bannerbannerbanner
Дойти до перевала

Александр Усовский
Дойти до перевала

Полная версия

Глава вторая

В которой капитан Савушкин понимает, что иногда всего три буквы бывают важнее тысячи слов…

– Три дня прошло! Товарищ капитан, мы будем что-то делать? – Лейтенант с надеждой посмотрел на Савушкина.

– Будем. Как только к тому представится случай. Вот сейчас – что ты предлагаешь? – Капитан иронично глянул на своего заместителя.

– Ну… не знаю. Объявим им, что мы на их стороне, фамилии, те, что в радиограмме Баранова были, озвучим…. Скажем, чтобы они нас отпустили, мы свои!

Савушкин кивнул.

– Гениально. Кому ты это предлагаешь объявить? Часовым у дверей? Они ни по-русски, ни по-немецки не понимают, один капрал, что еду развозит, может пару слов немецких связать, да и то… Ты силён в словацком?

Лейтенант растерянно посмотрел на своего командира.

– Не очень…. Хотя, пока сюда вели – пару слов разобрал. Славянский ж язык…

Савушкин хмыкнул.

– Ото ж, как говорит Костенко. Пару слов… Вдобавок ребята наши – в другой камере. А показания наши должны быть согласованными – чтобы нам поверили. И вдобавок… – И капитан тяжело вздохнул.

– Возможность предательства? – Продолжил за него лейтенант.

– Она. Сколько ты насчитал солдат, пока нас от кладбища к этой казарме тащили?

– Человек сто пятьдесят, не меньше…

– И все они тоже видели нас. И все знают, что три дня назад на северной окраине Скалите были задержаны немцы из организации Тодта – судьбу которых должен будет решить кто-то поглавней, кого, как я понимаю, мы тут и ждём. Если мы объявим себя русскими разведчиками – какие шансы на то, что информация эта в сей же час не достигнет немецких ушей? Более чем уверенные. И всё, надо будет сворачивать шарманку. А мы ни о каких немецких частях, кроме того восемьдесят пятого полка танковой дивизии «Татра», что в Венгерской Горке встретили – ничего доложить не можем.

– И поэтому?

– И поэтому ждём, пока представится случай отсюда удрать по-тихому. Чтоб без стрельбы и краха нашей легенды…

Тут окошко в двери скрипнуло, сдвинулось в сторону – и в образовавшееся отверстие просунулось загорелое лицо чатара Фарника, с которым Савушкин с Котёночкиным успели уже познакомится.

– Pánove dôstojníci, obed![15] – И продублировал это же на том языке, который считал немецким: – Герре официре, миттаг эссен, битте!

– Опять капустняк… – Проворчал Котёночкин.

Савушкин пожал плечами.

– Кормят – уже хорошо, к тому же на второе, глянь – кнедлики с кислой капустой и подливкой; вполне себе приличный обед. Не привередничайте, герр обер-лейтенант, жрите, что дают. – И улыбнулся.

На несколько минут в камере – хотя, если говорить честно, помещение это, судя по всему, раньше было обычной армейской гауптвахтой, по необходимости сделавшейся тюремным узилищем – воцарилась тишина. Первым её нарушил лейтенант, старательно облизавший свою ложку и отодвинувший в сторону судок, в котором только что был гуляш с кнедликами.

– Товарищ капитан, но всё же, как вы думаете, мы тут в каком статусе?

Савушкин хмыкнул.

– Чёрт его знает. Може, и военнопленные хотя Словакия с Рейхом формально не воюет. Если не принимать во внимание, что этот батальон на стороне восставших, то мы с ними вообще союзники, но то такое… Интернированные, разве что? – Подумав, добавил: – А тебе что за печаль? У нас статус простой – мы разоружены и помещены под стражу, что препятствует выполнению нашей задачи, а значит – нам этот статус надо менять. По возможности.

– Да это понятно… А что они дальше с нами будут делать?

– Они, похоже, и сами не знают…. Могут шлёпнуть. Могут отпустить. Третьего варианта нет – держать им нас негде, не сегодня-завтра наши с тобой псевдо-соплеменники устроят этим славным ребятам небольшой конец света…. Это они умеют. Вспомни Варшаву…

Лейтенант кивнул.

– Помню. Особенно Охоту…

Тут замок в двери заскрежетал, громко щёлкнул – и дверь, ржаво скрипя, отворилась. На пороге возник доселе незнакомый разведчикам словацкий военный, судя по золотым звёздочкам на петлицах – офицер.

– Páni dôstojníci, prosím nasledujte ma.[16] – Были его первыми словами. Затем, спохватившись, поручик – а одна звёздочка означала именно это звание – добавил: – Ich hoffe du verstehst slowakisch…[17] – И, махнув рукой в коридор, бросил: – Bitte!

Савушкин усмехнулся – ну ты посмотри, у них все офицеры – полиглоты! – поднялся со шконки, оправил китель и вместе с Котёночкиным вышел в коридор. Однако, дядьке лет тридцать с лишком, а он всё ещё поручик. Даже подумать страшно, до каких чинов он дорастёт к сорока пяти годам, глядишь, и до сотника дослужится! Как-то туго у них с карьерным ростом в этой их словацкой армии – донашивающей чехословацкую форму…

Помещение, в которое их привели, было, судя по всему, канцелярией батальона – или как в словацкой армии это называется? За столом сидел поджарый надпоручик, русый и изрядно загорелый, по левую руку от него – какой-то болезненного вида, бледный и довольно измождённый штатский парень лет двадцати пяти; впрочем, штатским он был исключительно исходя из его одежды. В остальном он не отличался от остальных – пиджак с широкими лацканами был перетянут армейским ремнем с портупеей, которую оттягивала висевшая слева, на немецкий манер, кобура с «парабеллумом», ремень портупеи был крепко затянут, а на правом рукаве – Савушкин даже поначалу не поверил собственным глазам! – была нашита красная комиссарская звезда, выкроенная, судя по всему, из бархатной скатерти.

Надпоручик сухо представился:

– Veliteľ druhého pešieho práporu, nadporučík Dorchak.

Парень с комиссарской звездой на рукаве тотчас же продублировал это на немецком:

– Der Kommandeur des zweiten Infanteriebataillons, Hauptmann Dorchak.[18]

Савушкин кивнул, коротко бросил: «Hauptmann Weidling, Ober-leutnant Weissmüller, Todt-Ingenieure», а затем, улыбнувшись, добавил:

– Freunde, warum dieses Pathos? Wir sind Verbündete! Ich bin Hauptmann Weidling, ein Ingenieur aus Todt-Organisation. Wir fahren nach Miskolc. Und wir sind weit genug von der Front entfernt, um so streng mit Freunden umzugehen…[19]

Лицо надпоручика на мгновение исказила гримаса – похоже, ему решительно не нравилась сложившаяся ситуация. Всё правильно, пять лет Германия была союзником Словакии, по сути, она стала повивальной бабкой словацкой независимости – и тут на тебе! Тяжело кадровому офицеру перестроить сознание – вчера немцы были друзьями и союзниками, а сегодня они – злейшие враги… Савушкин продолжил:

– Ich bitte Sie, mich und meine Leute zu befreien und uns zu erlauben, unsere Reise fortzusetzen. Am Ende sind wir nicht Militär, wir sind Bauherren…[20]

Тут парень со звездой, довольно ехидно улыбнувшись, промолвил:

– Wir haben einige Fragen. Auf die wir gerne Antworten bekommen…[21]

Савушкин кивнул.

– Bitte.

Комиссар, покопавшись в ящике стола, выложил потрёпанную записную книжку в серой обложке – в которой Савушкин, про себя выругавшись, узнал шифроблокнот своего радиста.

Штатский продолжил:

– Der Radiosender Ihrer Gruppe ist amerikanisch und erscheint im Juni dieses Jahres.[22] – Помолчав, добавил: – Und fünf Kilogramm Sprengstoff – zusammen mit zwanzig Zündern…[23]

 

Савушкин развёл руками.

– Jeder benutzt Trophäen. Ihre Armee ist keine Ausnahme, auf dem Hof sah ich einen polnischen Panzerwagen…[24] – И снисходительно добавил: – Wir sind Pioniere, wir können nicht ohne Sprengstoff sein…[25]

– Gut. Sagen wir mal.[26] – Иронично улыбнувшись, продолжил: – Vor dem Krieg arbeitete ich als Zeichner im Architekturbüro von Pan Shimek in Nitra.[27] – Достав из вещмешка кипу чертежей, наскоро смайстряченных лейтенантом Котёночкиным в Венгерской Горке, насмешливо кивнул на них и произнёс: – Wirst du deine Befestigungen nach diesen Zeichnungen bauen?[28]

Вот чёрт въедливый…. И ведь не скажешь же ему, что чертежи эти – для фельджандармов, а не для профессиональных архитекторов… Савушкин пожал плечами:

– Das sind die Skizzen. Nur in Eile erstellte Entwürfe. Vor Ort wollten wir alles grundlegend machen…[29]

– Angenommen.[30] – кивнул комиссар. А затем, открыв шифроблокнот, подвинул его Савушкину. Вот чёрт! Чёрт! Женя, радист недоделанный! Руки из задницы!

Отработанная страница с последнего сеанса была, согласно инструкции, вырвана и затем сожжена – но сделано это было наспех, в ночи, и часть листочка, который целиком должен был сгореть в Силезских Бескидах – преспокойно затаилась в блокноте. И самое скверное – вместе с обрывком текста! Три буквы в котором – Ы, Ф, и Щ – были старательно обведены красным карандашом…

Комиссар иронично посмотрел на Савушкина.

– Verwendet Todt-Organisation das kyrillische Alphabet für die Funkkommunikation?[31]

Савушкин изо всех сил постарался, чтобы его ответ выглядел максимально безразлично:

– Mein Funker ist Russe. Bei Todt ist die Hälfte der Beschäftigten kein Deutscher. Wusstest du das nicht?[32]

Комиссар кивнул.

– Ich weiß. Ihre Unteroffiziere sind keine Deutschen. Sie sagen, dass die Litauer[33]… – И весело, по-мальчишески широко, улыбнулся.

Савушкин насторожился. Хлопцы прокололись? Стараясь выглядеть всё так же безразлично, пожал плечами.

– Oder Letten, ich werde es definitiv nicht sagen, ich spreche Russisch mit ihnen.[34] – А что? Может инженер организации Тодта знать русский язык? Может. Может говорить по-русски со своими подчинёнными? Может. Тут вроде ничего криминального нет…

Комиссар удовлетворённо кивнул. И, посмотрев на надпоручика, очевидно утратившего даже видимость интереса к допросу – произнёс вполголоса:

– Русский вы владеет так же хорошо, как и немецкий? – И, не давая опомнится ошарашенному Савушкину, добавил: – Вечер я зайду в ваш помещение, нам надо поговорить…

Твою ж мать! Савушкин обескураженно кивнул, не зная, на каком языке нужно отвечать. Комиссар сухо и деловито промолвил:

– Ich darf dich nicht mehr belästigen, du wirst in die Zelle gebracht.[35] – И подмигнул Савушкину, окончательно запутав капитана в его мыслях….

Как только за капитаном и его заместителем, скрипя, затворилась дверь и проскрежетал замок – Котёночкин тревожно спросил у своего командира:

– Разоблачил?

Савушкин кивнул.

– Похоже, да. Но афишировать сей факт, как я понял, совсем не хочет…

– Странно.

– Да нет, всё логично. Парень этот показался мне толковым и грамотным, и, похоже, ситуация в батальоне ему не шибко нравится. Кто мы такие – он понял, и сегодня вечером придёт побалакать – чтобы, как я понимаю, для себя все точки над i расставить окончательно. И уже исходя из этого – или нам помочь, или нет. Так что готовься….

– Всегда готов! – И уже серьезно: – Товарищ капитан, сегодня шестое сентября, а мы спокойно сидим на словацкой гауптвахте и кнедлики жрём…

Савушкин кивнул.

– Жрём. Потому что наша задача на данный момент – максимально использовать ситуацию для накопления сил, так как ничего другого мы пока сделать не можем. Тебе кнедлики не нравятся?

– Нравятся. Но мяса можно было бы класть побольше… Да и ожидание это…

Савушкин улыбнулся.

– Слышу тлетворное влияние старшины Костенко на неокрепшие умы молодых офицеров… – И, согнав улыбку с лица, добавил: – Ждать тоже надо уметь.

Тут раздался душераздирающий скрежет дверного замка, дверь, исполнив свою традиционную ржавую арию, распахнулась – и на пороге появился давешний парень из канцелярии батальона.

– Meine Herren Offiziere, lassen Sie mich rein?[36]

Савушкин молча кивнул. Комиссар, старательно прикрыв дверь – вошел в камеру и спросил вполголоса:

– Welche Sprache sprichst du am liebsten? Für mich sind sowohl Deutsch als auch Russisch nicht Muttersprachler, aber ich besitze sie erträglich.[37]

Капитан едва заметно усмехнулся. С козырей зашёл комиссар…. Ну и правильно, чего тянуть кота за хвост! И ответил так же негромко:

– Давайте по-русски, чего уж там…

– Хорошо. Правда, мой русский не есть совсем настоящий, но я два года пробыл на Восточный фронт.

– Воевали? – Спросил Котёночкин.

– Тридесят один артиллерийский пулк. Ординарский для командир чварта батарея. Сначала Украина, Винница, Бела Церковь… Потом Днепр. Потом был под Харьков, в май четыредесят два год наш пулк потерпел… Как это по-русски, катастрофа?

– Поражение, – подсказал Савушкин.

– Да. Поражение. – Комиссар смолк, собрался с мыслями и продолжил: – Я забил представится. Я есть комиссар други пехотны батальон. Называюс Рудольф Яшик. С Кисуц. Это у нас горы и река така – Кисуца, тут недалеко. Можно сказать, я абориген, – и, сказав это, комиссар чуть застенчиво улыбнулся.

– А после Харькова? – Спросил Савушкин.

– Наш пулк вывели в резерв, дали новый гаубица и солдаты з офицерами – и мы в осень четыредесят два год оказались на Кубань. Кавказ. Станица Горячий Ключ…

– Ого! – изумился лейтенант.

Комиссар усмехнулся.

– Да, два с половина тисяча километр от Кисуц… Там наш пулк дали по батарея разный немецкий батальон, наш батарей сгинул подчас марш район Тихорецкая. С рассвет пришли танки и всё раздавили… Оставших живым солдаты и офицеры вывезли Ростов и далей Житомир. В апрель четыредесят три год я и мой друг Павел Гавалда попали под военный суд… или как правильно будет по-русски?

– Трибунал, – подсказал капитан.

– Да, трибунал. Обвинение в дезертирах. И коммунистический пропаганда. Суд отправил меня домой в военная тюрьма Ружомберок. Неделю назад освободили…

Савушкин понял, отчего комиссар так скверно выглядит – тюрьма, хоть словацкая, хоть немецкая – никого не щадит… Нездоровая бледность лица, мешки под глазами, впалая грудь, время от времени прорывающийся сухой, резкий, рваный кашель – сколько, интересно, он отсидел? Ладно, пока не до этого…. Савушкин спросил Яшика:

– Товарищ комиссар, что решил комбат по нашему поводу? И как наши ребята?

Словак улыбнулся.

– Спят, едят, играют карты и ругают наши разносчики питания – мало еды. Надо болше…

Значит, хлопцы в порядке… Савушкин покачал головой:

– Это хорошо, но нам важно знать, что нас ждёт.

Комиссар помолчал, а затем, что-то для себя решив – ответил:

– Завтра я вас вывезу отсюда. Поедете по свои дела. Толко….

 

– Только? – Савушкин внимательно всмотрелся в глаза словака.

– Я должен быть уверен, что вы – те, что я думаю.

Савушкин кивнул.

– Мы – те. – Помолчав, добавил: – Больше я ничего сказать не вправе, но поверь, Рудольф – отпустив нас, ты сделаешь очень важное дело для вашего восстания. Очень!

Комиссар помолчал, а затем ответил:

– Хорошо. Я понимаю. Наш батальон завтра идет Жилина. Надо грузить много запасы – патроны, консервы, пионерска амуниция, бензиновы канистры… У нас семдесят машин. Это мало, надо двасто. Будем брать приватны. Будет много шум, дискуссия с владельцы ауто. Перевоз батальон – это очень большой проблем. Надпоручик Дорчак будет не до вас. Я напишу ваша группа пропуск – до Маков. За Маков – Моравия.

Савушкин кивнул.

– Годится. У вас есть сведения о немецких частях в Моравии?

Комиссар пожал плечами.

– Нет. Всё, что ми знаем – это про скупина Волкманна. Скупина – это по-словацки, немцы говорят «боевая группа», Kampfgrupp. Тут, на север, немцы нет. Они за Жилина. На запад. Битча, Тренчин, Пештяны, Малацки… Там немцы.

Лейтенант Котёночкин бросил:

– Как вы и говорили, товарищ капи… – Савушкин бросил на своего заместителя яростный взгляд, тот на полуслове поперхнулся, откашлялся и продолжил: – … герр гауптман…

Савушкин, сделав вид, что не заметил оплошности своего лейтенанта – произнёс:

– В Венгерской Горке стоит восемьдесят пятый панцергренадерский полк. Часть танковой дивизии «Татра» – против вас. В смысле – эта дивизия специально сформирована для подавления восстания. Танков у них немного, по словам одного фельдфебеля – всего тридцать-сорок, но солдат достаточно. Тысяч семь, не считая всяких тыловых частей. Танковая – не танковая, но дивизия. Артиллерия по полному штату.

Комиссар кивнул.

– Болшое спасибо! Я сообщу велитель батальона. Надпоручик Дорчак стажировался под Берлин, Цорндорф, ему тяжело думать, что немцы – враги…

– Понимаю. Но придется сжиться с этой мыслью. Наших ребят предупредишь?

– Так ест! Сейчас буду у них. Скажу, чтобы готовились в дорогу.

– Удачи, комиссар!

Вместо ответа Яшик молча отдал честь, пожал обоим офицерам руки и вышел из камеры.

Как только замок проскрипел свою традиционную арию – Савушкин, обернувшись к лейтенанту, произнёс:

– Балбес ты, Володя, конечно, но, похоже, твоя ошибка нам в строку. Как и разгильдяйство Строганова. Я ему, конечно, за этот обрывок вставлю пистон, но благодаря этому комиссар, похоже, окончательно поверил в то, что мы – никакие не инженеры и техники Тодта. Что в данной ситуации нам в безусловный актив… – Помолчав, добавил: – А теперь – спать! Завтра нас ждёт Моравия!

Глава третья

В которой выясняется, что «по долинам и по взгорьям» – это не только о дальневосточном Приморье…

– К бою! – Тихо, так, чтобы слышали лишь его бойцы – скомандовал Савушкин. И добавил так же вполголоса: – Оружие доставать незаметно, никаких резких движений. Огонь по команде и сразу на поражение. Цели по часовой стрелке, Некрасов – заигрывающий, с толстого увальня в пилотке…

«Хорьх» разведчиков, настороженно урча мотором, тем временем переползал через мост над горным ручьём, весело бегущим к Кисуце. На той стороне машину поджидала группа из шести вооруженных людей в немецкой военной форме. До Макова, судя по карте, оставалось ещё километров пять, территориально это была ещё Словакия, и что здесь делала эта группа – Савушкину было решительно непонятно. Кто эти люди? Что они здесь делают? В любом случае – надо быть готовыми к открытию огня…

Как только «хорьх» съехал с моста – один из неизвестных, выйдя на середину дороги, властно поднял руку вверх и резко её опустил. Понятно, требует остановится…. Савушкин всмотрелся в правый рукав его кителя – и вполголоса скомандовал:

– Огонь!

Разведчики мгновенно вскинули оружие и в считанные секунды опорожнили магазины своих пистолетов – из шестерых неизвестных ни один не успел даже поднять свой карабин. Некрасов буркнул:

– Как на стрельбище…

– Из машины! – Скомандовал Савушкин. Разведчики быстро покинули «хорьх» и, без лишней суеты, тут же заняли огневые позиции вокруг машины – сторожко вглядываясь в окружающие горы, контролируя каждый свой сектор наблюдения. Лейтенант, присев на одно колено и держа «вальтер» наизготовку – спросил Савушкина:

– Товарищ капитан, а мы не поторопились?

Капитан отрицательно махнул головой.

– Нет. Глянь на их шевроны.

Котёночкин, не сводя глаз со своего сектора, перевернул ближайшего к нему покойника, одёрнул рукав – и, кивнув, произнёс:

– Тюркистан. И лук со стрелой. Что это?

– Первый восточно-мусульманский полк СС.

– Наши?

– Бывшие наши.

– Ну да. Монголоиды. Похоже, казахи или в этом роде…. Но мы ж теперь вроде как с ними по одну сторону? Хоть они СС, а мы – тодтовцы…

– Их здесь быть не должно. Сейчас их полк режет варшавских детей. Эти шестеро – дезертиры.

Тут в их разговор вмешался Костенко:

– Товарищ капитан, а шо они тут робили, тые казахи? И мы им для чого?

Савушкин усмехнулся.

– Думаю, собирались позаимствовать нашу машину. На «хорьхе» всяко комфортнее до Италии добираться…

– До Италии? – Изумился Костенко.

– Ну это я просто предполагаю. Может, в Швейцарию. Куда они планировали дезертировать – теперь не узнать, покойники – народ неразговорчивый… ладно, сворачиваем с этой дороги. Мы тут наследили…. Володя, глянь по карте, куда можно свернуть? Женя, Витя – добейте бывших соотечественников.

Снайпер и радист молча перезарядили свои пистолеты, раздалось шесть выстрелов – после чего Некрасов буркнул:

– Сделано.

Лейтенант, изучив карту, доложил:

– Товарищ капитан, через километр – поворот налево, в горы. Но там…

– Что там?

Котёночкин пожал плечами.

– Дорога идет к перевалу, но не доходя до него – кончается…

– Тогда не годится. Дальше?

– Через четыре с половиной километра будет Маков. От него есть дорога на Битчу. Тоже через горы, но, по крайней мере, она есть.

– Битча, Битча… Не помнишь, лейтенант, что комиссар Яшик говорил про эту Битчу?

Котёночкин почесал затылок.

– Не, не помню. Вообще не помню этого названия.

Савушкин снисходительно улыбнулся.

– Что-то ты молод для склероза… А говорил он, что там немцы. Какие-то боевые группы…. И в Битче этой, и дальше на юг, до самого Дуная. То есть нам нет нужды выправлять пропуск в Моравию! Абсолютно легальный повод прошерстить всю западную Словакию с севера на юг и выполнить приказ командования – не сильно рискуя…. Что есть гут. – Помолчав, решительно скомандовал: – В машину! – И добавил: – Костенко – за руль.

Вскоре они добрались до первых домиков Макова – от которых налево, в горы, уходила плотно укатанная просёлочная дорога, скрывающаяся среди молодого ельника.

– Олег, налево. – Старшина кивнул, вывернул руль и съехал с шоссе на просёлок.

Первые минут двадцать вверх «хорьх» бежал бодро: подъём был щадящий, да и грунтовка оказалась вполне себе ухоженной – но через пару километров всё стало намного хуже. Крутые серпантины, густые заросли, подступавшие к самой дороге, корни деревьев, превращающие дорогу в полосу препятствий – всё это серьезно снизило скорость движения. Наконец, на очередном повороте Костенко, выругавшись, обернулся к остальным разведчикам и бросил зло:

– Всё, вылазим! Дальше пешком!

Котёночкин с Некрасовым и Строгановым, не говоря ни слова, покинули «хорьх». Савушкин, прежде чем оставить машину, спросил:

– Что, не тянет?

Старшина отрицательно покачал головой.

– Нэ йидэ. На второй вже глохнет. Хочь бы до перевала добраться….

Капитан кивнул и покинул своё кресло. «Хорьх» облегчённо пыхнул и уже куда веселее пополз вверх.

Пешком в гору оказалось не так уж и трудно идти – благо, вся поклажа осталась в машине – тем не менее, добраться до верхней точки перевала им удалось лишь к закату. Там их поджидал Костенко – успевший за те полтора часа, что они тащились вверх, поставить палатку, укрыть свежесрубленными буковыми ветками «хорьх», развести огонь, и даже сварганить какой-никакой ужин – в котелке, висящем над пламенем, что-то довольно интенсивно булькало. Савушкин лишь удовлетворённо кивнул – на то и старшина, чтобы личный состав был покормлен и обустроен…

Костенко, критически оглядев подошедших к расположению разведчиков, покачал головой и сказал:

– Ось чего-чего, а горной подготовки у нас не хватает…. Так, товарищ капитан?

Савушкин кивнул.

– Ничего, мы на практике доберем, в процессе… – И, обернувшись к лейтенанту, спросил: – Володя, мы сейчас где?

– Горный массив Яворник. Вообще горы называются Кисуцы, это западная часть северного фаса Карпатского хребта. Мы сейчас где-то на девятистах метрах над уровнем моря. С севера массив ограничивает долина Кисуцы, с юга – Вага. Вообще малонаселённые горы – ну да вы сами всё видите….

Савушкин кивнул.

– Бачим. Пока вдоль реки ехали – постоянно деревеньки и всякие хутора, а по горам этим за пять часов – ни одной живой души… Ладно, всё, располагаемся. Олег, ты чё там варишь?

Старшина пожал плечами.

– А хиба есть выбор? Кулеш з мясных консервов и пшена напополам с горохом… Шо було.

– Годится. Витя – ты часовой, наблюдаешь за дорогой. Женя, готовь рацию к работе, лейтенант – помогаешь Костенко – готовить ужин. Я пока составлю шифровку…

Тишина в горах просто давила на уши – давненько Савушкин не слышал такой пронзительной, звенящей тишины… Как будто нет никого на Земле, кроме них, и тем более – нет никакой войны, полыхающей на половине мира… Вокруг, куда хватало глаз – величественные вершины, укрытые густым ельником, с буковыми лесами у подножий. Ни деревеньки, ни дымка вокруг… Как там, в Ветхом завете, который втихаря читал им профессор Ямпольский? «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною» … Как раз про их ситуацию.

– Готово, товарищ капитан! Пробу будете снимать? – Костенко вернул его к реальности. Савушкин вздрогнул, потряс головой, оглянулся и ответил:

– Накладывай сразу, что там церемонии разводить… Котелки не потеряли?

– Ни, вси на мисти.

– Зови ребят. – И пока Костенко опорожнял котёл – капитан, достав из планшета листок бумаги и химический карандаш, набросал радиограмму. Благо, докладывать было особо нечего – «Находимся в Кисуцах, направляемся в Битчу. Сведениями о немецких войсках пока не располагаем. Информации о восстании нет. Местных жителей опросить не можем. Штефан». Хотел дописать, что не можем опросить местных за отсутствием оных – но передумал: зачем вхолостую воздух сотрясать? Пеленгаторов у немцев тут точно нет, расшифровать сообщение они вряд ли смогут, но впустую засорять эфир – в любом случае глупо.

Ночь в здешних горах наступает мгновенно – они столкнулись с этим ещё в Силезских Бескидах: только что вокруг были донельзя живописные горы, поросшие лесами – и вдруг на окрестности рушится безоглядная тьма, хоть глаза выколи. Здесь произошло то же самое – ночь в одночасье укутала горы густой, чернильно-чёрной тьмой, и лишь огонёк костра бросал оранжевые блики на утонувший в темноте «хорьх» и разведчиков, старательно очищающих свои котелки.

После ужина Некрасов вернулся на пост, радист со старшиной заползли в палатку, Котёночкин же, усевшись на пригорке рядом с Савушкиным, помолчав, спросил:

– Товарищ капитан, те шестеро, что внизу… Как вы думаете, почему они предали Родину?

Савушкин вздохнул. Вот же неугомонный юноша, всё ему надо знать… И ответил:

– Не знаю, Володя, да если честно – и знать не хочу. Они не люди, они – бешеные животные, ставшие такими по собственному желанию, и мне плевать на то, каковы причины их бешенства. Из ненависти к Советской власти, или под влиянием обстоятельств – как они это обычно объясняют – мне всё равно. Они добровольно решили сделаться нашими врагами – это главное. – Помолчав, спросил: – Помнишь того пулемётчика, что мы взяли под Белыничами? Палача из шталага под Бобруйском?

Котёночкин кивнул.

– Помню. Редкостная гнида…

– А у него тоже мама есть, с войны его ждёт, и не он виноват в том, что пленных наших расстреливал, а стечение тяжких обстоятельств. Как он плакался, что голодом морили в лагере, как спать не давали… Всех морили. А пулемет в руки взял он…. – Савушкин замолчал, задумавшись, а потом продолжил: – Мы, когда из окружения под Киевом выходили, в сентябре сорок первого, на таких насмотрелись…на проигравших. Время было – не приведи Господь, немцы прут по Украине – аж пыль столбом! Казалось – всё, кончилась Советская власть…. Не выстоять. И ты знаешь – ведь тогда многие так думали… Одни дезертировали – коль удавалось рядом с домом проходить. Другие бросали винтовки и плена дожидались. А третьи… Третьи самые поганые – к немцам перебегали. Предлагали им свои услуги. Желали побыстрее попасть к победителям в холуи и лакеи… Чтобы над бывшими своими пановать. И много их было, лейтенант, очень много… Тогда ведь почти что весь Юго-Западный немцы под Лохвицей окружили – с двух сторон танковые клинья сомкнув. И в котле оказался весь фронт – почитай, под миллион человек. И вместо того, чтобы организованно сражаться, биться насмерть, а если прорываться – то всей массой – расползся фронт в одночасье, как гнилой гарбуз… Кто куда кинулся – и везде этих беглецов немцы били малой силой – а чаще просто в плен брали. Немецкому ефрейтору на мотоцикле полками сдавались! Пакостно об этом вспоминать – но надо…

– А вы, товарищ капитан?

Савушкин пожал плечами.

– А что я? Я – молодой лейтенант, только кубики пришил к петлицам. Переводчиком при штабе полка… Помню, пятнадцатого сентября собрал нас, командиров, комполка наш, майор Лиховертов – мы только из боёв под Нежиным вышли, отдышаться чуток – и говорит, де, хлопцы, дела хреновые, похоже, окружили нас фрицы. Штаб фронта сдёрнул, дивизионные начальники погрузились в эмки и подались на восток, и у нас один шанс спастись – полком, организованно, из окружения пробиваться. Насмотрелись мы, пока к Конотопу шли, на то, как целый фронт ни за понюх табака пропадает… Вся степь – в горящих машинах… тысячные толпы шарахаются по степи той, ни приказов, ни снабжения, ни боевых задач… Профукал Кирпонос[38] свой фронт. Просрал. И сам погиб, и фронт погубил. Четыре армии!

– А ваш полк?

– А наш полк у Батурина через Сейм ночью переправился, и наткнулся на окружные склады. Пополнили мы боезапас по максимуму, топлива для машин, снарядов для пушек нагрузили сверх возможного – и двинулись поначалу на Конотоп. Да вовремя понял наш комполка, что тупик там – и обратно, к Сейму, повернул. И по лесам на восток двинулись… Полком, побатальонно, дисциплину удерживая из последних сил…. У нас ведь тоже всякого народу в строю имелось, и желающих войну закончить – не меньше, чем в иных частях, к тому времени начисто развалившихся… Но комполка наш оказался мужиком жёстким. Троих бегунков – родом они были из-под Чернигова – своей рукой застрелил перед строем. В Хижках – это уже на краю леса, у Сейма – прибился к нам какой-то генерал с адъютантом да ординарцем, что два чемодана волок за ними – так Лиховёртов своей властью содрал с того генерала петлицы со звёздами и разжаловал в рядовые. А чемоданы велел в Сейм выбросить… Так и прорвались. На одной воле к победе и упрямстве запредельном нашего майора…

– А потери?

Капитан вздохнул.

– Были потери, чего уж там… Начали мы отступление от Десны, имея в строю чуть поболее восьмиста штыков. А в Рыльске, уже после прорыва, посчитались – осталось нас триста тридцать шесть человек, командиров и красноармейцев… Дорого нам стал этот прорыв. Но всё ж прорвались… – Помолчав, продолжил: – Я к чему, Володя, это всё поминаю? К тому, что выход – он завсегда есть. Просто иногда его не видно с первого взгляда… Вот эти шестеро, что мы у ручья положили – его не увидели. В окружение ли попали, сами ли смалодушничали и оружие бросили – не важно. Важно, что сломалась у них вера в свой народ, в свою страну. И решили они, что ради спасения душонок своих жалких можно винтовки бросить, руки вверх поднять и на немецкую сторону, подобрав полы шинелей, живенько переметнуться. Лишь бы жизнь свою сберечь…. Не сберегли. И остальные, что переметнулись на сторону врага – они ведь мёртвые, хоть пока и ходят, говорят, жрут да пьют… Мёртвые. Потому что прокляли их – мы, те, кто выстоял. Матери и отцы наши, живые и мёртвые. Дети наши, девчонки, что на танцульки перед войной бегали… Мы, народ. Нет им прощения, и каждого найдёт кара. И этих шестерых не мы сегодня убили – мы просто приговор народа нашего привели в исполнение… – Савушкин, помолчав, глянул на звёзды, густо высыпавшие на ночном небе, и, вздохнув, бросил: – Всё, дрыхнуть! Завтра трудный день…

– Сегодня, Олег, нам заблудиться будет мудрено. Дорога одна. Ни съездов, ни развилок, ни перекрестков – до самой Битчи всё вниз и вниз. Никуда не сворачивая… Так что – по коням!

1515 Господа офицеры, обед!
1616 Господа офицеры, прошу вас следовать за мной.
1717 Надеюсь, вы понимаете по-словацки…
1818 Командир второго пехотного батальона гауптман Дорчак.
1919 Друзья, к чему этот пафос? Мы ведь союзники! Я – гауптман Вейдлинг, инженер из организации Тодта. Мы едем в Мишкольц. И мы достаточно далеко от линии фронта, чтобы так строго поступать с друзьями…
2020 Я прошу вас освободить меня и моих людей и позволить продолжить нашу поездку. В конце концов, мы ведь не военные, мы строители…
2121 У нас возникли некоторые вопросы. На которые мы бы хотели получить ответы…
2222 Радиостанция у вашей группы – американская, выпущена в июне этого года.
2323 И пять килограмм взрывчатки – вместе с двадцатью взрывателями….
2424 Все используют трофеи. Ваша армия – не исключение, во дворе я видел польский броневик…
2525 Мы сапёры, нам нельзя без взрывчатки…
2626 Хорошо. Допустим.
2727 До войны я работал чертёжником в архитектурном бюро пана Шимека в Нитре.
2828 Вы собираетесь строить ваши укрепления по этим чертежам?
2929 Это эскизы. Всего лишь наброски, сделанные наспех. На месте мы планировали сделать всё фундаментально…
3030 Предположим.
3131 Организация Тодта использует для радиосвязи кириллический алфавит?
3232 Мой радист – русский. У Тодта половина сотрудников – не немцы. Вы этого не знали?
3333 Я знаю. Ваши унтер-офицеры не немцы. Говорят, что литовцы.
3434 Или латыши, я точно не скажу, я говорю с ними по-русски.
3535 Не смею вас больше беспокоить, вас отведут в камеру.
3636 Господа офицеры, вы позволите войти?
3737 На каком языке вам удобнее разговаривать? Для меня и немецкий, и русский – неродные, но владею я ими сносно.
3838 Михаи́л Петро́вич Кирпонос – генерал-полковник, 14 января 1941 года назначен на должность командующего Киевским Особым военным округом. С началом Великой Отечественной войны Киевский Особый военный округ был преобразован в Юго-Западный фронт, и генерал-полковник М. П. Кирпонос был назначен на должность командующего фронтом. В первой половине сентября немцы ударом с севера и юга окружили ЮЗФ в районе Лохвицы. Не имевший резервов фронт не остановил наступление передислоцированной с Московского на южное направление 2-й танковой группы Гудериана. К 14 сентября в окружение попали 5-я, 21-я, 26-я и 37-я армии. 20 сентября 1941 года сводная колонна штабов Юго-Западного фронта и 5-й армии подошла к хутору Дрюковщина, находящемся в 15 км юго-западнее Лохвицы, где была атакована главными силами немецкой 3-й танковой дивизии. В группе оставалось не более тысячи человек, из них около 800 командиров, в том числе командующий фронтом Кирпонос, члены Военного совета Бурмистенко, Рыков, начальник штаба Тупиков, генералы управления фронта Добыкин, Данилов, Панюхов, командующий 5-й армией Потапов, члены Военного совета армии Никишев, Кальченко, начальник штаба армии Писаревский, комиссар госбезопасности 3-го ранга Михеев. Понимая безвыходность положения, будучи раненым, командующий фронтом застрелился.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13 
Рейтинг@Mail.ru