Александр Амфитеатров
Дьявол
Любопытный случай бесноватости, так сказать каталептической, сообщает из практики своей протопоп Аввакум. «Была у меня в дому, молодая вдова, – давно уж, и имя ее забыл! помнится, Евфимией звали, – ходит и стряпает – все делает хорошо. Как станет в вечер правило начинать, так бес ее ударит о землю, омертвеет вся и яко камень станет, кажется, и не дышит, – растянет ее на полу и руки и. ноги, – лежит яко мертвая. Я «О всепетую» проговори, кадилом покажу, потом крест ей положу на голову и молитвы Великого Василия в то время говорю: так голова под крестом свободна станет, баба и заговорит: а руки, и ноги, и тело еще каменно. Я по руке поглажу крестом: так и рука свободна станет; я также по другой: и другая освободится так же; и я по животу: так баба и сядет. Ноги еще каменны. Не смею туды гладить. Думаю, думаю, да и ноги поглажу: баба и вся свободна станет. Восставше, богу помолясь, да и мне челом. Прокуда таки не бес ништо в ней был, много время так в ней играл».
Вместе с тем дьявол играет больным, как своей куклой. То увеличивает его силы во сто раз, то наводит на него обмороки и каталепсию, то поднимает его над, землей и качает в воздухе, то швыряет на землю; перегибает пополам, ставит вверх ногами, скручивает клубком, заставляет вертеться волчком, кататься обручем, кувыркаться, извиваться, проделывать тысячи странных, диких, смешных и страшных движений, которые XIX век объясняет истеро-эпилепсией и болезненным состоянием нервных центров. «И по мале времени, – рассказывает автор повести о Соломонии Бесноватой, – они окаяннии демони пришедше; бывши ей единой в дому отца своего, и начата ее бросати ов демон во един угол храмины, ин такоже во иный угол, ов на палати, ин же на печь, и тако мучаху ее многи часы, и взяша некое уже и привязавше за шию ея, и взяша камень жерновый, и воздевше на уже и положиша на лице, и на перси ея, и на столе прорезаша диру, и тут же воздевше, и повесивше ее совсем к стропу храмины. Слышавше же соседи над нею бывшее, и поведаша отцу ея; он же пришед, и не виде никого же во храмине, токмо ея едину лежащу, и уже на выи ея, и. камень, и стол, и не веде она, како отрешися от верху храмины, бывши ей аки мертве на многи часы от того мучения, и едва прочнуся». И тут повествователь дает замечательную подробность – о постигшей Соломонию истерической анестезии: «видеша тело ея все избито, посине, а болезни она никако же чюяше». Заставляет жертву свою лаять собакой, мычать быком, каркать вороном, шипеть змеею, как душа, в аду, и часто выбрасывает через рот одержимого знаки своего присутствия: огонь и зловонный дым. Все эти симптомы, за исключением последнего, угасшего вместе со средними веками, можно и сейчас слышать на сельских храмовых праздниках от кликуш, а в клиниках – от истеричек, и эпилептиков. Так маялась Соломония Бесноватая, когда повезли ее в Устюг Великий, и увеличила она, собой там число мечущихся по церквам, прерывая богослужение, по-звериному вопящих кликуш: «и стояще во церкви во время божественный литоргии, и на святем евангелии, и на великом сходе, и на приношении, и на спрошении, и они, окаяннии демоны, в ней живуще, пометаху ея о помост церковный. Людем же зрящим, мнеша ей от метания мертве быти, окаяннии же они демони яко свинии, вижаще, и стонуще, и иными, многими гласы в слух слыщати; утроба же ея в то время велми надымаяся и зле мучима; едва во ум прихождаше».
Одни одержимые, в когтях дьявола, быстро приобретали тощий вид, как бы остекленные глаза, землянистый цвет лица, худобу и дряблость тела. Других, наоборот, дьявол сохранял в самом цветущем виде.
Еще резче изменялась психика больного. Он совершенно терял свою личность и находил ее лишь изредка, в светлые промежутки, да и то очень слабо, безвольно. Вместо одной души, в нем сидело ведь теперь несколько душ: своя плюс то количество демонов, которое в нем уместилось. Вместо цельной волевой личности получалось слияние двух, трех, десятков, сотен, тысяч, чуть не миллионов воль, в потопе которых воля больного распылялась, как дробь с подавляюще громадным знаменателем.
Бесноватые, обыкновенно, проявляли глубокое нравственное развращение, которое в средние века определялось прежде всего неуважением к религии. Они хулили бога, святую деву и святых, смеялись над догматами веры и обрядами культа, выражали отвращение к таинствам церкви, священникам. Будучи во власти отца лжи, одержимые обыкновенно отчаянно лгали, а иногда, наоборот, вдруг, ни с того ни с сего, начинали говорить правду, о которой их никто не спрашивал и которая даже шла прямо во вред дьяволу, в них сидевшему и говорившему их устами. Так, одни одержимые весьма красноречиво проповедовали против идолопоклонства и ересей: другие указывали, где найти такие-то и такие-то еще неизвестные мощи; третьи обличали тайные пороки и таковые же добродетельные деяния своих ближних; четвертые сами называли лицо, которое в состоянии выгнать из них сатану. Не надо думать, чтобы одержимость соединялась непременно с атеизмом или вольномыслием, – напротив, ей весьма часто подвергались люди вполне религиозные и даже ханжи, сохранившие свое святошество даже на фоне своих бесовских припадков.
Умственные способности бесноватых то понижены и приподняты, то приподняты и обострены; одни одержимые немели, как рыбы, другие становились невероятно болтливы. Бесчисленное множество их говорило на языках, которых они никогда не изучали. Другие получали прозорливость – открывали самые сокровенные тайны, указывали где искать потерянные либо украденные вещи, рассказывали события, происходящие в дальних странах, как будто видели их своими глазами, иногда даже предсказывали будущее. О бесцеремонной их манере обличать грехи своих заклинателей было уже говорено. Непочтительность к недостойным заклинателям бес, как известно, проявил еще в апостольский век.
«Даже некоторые из скитающихся иудейских заклинателей стали употреблять над имеющими злых духов имя господа иисуса, говоря: заклинаем вас иисусом, которого павел проповедует. Это делали какие-то семь сынов иудейского первосвященника Скевы. Но злой дух сказал в ответ: иисуса знаю, и павел мне известен, а вы кто? И бросился на них человек, в котором был злой дух, и, одолев их, взял над ними такую силу, что они, нагие и избитые, выбежали из этого дома».
В русской старине заклинания бесов подробно, с наивностью глубокой веры, описаны протопопом Аввакумом, много их практиковавшим. По его словам, бес выходит из-под власти заклинателя, как скоро этот последний не чувствует себя в момент заклинания безупречным от греха, хотя бы и не весьма значительного. «Да у меня ж был на Москве бешаной, – Филипом звали, как я ис Сибири выехал. В углу в ызбе прикован к стене: понеже в нем был бес суров и жесток, бился и дрался, и не смели домашние ладить с ним. Егда же аз грешный и со крестом и с водою прииду, повинен бывает, и яко мертв падает пред крестом и ничего не смеет делать надо мною. А в дому моем в то время учинилося нестройство: протопопица з домочадицей Фетиниею побранились, – дьявол ссорил не за што. И я пришел; не утерпя, бил обеих и оскорбил гораздо в печали своей. Да и всегда такой я, окаянный, сердит, дратся лихой. Горе мне за сие: согрешил пред богом и пред ними. Таже бес в Филиппе вздивьял и начал кричать и вопить и чепь ломать, бесясь. На всех домашних ужас нападе и голка бысть велика зело. Аз без исправления приступил к нему, хотя ево укрепить, но бысть не по прежнему. Ухватил меня и учил бить и драть всяко; яко паучину, терзает меня, а сам говорит: попал ты в руки мне! Я токмо молитву говорю, да без дел и молитва непользует ничто. Домашние не могут отнять, а я сам отдался. Вижу, что согрешил: пускай меня бьет. Но, – чюден господь! – бьет, а ничто не болит. Потом бросил меня от себя, а сам говорит: не боюсь я тебя! Так мне стало горько зело: бес, реку, надо мной волю взял. Полежав маленько, собрался с совестью, вставше, жену свою сыскал и пред нею прощатца стал. А сам ей, кланяясь в землю, говорю: согрешил, Настасья Марковна, прости мя грешного. Она мне также кланяется. Посем и с Фетинией тем же подобием прощался. Таже среде горницы лег и велел всякому человеку себя бить по пяти ударов плетью по окоянной спине: человек было десяток, другой, – и жена, и дети за епитимию. И плачют бедные и бьют, а я говорю: аще меня кто не биет, да не имать со мною части и жребия в будущем веце. И оне нехотя бьют, а я ко всякому удару по молитве исусовой говорю. Егда же отбили все, и я, встав, прощение пред ними ж сотворил. Бес же, видев беду неминучую, опять ис Филиппа вышел вон. Я Филиппа крестом благословил, и он по старому хорош стал».
Так как в московской Руси нравственный уровень духовенства стоял очень, невысоко, то почти каждая практика заклинателя сопровождалась скандалами бесов-сатириков и обличителей, – Ох, вы, пожиратели! – кричит попам дьявол, бушевавший в Москве «у Спаса на Куличках». Ну, где вам справиться со мной? Сами пьяны, как свиньи, а хотели, меня выгнать… Дьяволы, которые одержали Соломонию Бесноватую, также наговорили неприятных правд попам, явившимся их заклинать из Устюга Великого, привели духовенство в стыд и заставили замолчать: – «и каков человек в каких речах, оспорит их, или учнет бранить, и они, окаяннии враги, всяких людей браняще и обличающе всякими греховными виды, кто что сотворил каков грех, и обнажающие совесть всякого человека, и много прящеся отхожаху».
Одержимость была распространена между женщинами гораздо больше, чем между мужчинами. Иногда она распространялась, как заразная болезнь, эпидемически. Первый бесноватый или бесноватая становились очагами, разливавшими вокруг себя адское пламя, и в короткое время, оно охватывало целые деревни, даже округа, а еще чаще монастыри и, в особенности женские. Достаточно вспомнить общеизвестный религиозно-политический процесс урсулинок в Лудене, в котором кардинал Ришелье свел свои счеты со священником Грандье, отправив его на костер, как волшебника, вселявшего сатану. Это дело XVII века особенно громко только потому, что оно было уже из последних, и гуманность века была возмущена грубой несправедливостью и наглым цинизмом, с которым Ришелье эксплуатировал в свою пользу пережитки уже разрушенного суеверия. Раньше же подобные эпидемии насчитываются десятками случаев. Интересующиеся могут найти их, – чтобы не рыться в старинных книгах, сохранившихся только у любителей, да в национальных и академических библиотеках, – у Кальмейля, в его классическом труде «De la Folle» etc. Сочинение это, при всей устарелости своих психологических взглядов и психиатрических методов, остается наиболее полным, как исторический свод и обзор демономанической казуистики. В высокой степени замечательное явление представляли собой эпидемии танцев, разливавшиеся по городам Европы с силой, которая легко могла показаться сверхъестественной. Гейне когда-то хотел написать балет «Танцующая Женева». Но такие противовольные балы пережило множество городов. В последних двух десятилетиях XVII века бесовская эпидемия волной прокатилась едва ли, не по всей Германии. Она отнюдь не умерла и по настоящее время, но массовыми и наиболее выразительными явлениями ее овладела религия, в представительстве экстатических сект, провозгласивших ритмические движения необходимым молитвенным обрядом и предуготовлением к восприятию грядущего с небес духа. Таковы английские шэкеры, наши хлысты, в мусульманстве танцующие дервиши и т. п.
Одержимый не мог освободиться от своей одержимости сам собой, необходимо было чтобы ему пришел на помощь кто-нибудь другой. Операция освобождения от дьявола называлась заклинанием, экзорцизмом. Церковь поощрила ее, обратив практику заклинания в своего рода клерикальную профессию и учредив для нее специальный орден заклинателей, экзорцистов. Профессия эта была трудная и сопрягалась с большими опасностями. Часто дьявол, выйдя из бесноватого, входил в изгнавшего его экзорциста. Это слишком понятно психиатрам и врачам, нервных болезней: никто из медиков с такой легкостью не переходит из врачей в пациенты, – как они.
Одержимость могла быть острого характера и протекать в более или менее короткий срок. Могла тянуться хронически и заполнить собой всю жизнь человека, как, например, маялась святая Евстахия Падуанская.
Дьявол всегда выходил неохотно, старался задержаться в теле как можно дольше и даже, будучи вытеснен, старался, на прощанье, повредить и испугать. Часто он испускал при этом ужасные вопли и улетая, вышибал двери, пробивал потолок, разрушал каминную трубу, либо, оставив человеческую жертву свою полу-мертвой на земле, внедрялся в быка, барана или другого домашнего животного. Бывало и так, что бесноватость не кончалась переходом дьявола в животное, а, наоборот, дьявол из животного перекочевывал в человека. Такой случай был в практике протопопа Аввакума с родным его братом. «Егда еще я был попом, духовник царев Стефан Ванифаньтьевич благословил меня образом Филиппа митрополита да книгою Ефрема Сирина, себя пользовать, прочитая, и людей. А я, окаянный, презрев благословение отеческое и приказ, ту книгу брату двоюродному, по докуке ево на лошадь променял. У меня же в дому был брат мой родной, именем Евфимей, зело грамоте был горазд и о церкви велико прилежание имел: напоследок был взят к большой царевне вверх, а в мор и з женой преставился. Сей Евфимей лошадь сию поил и кормил, и гораздо об ней прилежал, презирая и правило многажды. И виде бог неправду з братом в нас, яко неправо ходим по истине, – я книгу променял, отцову заповедь преступил, а брат, правило презирая, о скотине прилежал, – изволил нас владыко сице наказать: лошадь ту по ночам и в день стали беси мучить, – всегда заезжена, мокра, и еле стала жива, Я недоумеюся, коея ради вины бес озлобляет нас так. И в день недельный после ужины в келейном правиле, на полунощнице, брат мой Евфимей говорил кафизму непорочную и завопил высоким голосом: призри на мя и помилуй мя! – и, испустя книгу из рук, ударился о землю, от бесов бысть поражен – начал неудобно кричать и вопить, понеже беси жестоко мучища его. В дому же моем иные родные два брата, – Козма и Герасим… болши ево, а не смели ево держать; и всех домашних, человек с тритцеть, держа его, плачют пред христом и, моляся кричат: господи помилуй!» Бес, напавший на Евфимия, оказался чрезвычайно упорным. Насилу вызвал его Аввакум из брата при помощи святой воды, кадила и молитвы Василия Великого. «Воставше, в третье ту же васильеву речь закричал к бесу: изыде, от создания его. Бес же скорчил в колцо брата и, пружався, изыде, и сел на окошке. Брат же быв яко мертв. Аз же покропил ево святою водою: он, же, очнясь, перстом мне на окошко, на беся сидящего указует, а сам не говорит, связавшуся языку его. Аз же покропил водой окошко: и бес сошел в жерновый угол. Брат же паки за ним перстом указует. Аз же и там покропил водою: бес же оттоля пошел на печь. Брат же и там ево указует. Аз же и там тою же водою. Брат же указал под печь, а сам перекрестился. И я не пошел за бесом, но напоил брата во имя господне святою водою. Он же, вздохня из глубины сердца, ко мне проглагола сице: спаси бог тебя, батюшко, что ты меня отнял у царевича и у двух князей бесовских! Будет тебе бить челом, брат мой Аввакум за твою доброту. Да и мальчику тому спаси бог, который ходил в церковь по книгу и по воду ту святую, пособлял тебе с ними бится. Подобием, он, что и Симеон друг мой. Подле реки Сундовика меня водили и били, а сами говорят: нам де ты отдан за то, что брат твой на лошедь променял книгу, а ты ее любиш». Таким образом, бесноватый, хотя и очувствовался, но не узнавал своих. «И я ему говорю: я, реку, свет, брат твой Аввакум! И он отвещал: какой ты мне брат? Ты мне батько! отнял ты меня у царевича и у князей; а брат мой на Лопатищах живет – будет тебе бить челом. Вот вы зде с нами же на Лопатищах, а кажется ему подле реки Сундовика. А Сундовик верст с пятнадцать от нас под Мурашкиным да под Лысковым течет». Три недели Аввакум «бился с бесами, что с собаками», и не отступили они от Евфимия, пока протопоп не выкупил святую книгу.
Выходил бес то в своем собственном виде, то летучей мышью, ужом, черной птицей, то густым столбом зловонного дыма.
Многие одержимые выздоравливали немедленно, как скоро удавалось вызвать у них рвоту, освободить кишки от ветров или слабительным прекратить запор. Настолько многие, что можно с уверенностью сказать: аптека и медицина сделали для искоренения бесноватости из мира не в одну тысячу раз больше, чем все экзорцисты, церкви, вместе взятые, с тех пор, как она существует. Впрочем, иезуит Джовании Перроне, в своих «Praelectiones theologicae» весьма усердствует определить признаки, по которым можно точнее различить настоящую бесноватость от некоторых болезней, имеющих с ней общие черты. Эти комические усилия, до сих пор встречающие успех в известной среде, показательны в том отношении, – как многим людям нравится искать в своей одержимости мистическую интересность, как до сих пор много охотников на земле скорее вообразить себя игрушкой сверхъестественной силы, чем жертвой недомогания того самого своего тела, которым сотни тысяч миллионов живут, но которое едва десятки тысяч хорошо знают.
Глава шестая
Наваждение дьявольское
Человек всегда имел дьявола рядом с собой, вечно настороже, всегда готового воспользоваться всяким случаем, чтобы вредить, мучить, надоедать. Каждое, самое простое явление житейское могло дать ему повод сделать это.
Св. Григорий Турский рассказывает о священнике по имени Панникий, который однажды, обедая с друзьями, узнал дьявола в мухе, жужжавшей над его стаканом и хотевшей, по-видимому, нагадить в его вино. Опытный в этих делах, Панникий сразу смекнул, в чем штука, и знамением креста положил конец шутке. Но при этом (чудо!) опрокинул стакан, вино пролилось на пол, так что, по интриге дьявольской, бедняга-священник, все-таки, остался без выпивки… Судя по неловкости движений, пожалуй, было уже, в самом деле, довольно?
Были несчастные, которых дьяволы осаждали своими шутками и каверзами не время от времени, но всю жизнь – ночью и днем, во сне и наяву. Любопытнейший пример такого злополучнейшего смертного – картезианец Рикальм, аббат Ментальской обители в Виртемберге. Этот почтенный муж сочинил или издал латинскую «Книгу о кознях, обманах и досаждениях, которые дьяволы делают людям». Это один из наиболее интересных дошедших до нас документов о верованиях средних веков. Рикальм рассказывает о досаждениях, сделанных как ему самому, так и другим. Дьяволы, без малейшего уважения к его сану и возрасту, ругали его поганой волосатой мышью; пучили ему живот и бурлили в брюхе; причиняли ему тошноту и головокружение; устраивали, чтобы руки у него затекали так, что он не мог перекреститься; усыпляли его на клиросе и потом храпели, чтобы другие монахи соблазнялись, думая, будто это он храпит. Говорили его голосом, вызывали в горле перхоту и кашель, во рту – слюну и потребность плевать, залезали к нему в постель, закладывали ему нос и рот так, что не вздохнуть, заставляли его мочиться, кусали его в образе блох. Если он, чтобы преодолеть искушение сна, оставлял руки, поверх одеяла, дьяволы вталкивали их под одеяло. Иногда за столом, они отнимали у него аппетит, тогда помогало одно средство – проглотить немного соли, которой демоны боятся. Сода, пожалуй, пошла бы еще лучше. Шелест, производимый одеждой, когда человек движется, – для Рикальма, – жужжание дьяволов, равно как и всякий звук, исходящий из человеческого тела или вещественных предметов, за исключением колокольного звона: он – дело ангелов. Сипота, зубная боль, мокрота в горле, обмолвки в церковном чтении, бред и метания больных, тоскливые мысли и тысячи мелких движений души и тела это проявление дьявольского могущества. Вот – монах: слушает чтение, а сам мотает вокруг пальца соломинку, – это дьявольские сети. Все, что мы говорим хорошего, это от ангелов, а все дурное – от дьяволов. Так что бедный Рикальм признается, что он уже не знает, когда же и что сам-то он говорит. Но он имел, по крайней мере, то преимущество, что слышал и понимал все разговоры дьяволов между собой, так как, вместо того чтобы говорить на языке, неизвестном Рикальму, они упорно говорили по-латыни и старались выражаться правильно. Поэтому Рикальм, всегда заранее знал о всех их заговорах и уловках, на что дьяволы очень жаловались. Чтобы защититься от нападений адского воинства, Рикальм крестился с утра до вечера: закрещивал лицо, грудь, рисовал крест на ладони левой руки большим пальцем правой и советовал закрещивать все тело, куда только могут достать руки. Однако, он признавался, что, при огромном скоплении демонов, крестное знамение иногда становится бессильным – подобно тому, как сабля перестает быть защитой в слишком тесной толпе врагов. Этим же и объясняется слабость помощи человеку со стороны ангела-хранителя, хотя последний, как известно, никогда не покидает своего клиента. Дьяволов, – говорит Рикальм, – в воздухе, – что пылинок в солнечном луче; более того, самый воздух род дьявольского раствора, в котором утоплен человек. Можно также сказать, что дьяволы одевают собой человека, как панцырь – черепаху, или что они облепляют его, как слой пепла. Один монах, будучи еще послушником, видел однажды, после повечерия, как с неба падал целый дождь дьяволов, образуя бурный поток, катившийся по монастырской площадке. Адский ливень длился до тех пор, покуда послушник не прочел целиком четыре раза псалом Beati quorum, Таким образом, кабалисты, поручавшие каждого человека 11 000 чертей: тысяча – по правую и десять тысяч – по левую, – были еще милостивы. Дьявол покрывал человека отовсюду: спереди, сзади, сверху. К анахорету Гутлаку они наползали в келью через замочную скважину.
По учению некоторых гностиков, природа есть творение проклятых ангелов, материя – зло, противоположение божеству. Альбигойцы проповедовали то же самое. Не достигая такой категорической крайности, средневековый католицизм, приближается к этим мыслям, поскольку он считает всю природу, после грехопадения прародителей, как бы оскверненной и павшей во власть Сатаны. Природа одержима бесом; дух Сатаны наполняет и. покоряет ее. Для монаха, затворившегося в монастыре своем, она – предмет смутного ужаса, мало-мало, что не сплошной лагерь бесчисленных врагов. Непроходимые дебри и мрак чащ лесных, грозные вершины тор, огромная скала, повисшая над пропастью, угрюмые, черные долины, озеро, недвижное среди утесов или векового бора, бешеный поток, который, ревя и пенясь, разрушает ложе свое и ворочает обломки, все это – для монашеского миросозерцания – декорация громадной сцены, за кулисами которой стоит черт и строит свои козни. Нет ничего удивительного, если в средние века, придавленные демоническим миросозерцанием, почти угасло так называемое чувство природы. Полет грозовых туч на небе, полог тумана над землей или морем, ливень, наводняющий реки, град, уничтожающий жатвы, водоворот, поглощающий корабли: все это – и жилище, и действие Сатаны. Он ревет в ветре, пылает в пламени, чернеет во мраке, воет в волке, каркает в вороне, шипит в змее, прячется в плоде, в цветке, в песчинке. Он – всюду, он – душа вещей.
Но, сверх того, некоторые местности земли, казалось, были его излюбленными, и он с народом своим охотнее всего селился в них и владычествовал над ними: пустыни, некоторые леса, вершины гор, кое-какие озера и реки, покинутые города, разрушенные замки, заброшенные церкви. Св. Перегрин исповедник, забредя однажды в темный лес, услышал вдруг страшный шум и увидел себя окруженным бесчисленным множеством демонов, которые все вопили ему, что было мочи:
– Зачем пришел сюда? Это наша чаща. Мы здесь практикуемся на подвиги нашей злобы. Гервасий Тильбюрийский (начало XII века) рассказывает, что в Каталонии есть крутая гора, на вершине которой находится озеро почти черного цвета и недосягаемой глубины, и на том озере – незримый для людей дворец, населенный дьяволами. Св. Филипп из Арджироне прогнал дьяволов с горы Этны. Св. Кутберт очистил от дьяволов захваченный ими остров Farne. Основание многих монастырей начиналось тем, что с будущей их территории надо было прежде всего выжить черта, как старого землевладельца, причем он иногда был очень упрям и не сразу-то сдавался. В истории чудес св. Вильгельма Оранского упоминается о реке, которой завладели дьяволы. Угоне Альвернийский нашел на Востоке целый город, обитаемый дьяволами. Св. Сельпиций, еще будучи ребенком, пошел однажды ночью в одну разрушенную церковь и подвергся грубому нападению двух черных демонов, которые оказались хозяевами того места.
Не было места, куда не мог бы проникнуть и где не мог творить пакостей своих дьявол. Высокие и толстые стены и железом обитые ворота с крепчайшими засовами нисколько не мешали ему врываться в монастыри; и даже самые церкви, по чину освященные, с постоянными в них службами, не были застрахованы от дьявольских вторжений. Где только селились монахи и монахини, там всегда объявлялась и огромная толпа разнороднейших дьяволов. Св. Макарий Александрийский (IV век) видел однажды в собственном городе множество маленьких дьяволов, похожих на черных детей: они деловито расхаживали между монахами и искушали их, одни – поглаживанием век, чтобы сомкнулись сном очи служителей божьих, другие-запуская монахам пальцы в рот, чтобы иноки святые зевали. Петр Преподобный рассказывает о жестоких неприятностях, которые терпели от дьявола иноки аббатства Клюни. Цезарь повествует, что некий аббат Герман видел, как дьяволы выскакивали из стен монастырских, кружились по монастырю, смешиваясь с монахами, бегали в виде крошечных карликов взад и вперед по хорам, испускали искры, либо клубясь под сводами большими мрачными телами с лицами, пламенными, будто из расплавленного железа. Потрясенный подобными видениями, Герман молил бога избавить его от них, что и было ему даровано, но глава демонов явился таки ему еще раз, приняв на прощанье вид огромного глаза, открытого и блестящего, величиной в кулак: совсем Всевидящее Око, только полное соблазна и коварства. Все видит бог – все видит и дьявол. В первобытных монастырях ночной караул выставлялся не только против телесного врага, но и против дьявола – по предупреждающему слову апостола: «Бодрствуйте!».
В скульптурах и картинах, украшающих церкви средних веков, дьяволы изображены в бесчисленных образах и видах, отразивших те галлюцинации, когда монахам мерещились, быть может, в тех же самых церквах настоящие живые дьяволы. Во время службы – сколько раз их видали – они кувыркались перед алтарем, лазили по хоругвям, играли в прятки между скамеек, катались по полу, висели с капителей, тушили свечи, опрокидывали лампады, подкладывали разные мерзости в кадила и даже подсовывали попу требник вверх ногами: вот до чего властна их дерзость! Чтобы развлечь внимание молящихся, они вмешивались в священные песнопения, нарочно фальшивя и козлогласуя самым смешным, образом, подсказывая хористам самые непристойные и позорные обмолвки, либо, на самом трогательном, месте, возьмут, да и оборвут мехи у органа, и он, вместо величественного звука, пискнет, хрюкнет и замолчит. А тем временем демон Тутивилл собирает с уст молящихся каждую ошибку в чтении, каждый промах в произношении и вяжет из них узел, который он, в свое время, в день судный, принесет и развяжет перед перепуганными душами. Девушек, одолеваемых грешными мыслями, и жен, не очень-то верных мужьям своим, демон-искуситель подстерегает у исповедальных будок, нашептывая из-за темных колонн коварные советы лгать духовному отцу либо замолчать перед ним грех свой. Кто не вспомнит тут знаменитой сцены в «Фаусте» Гёте, когда злой дух овладел мыслями грешной Гретхен и – под погребальные звуки органа и грозного хорала о «Дне Гнева» – доводит ее до исступления, отчаяния и, наконец, – обморока? Более того: бывало и так, что сам духовник, скрытый под капюшоном в глубине конфессионала, оказывался, переодетым дьяволом и вместо святых слов увещания и прощения, приводил кающегося в смертный грех отчаяния, либо давал ему лукавые наставления, из которых истекал новый грех.
Все тот же Григорий Турский сообщает, как Епархий, епископ альвернов, во времена короля Гильдеберта, нашел однажды свою церковь полной демонов, и сам князь их восседал на епископском месте, в мерзостном виде публичной девки. Цезарий, со справедливым возмущением к произведенному соблазну, рассказывает, как дьяволы ворвались в одну церковь стадом грязных хрюкающих свиней. Было много «одержимых бесами» церквей. «Не ошибся, значит, – говорит Артуро Граф, – тот художник, который над порталом храма Notre Dame de Paris поместил статую дьявола, опирающегося на парапет в удобной позе особы, которая совсем не стеснена тем, что забралась в место, для нее запретное, а, наоборот, чувствует себя по-домашнему. Прав был и Лессинг, по замыслу которого неоконченный им «Фауст» начинался собранием демонов в церкви. В «Золотой легенде» Лонгфелло Люцифер, одетый священником, входит в церковь, становится на колени, насмешливо удивляется, что домом божьим слывет такое темное и маленькое помещение, кладет несколько монет в церковную кружку, садится в исповедальню и исповедует князя Генриха, отпуская ему грехи с напутственным проклятием, а потом уходит дальше «по своим делам». В русских сказках черт нисколько не боится селиться в церкви и даже питается отпеваемыми в ней покойниками. (См. вышеприведенную сказку о Марусе). Валаамский игумен Дамаскин, скончавшийся уже в девяностых годах прошлого столетия, любил рассказывать, как в молодости своей он видел дьявола, купающимся в водах святого пролива у самых стен скита, в котором юный Дамаскин отбывал свое послушание.
Мир природы был вполне отдан в добычу дьявольского одоления. Но не лучше было и с миром человеческим. Сатана вмешивался во все исторические события, вызывая и поддерживая злые, мешая и препятствуя добрым. Он сочинял ереси, возлагал тиару на главы антипапам, вселял гордость в сердце императоров, возмущал народы, подготовлял восстания и нашествия иноплеменников и направлял их. Он был крепким союзником сарацинов, как заклятых врагов христианства. Им изобретены дурные нравы и законы, роскошь и блеск, нечестивые зрелища, деньги, за которые все продается и покупается. Он же, как известно, – «первый винокур». Скоморохи, шуты, купцы модных товаров, – все это его подручные слуги. «Человек, вводящий в свой дом скоморохов и фокусников, – говорит Алькуин (726–804) в одном письме своем, – не подозревает, какая громадная ватага нечистых духов следует за ними». Пляска изобретена Сатаной. Древнерусское «Слово святого Нифонта о русалиях» (XIV в.) утверждает: «Якоже труба гласящи собираиет вои, молитва жи творима совокупляиет ангели Божия, а сопели, гусли, песни неприязньсквы, плясанья, плесканья сбирают около себе стоудные бесы держай же сопелника, в сласть любяй гусли и пенья, плесканья и плясанья чтить темного беса, иже желаниет и тщить пожрети весь мир». И, в доказательство, рассказывает видение св. Нифонта, как бесы, перепуганные церковным пением, ругали одного из князей своих Лазиона за бессилие против христиан. А он оправдывался: «О семь ли иесте скорбни, иже слышите иисуса славима в церкви Мрьине? то мало ны о семь иесть печали, яко во время иедино о семь оскорбляют ны, а многажды же мирьскыми песми славят ны; аще ли вы иесть се неизвестно, то пождите, да вы покажю, иже начнут нас славити, и вы обрадоватися имате. В скором времени, бесы встречают толпу, следующую за скоморохом (сопелником). Все это сборище, опутав одной веревкой, влечет за собой один бес. Какой-то богатый человек заставил скомороха играть и плясать и дал ему за это серебряную монету. Бесы немедленно выкрали монеты и послали с ней одного из среды своей к сатане: «Рци, шед, отцю нашему дьяволу связанному тамо иисусом назарянином; се ти жертву пусти иедин от князь нарецаемый Лазион… И дошел же посол бесовьский к дьяволу и влез в жилища адова, принесе окаяньныяи пагубныя приносы, яже приим дьявол, обрадовася, и рече: то всегда оубо жертву от кумир приемлю, но тако ся обеселити не могу, якоже от сих крестьян приносимых бываиет ми радость и веселье. Си рек дьявол, пакы възврати сребро и медь супущему (т. е. сопельнику, скомороху), осквернив своим омрачением, и рек бесу: идите и пооучайте на игры грешные назаряны. Не могут бо инако нарещи господа нашего иисуса христа, но токмо иисус назарянин».
