ Герцфельдъ и многія другія шли въ народъ, занимались полевыми поденными работами, спали вмѣстѣ съ мужиками, товарищами по работѣ, и за всѣ эти поступки, по-видимому, не только не встрѣчали порицанія со стороны своихъ родственниковъ и знакомыхъ, а, напротивъ, сочувствіе и одобреніе». По счету Палена, на 620 мужчинъ, привлеченныхъ въ 37 губерніяхъ по политическимъ дѣламъ, приходится 158 женщинъ. Это отношеніе 1:4, очень характерно, – болѣе того: оно національно, если мы вспомнимъ указанное выше 25 %, 30 %-ное отношеніе женщинъ къ мужчинамъ въ простонародныхъ бунтахъ николаевскаго времени и въ ссылкѣ за неповиновеніе помѣщичьей власти.

Женщины чайковцевъ, женщины долгушинцевъ, женщины нечаевскаго дѣла… Но первымъ политическимъ процессомъ, который потрясъ общество зрѣлищемъ именно женской революціонной готовности, остается все-таки «дѣло пятидесяти», съ шестнадцатью обвиняемыми женщинами. Изъ нихъ шесть пошло на каторгу, двѣ – въ рабочій домъ, a остальныя – въ Сибирь на поселеніе.

 
Глазамъ не вѣрю —
На казнь идти и гимны пѣть
И въ пасть некормленному звѣрю
Безъ содроганія глядѣть!
 

Это мрачное нзумленіе майковскаго Деція охватило всю старую Россію, когда предъ нею, какъ восторженно разсказываетъ Степнякъ, «лучезарныя фигуры дѣвушекъ, съ спокойнымъ взоромъ и съ дѣтски безмятежной улыбкой на устахъ, прошли туда, откуда нѣтъ возврата, гдѣ нѣтъ мѣста надеждѣ». Умирающій Некрасовъ послалъ участницамъ дѣла стихотвореніе – последній стонъ своей измученной души. Потрясенный, растерянный Полонскій явился простодушнымъ выразителемъ общественнаго смущенія, написавъ чуть ли не лучшую и самую страстную свою вещь:

 
Что мнѣ она? Не жена, не любовница
И не родная мнѣ дочь;
Такъ, отчего жъ ея доля проклятая
Спать не даетъ мнѣ всю ночь?
и т. п.
 

A Тургеневъ глубоко задумался и пріѣхалъ въ Петербургъ, чтобы присутствовать на политическомъ процессѣ Южно-русскаго рабочаго союза, отдѣленномъ отъ «дѣла пятидесяти» двумя мѣсяцами. И въ высшей степени знаменательно, что сербскій переводчикъ «Нови» не нашелъ лучшаго способа комментировать этотъ политическій романъ, какъ – приложивъ къ нему предисловіемъ послѣднее слово С. И. Бардиной. Впослѣдствіи Тургеневъ посвятилъ памяти Софьи Перовской свой знаменитый «Порогъ».

У каждаго политическаго движенія есть свои мистики. Одинъ изъ нихъ, въ глухомъ сибирскомъ городкѣ, увѣрялъ меня, что для русской женской эволюціи вообще, a для революціи въ особенности, апокалипсическое имя – Софья. Оно, дѣйствительно, чрезвычайно часто повторяется и въ боевыхъ революціонныхъ реляціяхъ: Софья Перовская, Софья Лешернъ, Софья Бардина, Софья Гинсбургъ, и въ лѣтописяхъ научнаго женскаго движенія: Софья Кавелина, Софья Ковалевская. Софьѣ Перовской, какъ террористкѣ, суждено было взять самую высокую ноту революціоннаго діапазона. Софьѣ Бардиной – выпало на долю суммировать причины, сдѣлавшія русскую женщину душою революціи. Ея знаменитое послѣднее слово на судѣ – евангеліе той «мирной культурной пропаганды», которою дышало русское освободительное движеніе до перелома, ознаменованнаго выстрѣломъ Вѣры Засуличъ. Я позволю себѣ напомнить два мѣста изъ этой общей программы, гдѣ Софья Бардина, какъ женщина, говоритъ за женщинъ:

– Относительно семьи я также не знаю: подрываетъ ли ее тотъ общественный строй, который заставляетъ женщину бросать семью и идти для скуднаго заработка на фабрику, гдѣ неминуемо развращаются и она, и ея дѣти; тотъ строй, который вынуждаетъ женщину, вслѣдствіе нищеты, бросаться въ проституцію и который даже санкціонируетъ эту проституцію, какъ явленіе законное и необходимое во всякомъ благоустроенномъ государствѣ; или подрываемъ семью мы, которые стремимся искоренить эту нищету, служащую главнѣйшей причиной всѣхъ общественныхъ бѣдствій, въ томъ числѣ и разрушенія семьи?

И – конецъ рѣчи, который хорошо и справедливо звучитъ еще и для нашихъ дней: