Александр Станиславович Малиновский
Собрание сочинений. Том 2
IX
…И началась у Ковальского в цехе, куда он пришёл, такая же стажировка, как и полтора года назад.
Сразу попросил, чтобы его направили в смену.
Исполняющий обязанности заместителя начальника Новиков оказался хорошим практиком – знал цех превосходно. Начинал слесарем, закончил нефтехимический техникум. Теперь – на третьем курсе вечернего института. Запасной вариант, если не потянет Ковальский. «Знание и умение должны работать, тогда они полезны, иначе легко превратиться в резонёра и завалить дело», – вспомнил он напутствие Самарина.
Через полгода Ковальский уже работал самостоятельно начальником смены.
…Всё бы ничего, да любил начальник цеха Ганин пошуметь. Это в кабинете главного инженера он был тихий, а в цехе его голос держал всех в напряжении. Если вызывал к себе в кабинет, то оттуда частенько приглашённый выходил красный, как варёный рак. А если это были женщины, то порой – в слезах.
Ковальский понял, что стычки не избежать и ему.
* * *
Шло самое обычное сменное собрание. Ганин вошёл в красный уголок и сел в первом ряду.
Ковальский уже заканчивал, когда оттуда громыхнуло:
– Нет! У вас всё спокойно так! А во вторую смену захожу в операторную, смотрю: нет обоих старших аппаратчиков одновременно. А вдруг что случится?
Наступила пауза. Ковальский посчитал, что надо ответить.
– Но я пояснил тогда, что Алексей ушёл в буфет, а Ирина Владимировна отлучилась в бытовку, предупредив меня, – напомнил Ковальский, совсем не ожидая дальнейшего бурного развития разговора.
– А зачем мне ваши пояснения, пусть сами скажут.
– Но я веду собрание. Я – начальник смены, – спокойно возразил Ковальский. – Знаю ситуацию.
– Ситуацию он знает! – почти закричал Ганин. – Много слишком знаете! В следующий раз накажу и вас, и их!
Ковальский оторопел. В зале двадцать человек подчинённых и на глазах у всех на него кричат.
– Вам бы лучше не защищать, а спрашивать с персонала!
– А вы бы троекуровщину не разводили, а в суть вникали: Ирине просто плохо стало. В бытовке задержалась. Мы потом «скорую» вызывали, – ответил Ковальский и удивился своему спокойствию и тому, что попалось на язык это слово «троекуровщина». Можно было и без него.
Ганин вскочил:
– После собрания – ко мне в кабинет! – и порывисто вышел.
«Разве ему к лицу так горячиться, он же первый руководитель в цехе», – невесело думал Ковальский.
Когда рабочие расходились, старший аппаратчик Николай Румянцев, с которым он быстро подружился и уже несколько раз съездил на рыбалку, приблизившись, вполголоса под шумок обронил:
– Не горячись. Начальника не выбирают. Пойдёшь к нему – больше слушай. Он – отходчивый.
– Но к чему всё это?
– Я тоже думаю, что, если бы криком можно было что-нибудь сделать, осёл каждый день строил бы по семь домов! Народная мудрость.
Ковальский не ожидал такого от Румянцева.
Они взглянули друг на друга и рассмеялись.
* * *
«Действительно, отходчивый, – думал Ковальский, сидя у начальника цеха. – Но странная какая-то отходчивость».
А хозяин кабинета, не глядя на приглашённого на ковёр, тусклым голосом монотонно поучал:
– Все итээровцы цеха должны проводить политику своего начальника, в противном случае, дисциплины не будет… и бучу на людях устраивать ни к чему…
Ковальский попытался уточнить:
– Василий Анатольевич, но я не устраиваю. Вы в такой форме…
– Опять за своё? – Он повернул, наконец, к нему лицо и вскинул брови.
Наступила пауза.
Ковальский решил: «Если сейчас начнёт орать, уйду из цеха. Чего он хочет от меня?».
Но начальник не закричал, а неожиданно спокойно сказал:
– Иди-иди и думай… Ты – самостоятельный…
Александр встал и уже открыл дверь, когда Ганин произнёс:
– Ты и инструкции, которые я подписал и утвердил у главного инженера, критикуешь на своих собраниях…
Ковальский хотел, было, задержаться и пояснить, как и почему он… Но, перехватив холодный взгляд начальства, передумал: «Прямого разговора не получится, тут то ли интрига какая, то ли дурь просто… вожжа под хвост попала…».
…Вскоре пришёл приказ о назначении Новикова заместителем начальника цеха, а его, Ковальского – начальником отделения.
«Не оправдал доверия, – усмехнулся Александр, стоя у цеховой доски объявлений. – Но чьё доверие? И почему со мной не поговорили?»
Он решил ни с кем из руководства назначение своё не обсуждать и ничего не выяснять.
Назначение всё-таки с Румянцевым отметили: уехали на его самодельной лодке, недавно оборудованной новеньким мотором «Вихрь-25», под Крутец – любимое место Николая на Волге. Отвели душу рыбалкой.
…Кто же под уху не выпьет? Только тот, кто весьма подозрителен. Они пили мало. Николай – философ. Любил ясную голову.
Ковальский порой уставал от него. Больно уж темы глобальные брал Николай. Ковальский даже пообещал ему, что, как только появятся деньги, купит себе лодку, чтобы рыбачили вместе, но каждый в своей.
* * *
Самарин и Ковальский случайно встретились около заводоуправления. Заместитель главного инженера издали увидел Александра и задержал.
– Послушай, всё хотел поговорить о твоём назначении. – И после небольшой паузы: – Не переживай. Ганин груб, я знаю, он из диспетчеров завода и в технологии слабоват. Но – начальник цеха. Он попросил сделать такую расстановку.
Ковальский чувствовал себя неловко. Молча кивал согласно головой. Когда разошлись, почувствовал облегчение.
X
Теперь рабочее место Ковальского в кабинете, на втором этаже административного здания.
Они сидят с Новиковым в одной комнате друг против друга. В этом большое преимущество. Постоянно общаясь и находясь в курсе главных событий, они вскоре превратили кабинет в центр разрешения многих цеховых вопросов.
Новиков оказался деятельным работником. И аккуратистом. Инструкции, схемы, тексты распоряжений готовились тщательно и продуманно.
Поскольку должность Ковальского напрямую связана с остановками и пусками цеха и целых систем аппаратов, то он жёстко определил в этом порядок. Допустив к самостоятельной работе ремонтников, он сам отправлялся смотреть выполнение мер безопасности. Хотя это и входило в обязанности начальника смены.
Однажды он подошёл к бригаде слесарей, разбирающих фланцевое соединение аппарата. Слесари усердно работали ключами. За их спиной манометр с чуть подрагивающей стрелкой показывал рабочее давление взрывоопасного газа.
– Вы что делаете?! – закричал Ковальский. – Смотрите! – и указал на манометр. Восемьдесят атмосфер!
Ремонтников как ветром сдуло. Послышался звон обронённых на бетонный пол ключей.
Не помня себя, кругами заходили около аппарата. Бригадир, схватив ключи, начал затягивать гайки.
Когда с бледным лицом спустился с аппарата, произнёс:
– Всего две успели отвернуть. Что это с нами случилось? Не понимаю… В соседнем, таком же, цехе вот так в шестьдесят четвёртом году на действующем аппарате фланцы разболтили, цех под корень взлетел. Не верил, что такое может быть. Пять человек погибли, знаете?
– Знаю, – холодно ответил Ковальский. Бригадир молча скрестил руки на груди.
– Ещё раз обтяните болты и через час ко мне. Всё! – Ковальский еле сдерживался, чтобы не накричать.
…Этот случай заставил его заново продумать режим работы в цехе.
Договорились с Новиковым одновременно из цеха не отлучаться. Ходить в столовую по одному. Всё, связанное с вскрытием аппаратов, трубопроводов, компрессоров, начинать только в присутствии Ковальского.
Чтобы не путать схожие, как близнецы, системы аппаратов, Ковальский организовал бригаду маляров и они нанесли красные разграничительные линии шириной в десять сантиметров на всех шести этажах цеха. На каждом аппарате дополнительно поставили крупно его номер и номер системы. Казалось бы, просто, но слесари оценили это по достоинству.
Попадал со своим рвением Ковальский в разные ситуации.
…Пускали одно из основных отделений цеха. Предстояло принять с соседней теплоэлектростанции пар с давлением
100 атмосфер и температурой около 500–550 °C. Чтобы достичь таких параметров в цехе, необходимо заранее часа четыре прогревать трубопровод, сбрасывая пар либо в закрытую систему, либо в атмосферу.
Рёв при этом неимоверный. Персонал в наушниках. Не работать же так и заводоуправлению? Поэтому к 8.00 сброс необходимо закрыть.
Работники ТЭЦ затянули с началом подачи пара и к восьми часам режимных параметров в цехе не достигли. Поскольку существовала угроза конденсации пара, гидроударов и разрыва трубопроводов, сброс его в атмосферу продолжался.
Ковальский находился в аппаратной, когда позвонил старший диспетчер завода. Было уже девять часов.
– Директор требует прекратить, оглушили всех.
– Как – прекратить? – переспросил Александр.
– Так… – неуверенно ответил диспетчер.
– Мы ж взорвёмся! Пусть директор читает инструкцию, ты сам-то думаешь, что говоришь?
На другом конце провода наступила подозрительная гробовая тишина. Потом положили трубку. А через несколько минут Ковальского вновь потребовали к диспетчерскому телефону.
Александр подошёл и услышал приглушённый голос заместителя главного инженера по производству интеллигентного Кострова:
– Ковальский, ты понимаешь, что говоришь? У диспетчера была включена громкая связь. Директор всё слышал.
– Значит уяснил, что не шуметь нельзя? – Ковальскому некуда отступать.
– Понял-понял! Не нарывайся! Скажи, когда прекратишь? Он велел доложить, злой…
– Часа через два.
– Смотри! Не подведи!
– Чиновники хреновы, – уже положив трубку, сорвался Ковальский.
И опять влип. Не заметил, пока разговаривал, как подошла сзади и притихла с каким-то вопросом цеховая табельщица красавица Леночка. Хоть и шумно, но голос Ковальского прозвучал внятно. И она, резко отпрянув, повернулась лицом к окошку.
Ковальский видел, что Леночка улыбалась…
* * *
Проходя мимо красного уголка на обед, Александр услышал стук теннисного мяча. «Откуда у нас теннисный стол?» – удивился он и, заглянув, враз оказался в центре внимания. Три студентки, расположившиеся за столом, покрытым красным сукном, перестали шелестеть бумажками и уставились на него. Игравшие остановились. Мешали и открытая дверь, и он, возникший в торце стола.
Ковальский прикрыл дверь и прошёл к стене, чтобы не мешать.
Игра возобновилась, но вскоре шустрая девица с задорной тёмной челкой, отфыркиваясь, взмолилась:
– Фу… ты меня загоняла… Девочки, кто вместо меня?
Сидевшие за столом переглянулись и не ответили.
– Вот! – Девица протянула ракетку Ковальскому. – Будете? Чего так-то просто стоять? Да ещё молчать.
Александр посмотрел на часы. Оставалось тридцать минут перерыва. Он решил на обед не ходить.
– Она вас быстро под орех, – упредила та, которая с челкой. – Руфина, покажи класс!
Александр неуверенно потянулся к ракетке. «Руфина – имя какое необычное…» Тем, что за столом, он помогал собирать для дипломной работы материал. Руководил проектом у них Новиков. Эту, с челкой, и Руфину видел впервые. Очевидно, из соседнего цеха.
Руфина играла со стороны окна. Ладная и крепкая фигура в гипюровой кофточке и юбке чуть ниже колен четко вырисовывалась на фоне залитых солнечным светом окон.
Слегка, как ему показалось, полноватая, несколько отяжелявшая фигуру грудь притягивала взгляд. Не давала сосредоточиться.
Ясное лицо её, с лёгким светом изнутри и едва намеченными ямочками на щеках, чуть розовело.
«Белоликая! – удивился про себя Ковальский. – Не бледнолицая, а – белоликая! Графиничка с ракеткой! Может быть такое? И вообще, мог ли представить, что увижу у себя в цехе такую царственную волоокую женщину? Наваждение какое-то!»
Солнечные лучи просвечивали лёгкие завитушки у мочек её ушей. Они золотились от этого.
Несколько раз их взгляды встречались и тогда она быстро отводила свой. Будто боялась, что он успеет за короткие мгновения понять что-то такое, чего она не желает…
…Александр проиграл. И внезапно для себя пояснил:
– Больше года не брал в руки ракетки…
Она засмеялась неожиданно весело и открыто. Почти по-детски:
– Я тоже давно не играла… только вот… два дня здесь…
И быстро, не дав ему опомниться, приоткрыв дверь, выскользнула из красного уголка.
«Как будто торопится от меня избавиться». Быстро вышел. В коридоре её уже не было.
«Очевидно, спустилась на первый этаж», – подумал Александр и безотчётно направился вниз.
…Они чуть не столкнулись у бытовой комнаты. Воронёные брови Руфины взметнулись около его лица.
– Боялся, что исчезнете, – вырвалось у Ковальского.
– У меня же там одежда, – сказала она грудным голосом и отступила на шаг назад.
Руфина ростом вровень с Александром. Глаза у неё оказались светло-серыми. Каштановые волосы пахли разнеженным летним разнотравьем. Во взгляде, движениях, манере говорить небольшими фразами он ощутил сдерживаемую, горячую лаву. Почувствовал, что начинает волноваться:
«Кажется, себя больше, чем меня, боится. Хотя и улыбается белозубо», – мелькнуло у него.
– Провожу наверх? – произнёс он и задал уже себе мысленно вопрос: «Сам лезу в капкан?».
– Как хотите, – ответила она.
А сама подумала: «Странно, как он смотрит на меня. Откровенно так! Чувствую его взгляд всем телом… И будто мы когда-то уже говорили о многом. И обо мне. Он меня понимает. Но ведь я не хочу, чтобы меня понимали… я сама… боже, растерялась… у него взгляд такой…».
Лицо её порозовело ещё сильнее. Он заметил и улыбнулся.
У неё металась пойманной птичкой мысль: «Не смогу от него убежать просто так… если начнёт что-либо говорить или предлагать».
Пока поднимались на второй этаж, Александр успел узнать, что она – аспирантка московского института, с которым завод заключил хоздоговор по обследованию нескольких цехов. Приехала на неделю.
Когда шли мимо кабинетов цехового руководства, он вполголоса (чтобы не услышали) спросил:
– Кинотеатр «Восход» знаете?
– Да, – отозвалась Руфина. – Видела.
До двери оставалось три-четыре шага, Ковальский спохватился: «Понимает ли, что надо успеть, там народ, а в коридоре стоять и говорить нехорошо…».
– Буду у входа сегодня в семь вечера, придёте?
– Да, – внятно сказала она. И испугалась: «Очень уж спешу… Но ведь иначе не успеть… кругом люди».
Они начали думать одинаково уже с первой встречи…
* * *
Ему не хотелось встречаться в ресторане и вообще в этом городе. Хотелось куда-то увезти её от глаз знакомых и друзей… Далеко-далеко… Такая осветлённая красота!
Он предложил поехать в Куйбышев. «Если успеем в драмтеатр на спектакль – хорошо! Нет – погуляем по набережной Волги!»
Она согласилась.
XI
Вскоре случилось событие, заставившее вспомнить и несколько по-другому оценить гневливость Ганина по поводу отсутствия на своих местах аппаратчиков.
У Ковальского строго заведено: уходя на обед ровно в двенадцать часов, обязательно заглянуть в операторную. Сегодня понедельник – у Новикова выходной день. Он работал в субботу. Таков порядок для всех заместителей начальников цехов на заводе.
…Ковальский не спеша спустился со второго этажа в операторную. Знал: на вахте его «родная» смена «Б». То, что увидел, поразило: все вместе со старшим аппаратчиком Румянцевым метались у щитов управления.
– Что случилось?! – громко выкрикнул Ковальский.
– Давление пара на входе в цех упало от 95 атмосфер до 60. Продолжает снижаться, – отозвался Румянцев.
«Но ведь сейчас из тройников, где смешиваются этилен и пар, газ пойдёт в паропровод. Давление пара станет ниже, чем этилена, и…»
– Почему нет пара?! – прокричал в диспетчерскую трубку Александр.
– Саш, не могу от диспетчера ТЭЦ ничего добиться, – ответил стоявший на дежурстве Суслов.
– Тогда остановлю цех. Расход пара снизился наполовину!
– Подожди…
– Некогда. А вы почему не начали останов? – бросил он Румянцеву. – Можем опоздать!
– Начальник смены вышел на установку. По инструкции положено после того, как скажет «добро» старший диспетчер, а он тянет!
– Я даю «добро»! Бежим отключать реакторы! Будьте в операторной! – громко крикнул Ковальский жавшимся к щитам женщинам. – Их не стоит брать – тут целее будут, – выкрикнул он Николаю.
Надо было закрыть у пяти работающих на шестом этаже реакторов по одной задвижке, чтобы предотвратить попадание в пар этилена. После на втором этаже – открыть пять задвижек для сброса этилена в атмосферу.
«Если мы и добежим до шестого, то всё равно прекратить подачу пара – один шанс из десяти», – эта догадка обожгла Александра на четвёртом этаже. Но остановиться не мог. Рослый Румянцев мчался впереди. «Понимает ли, что мы почти обречены?»
Они сделали на шестом этаже всё, что нужно. Под резкий рёв пара бросились назад, на второй.
«Почему не взлетели? – мелькала мысль. – Ведь, когда открыли сброс пара в атмосферу, пахло этиленом, в трубе уже был газ». Ковальский не понимал до конца, что происходит.
Когда открыли на втором этаже три задвижки, метрах в двадцати от них взорвалась ёмкость конденсата водяного пара.
– Ничего не соображаю! – закричал Румянцев. – Вода взрывается!
– Крути давай!
Следующая задвижка подалась легко, а последняя… Ржавый шток не давал штурвалу оборотов.
Всего на две нитки резьбы подался он в руках Румянцева, когда начал взрываться паропровод, идущий с теплоэлектроцентрали, угрюмый силуэт которой с высоченными трубами маячил в двух километрах от цеха. На эстакаде последовательно поднялись облака сизого, словно в военных кинофильмах, дыма.
Не сговариваясь, оба посмотрели на тридцатиметровой высоты краснокирпичную махину цеха. Глянули в глаза друг другу. Ковальский понял: пока не даст команду, Румянцева от штурвала не оторвать. За ним, за Ковальским, последнее слово.
Он бросил взгляд на злополучную задвижку – шток торчал уже на четверть.
– В операторную!
С неимоверной лёгкостью они пересекли по диагонали площадку этажерки.
С противоположной стороны в операторную вбежал начальник цеха Ганин. Громыхнул:
– Что ты наделал, Ковальский?! Остановил цех!
– Остановил, – трогая ушибленное правое плечо, устало согласился Ковальский. – Выбора не было.
– Но весь завод встал!
…На другой день Ковальский сидел в кабинете главного инженера. Оказалось, что на ТЭЦ аварийно упал уровень воды в котлах. Это привело к прекращению подачи пара. Персонал ТЭЦ не мог оперативно отреагировать. А цех, остановленный Ковальским, уцелел ещё и потому, что у обратного клапана на паропроводе не сработала пружина. Весь этилен, попадая в теплообменную аппаратуру и трубопровод, давая локальные взрывы, вылетал на тепловую станцию. Там даже щит управления в котельной загорелся.
Главный констатировал:
– Вначале упустили время для останова и взрыв был неминуем. Но неполадка клапана и ваши, Ковальский, действия спасли и цех, и оборудование энергетиков. Хотя вы действовали не по инструкции.
– В таких случаях необходимо быстро останавливать цех, а уж потом с диспетчером судачить. Он далеко – ему труднее оценить обстановку. Я об этом ещё раньше думал. Поступал по ситуации!
– Мы посмотрели всё. Послушали магнитозапись в диспетчерской ТЭЦ – действовали верно, – вступил в разговор Самарин, – мужественно. И вам повезло. И людей спасли. Можете с напарником отмечать второй день рождения!
…Так, вместе с триумфальным шествием нефтехимии по стране и области, проходили и непростые её будни.
А впереди они окажутся и серьёзнее, и страшнее. И у Ковальского с Румянцевым. У всего завода…
* * *
Следующие дни Самарин и Ковальский занимались внесением поправок в инструкцию по аварийному останову цеха. Новиков руководил его пуском.
Получалось, что диспетчер Суслов, хотя и поступил «по закону», оказался не на высоте. А нарушитель порядка Ковальский – прав.
– В диспетчерской судачат: директору указываешь на инструкции, а сам нарушаешь, – говорил Суслов, почёсывая затылок.
Он сильно переживал и намеревался писать заявление об уходе.
Александр отнёсся к этому вполне определённо:
– Не дури! У нас с тобой были разные условия. Твоя добровольная отставка – чушь!
– Видишь ли, виновата инструкция, которую многие составляли и визировали. Но почему крайний – я? Мне одному расхлёбывать, как бы… – Суслов помолчал. – Не сумел я сделать, как наш мудрейший профессор.
– Что за профессор?
– Трапезников. Большой оригинал. Иногда вредничал, перегибал. Мы на пятом курсе решили над ним позабавиться. В день шестидесятилетия прямо на лекции преподнесли подарок: огромные три коробки, как матрёшки, вставленные друг в друга. Большой алый бант сверху! В последней был ночной горшок с пивом и плавали две вареные сосиски. Мы знали: любил профессор пиво и пропагандировал его! И вот ему такой подарок! Не растерялся мудрейший! Недолго думая, отпил глоток, надкусил сосиску и пустил горшок по кругу: «За моё здоровье, не откажите, дорогие мои! Уважьте старика! Перед экзаменами». А у меня вот не получилось организовать общую трапезу. Весь горшок пришлось пить одному. Надо бы по кругу… Не я инструкции писал, согласовывал и утверждал.
– Больно с хитрой резьбой твоя притча! Усложняешь. Выкинь из головы, – убеждал Ковальский приятеля.
* * *
…Прошло несколько дней и настроение Суслова, кажется, несколько выправилось…
Они с Румянцевым взяли его на рыбалку.
На Волге, около нравившегося Ковальскому Винновского затона, на песчаной косе из жёлтенького песочка, глядя на вечерние огни проходящего с шумной музыкой теплохода, Николай Румянцев предложил Ковальскому:
– Знаешь, давай породнимся! После такого…
Ковальский молчал. Не нашёлся сразу, что ответить.
– Жена забеременела. Если будет сын, а у тебя когда-нибудь дочь, поженим их!
– Я ещё не женат, а ты наших детей женить собрался.
– Но ведь женишься! Мы подождём.
– Ничего себе, если у тебя родится дочь, то мой будущий сын намного младше её будет.
– Рожайте дочь, а мы – сына, во втором заходе. Всё равно что-нибудь да сконструируем. Вот бы свадьбу лет через двадцать сварганить!
– Конструктор нашёлся! – улыбнулся Ковальский.
Но согласился. Куда деваться? Такой парень – замечательная родня!
– Ну, ребята, с вами не соскучишься, деловые такие! – удивился Суслов.
– Жить торопимся, имеем право, – поучительно толковал Румянцев, делая весьма серьёзный вид.
Когда собирались домой, складывая вещички и палатку, Ковальский неожиданно для самого себя сказал Румянцеву:
– Знаешь, облегчу я задачку с вариантами.
– Какими?
– Ну, со свадьбой!
– А-а… Говори, как?
– Девку рожай – и точка!
– Почему так определённо?
– Сын у меня есть. Ему восьмой год… Как раз будет…
– Постой! – удивился Румянцев. – Когда успел? И где он?
– У родителей.
– Ну, ты, Ковальский… везде впереди паровоза! А мать?
– Долгий разговор… В следующий раз… Н-на, лови рюкзак!..
Николай и Владимир были на заводе первыми, кому Ковальский сказал о сыне.
С того дня они ещё сильнее привязались друг к другу, и Румянцев теперь донимал Александра просьбой показать Ковальского-младшего.
