Александр Шевцов (Андреев)
Записки о способностях
Глава 2
Задаток в развитии. Теплов
Лазурский ушел из жизни в 1917 году. После него разработка учения продолжилась не его учениками, а в рамках так называемой психотехники. Психотехника, как и педология, трудилась на поприще изучения зарубежного опыта, который старалась привить в Новой России. За что и была разгромлена в тридцатых годах.
Психотехники – Шпильрейн и Геллерштейн, в сущности, пытались оттолкнуться от дифференциальной психологии Штерна и освоить взгляды Маркса на способности. В 1933 году Геллерштейн даже опубликовал статью “О психологии труда в работах К. Маркса”. Это было началом конца психотехники.
В ответ на статью Геллерштейна Рубинштейн в 1934 году издает статью “Проблемы психологии в трудах К. Маркса”, в которой ведет скрытую полемику с психотехниками. В ней он определяется с подлинно марксистским взглядом на способности, который и излагает как “Учение об одаренности” в “Основах психологии” 1935 года.
В 1936 году выходит постановление ЦК ВКП(б) “О педологических извращениях в системе Наркомпросов”, положившее конец и психотехнике, и изучению способностей. Хотя какая-то работа продолжалась Рубинштейном его учеником К.К. Платоновым в авиационном ведомстве.
По-настоящему интерес психологов к способностям возрождается в 1940 году с публикацией в общесоюзном журнале “Советская педагогика” статьи Бориса Михайловича Теплова (1896–1965) “Проблема одаренности”. В ней еще с очевидностью звучит зависимость от подхода Рубинштейна, а значит, и Гальтона. Способности не стали самостоятельным предметом психологии, Теплов еще только ищет.
Ищет и ошибается, что естественно. Однако именно его ошибки, широко растиражированные популярным изданием, как это часто бывает с наукой, и становятся общими представлениями о способностях. Об этом рассказывает Платонов:
«В 1940 г. Б.М. Теплов выдвинул тезис, ставший на долгие года “крылатой фразой” (хотя сам Б.М.Теплов в статье 1941 г. от него отказался), которая у многих создала иллюзию решения проблемы соотношения биологического и социального – “способности – это задаток в развитии» (Платонов, 1972, с. 34).
Статья 1941 года вышла в узковедомственных “Ученых записках” НИИ психологии, и читали ее только те, кто входил в ядро психологического сообщества. Статью 1940-го года читали все! Так рождались две советские психологии – широкая, для масс, и узкая, для себя.
Статья 1941-го года называлась “Способности и одаренность”. Уже по названию видно, что наша психология начинает вырываться из зависимости от предложенного Гальтоном исследования “особой способности способностей” и создает свой предмет. Поэтому статья Теплова считается всем психологическим сообществом этапной, а предложенные в ней определения вошли в историю нашей психологии.
Тем не менее, в статье 1941 года Тепловское изложение учения о способностях достигает чеканности формулировок, что и было главным достоинством любого психологического сочинения в советское время. Итак, “Способности и одаренность”.
Теплов пока еще помнит, что существует какая-то одаренность, которую стоило бы определять через понятия дара и дарителя, но борется с этим гальтоновско-рубинштейновским мороком, прокладывая новое научное русло:
«При установлении основных понятий учения об одаренности наиболее удобно исходить из понятия «способность».
Три признака, как мне кажется, всегда заключаются в понятии «способность» при употреблении его в практически разумном контексте.
Во-первых, под способностями разумеются индивидуально-психологические особенности, отличающие одного человека от другого; никто не станет говорить о способностях там, где дело идет о свойствах, в отношении которых все люди равны.
В таком смысле слово «способность» употребляется основоположниками марксизма-ленинизма, когда они говорят: «От каждого по способностям…» (Теплов, 1982, с.129).
Очень важное высказывание с точки зрения культурно-исторического понимания психологии способностей. Теперь для меня ясно, откуда растет определение способностей как особенностей или различий. Советские психологи просто попытались осмыслить высказывание классиков марксизма. От каждого по способностям, значит, от каждого все, что он может, но могут все по-разному. Это надо понимать и учитывать.
Для этого учета и нужна марксистская наука о способностях в рамках педагогики, которая позволит раскрывать способности как можно полней, чтобы можно было выжать из людей максимум в общественно-полезной деятельности.
Из всего этого нагромождения слов к действительному определению способностей отношение имеет только вот этот крошечный кусочек: никто не станет говорить о способностях там, где дело идет о свойствах, в отношении которых все люди равны.
Способности – все же свойства. Чьи? Пока очевидно, что людей. Как пройти от этого к действительной природе способностей, не представляю, но в человеке должно быть то, что и содержит или порождает способности.
«Во-вторых, способностями называют не всякие вообще индивидуальные особенности, а лишь такие, которые имеют отношение к успешности выполнения какой-либо деятельности…» (т.ж.с.130).
Возможно, словосочетание «индивидуальные особенности» может считаться подсказкой или намеком на то, что средой, порождающей способности, является личность. В таком случае, личность оказывается тем, что и занимается деятельностью. Иначе говоря, личность и деятельность оказываются связанными и дополнительными понятиями. Это очень похоже на истину и нашло развитие в марксизме, который постоянно говорит о том, что человек творит себя в труде.
Творит он себя именно как определенную личность, отличную от других людей, занимающихся другим трудом. Труд или деятельность как бы проливаются в сознание, заполняя его образами, и человек оказывается неким произведением своего труда, способным думать и говорить лишь так, как это позволяет труд и занимающееся им сообщество.
Само это высказывание принесло пример неожиданного использования понятия «способность». Мы исходно считаем, что способность – это нечто скрытое в нашей природе, что таится до поры до времени и может быть однажды раскрыто, тем самым, расширяя нас. Но вот звучит вполне принимаемое русским языком: человек оказывается неким произведением своего труда, способным думать и говорить лишь так, как это позволяет труд. И способность стала чем-то не расширяющим, а ограничивающим меня!
По крайней мере, так ощущается. На самом деле это своего рода языковая ловушка. Если мы вдумаемся, то ограничением оказывается культура того сообщества, которое приучило меня к определенной деятельности. Именно она заполнила собой все пространство моего сознания, закрыв и небо, и солнце. И должна бы перекрыть все, даже способность думать и быть собой.
Именно эта потеря себя и происходит с обретением человеком личности, состоящей из образов деятельности и взаимоотношений с членами сообщества, живущего вокруг этой деятельности. Способность же в данном случае оказывается возможностью прорваться сквозь все эти облака к свету, показав, что я еще есть, что я еще могу думать и пытаюсь себя выразить в речи… Вот только речь моя складывается теперь из того, что есть в наличии.
Даже когда я всего лишь хочу издать стон, рождается производственная песня, потому что мой стон заставил зазвучать слои тех образов, которые во мне осели. Этот стон у нас песней зовется…
Как бы там ни было, Теплов создает ощущение, что движется от самых широких понятий о способностях к более узким и точным. Сначала способности – это особенности, затем, только те особенности, которые обеспечивают успешность в деятельности. И, наконец:
«В-третьих, понятие «способность» не сводится к тем знаниям, навыкам или умениям, которые уже выработаны у данного человека.
…в жизни под способностями обычно имеют в виду такие индивидуальные особенности, которые не сводятся к наличным навыкам, умениям или знаниям, но которые могут объяснить легкость и быстроту приобретения этих знаний и навыков» (т.ж.).
Любопытная игра словами, необходимая Теплову для того, чтобы преодолеть ошибки предыдущей статьи, где он слишком переоценил значение задатков. Трудовая теория личности требует выводить способности из труда, а не из задатков! Поэтому особенности, именуемые способностями, не обеспечивают легкость и быстроту получения знаний, а объясняют их…
Кому нужны эти объяснения? Тому, кто хочет скрыть истинную природу способностей? Например, их связь с задатками?
Теплов, еще за год до этого считал, что способность – это задаток в развитии. Однако он быстро поменял свое мнение. Почему? Об этом он говорит, разбирая английские понятия ability и capasity, которые наиболее часто переводят на русский как «способность». Точнее, он не говорит, почему поменял свое мнение, но это можно понять. Прочитать это наблюдение Теплова будет любопытно и полезно современным психологам.
«Вот как определяется их значение в одном из американских психологических словарей: «ability» – умение выполнять действия, включающие в себя сложные координированные движения и разрешение умственных задач» или «то, что может быть сделано человеком на данном уровне обученности и развития»; «capasity» – максимальные возможности индивидуума в отношении какой-либо функции, ограниченные его врожденной конституцией и измеряемые теоретически тем пределом, до которого может быть развита эта функция при оптимальных условиях» или «возможности организма, определяемые и ограничиваемые его врожденной конституцией».
Взаимоотношение между этими двумя понятиями очень четко сформулировано Сишором: «Термин «capasity» обозначает врожденные возможности; термин «ability» употребляется для обозначения приобретенного умения использовать соответствующую «capasity».
То, что обозначается словом «ability», можно коротко обозначить как совокупность навыков и умений; из этого явствует, что «ability» – это не «способность»» (т.ж.с.131).
Как из этого может явствовать что-то относительно способности, вопрос за рамками данного рассуждения. Поэтому современные психологи не признают этого замечания Теплова и старательно переводят ability как способность. Но и Теплову стоило бы исходно привести определение способности, чтобы делать подобные утверждения. Он же привел «три признака», лишь голословно заявив, что «способность» не сводится к тем знаниям, навыкам и умениям, которые уже выработаны…
Почему? Потому, что она должна предшествовать им и объяснять успешность их обретения? Рассуждение должно быть строгим, оно наказывает за поблажки самому себе. Стоит только заменить «объяснять» на, скажем, «обеспечивать», и у способности начинает прорезаться какая-то природа, ведущая нас прямо к тем самым врожденным задаткам. А вот этого Теплов почему-то допустить не может. Дальше начинается песня на раскаленной сковороде:
«Как отнестись к значению термина «capasity»? Мы не можем понимать способности в смысле capasities, то есть как врожденные возможности индивидуума, потому что способности мы определили как «индивидуально-психологические особенности человека», а эти последние по самому существу дела не могут быть врожденными.
Врожденными могут быть лишь анатомо-физиологические особенности, то есть задатки, которые лежат в основе развития способностей, сами же способности всегда являются результатом развития» (т.ж.).
Это похоже на крик затравленного человека: мы не можем понимать способности как врожденные! Ну, не можем мы! Почему? Нет, нет, не потому что кто-то запретил. Мы сами себя высекли, когда «определили способности как индивидуально-психологические особенности»!
И тут начинаются танцы вокруг врожденного. Кстати, очень любопытный вопрос, что под этим понимать? В сущности, коренной для всей психологии.
«Таким образом, отвергнув понимание способностей как врожденных особенностей человека, мы, однако, нисколько не отвергаем тем самым того факта, что в основе развития способностей в большинстве случаев лежат некоторые врожденные особенности задатков.
Понятие «врожденный», «природный», «данный от природы» и т. п. очень часто в практическом анализе связывается со способностями. Приведу для примера… записанные Эккерманом слова Гете: «Подлинный талант обладает врожденным понимаем форм, пропорций и красок…»…
С точки зрения научной точности терминологии всем высказываниям такого рода можно предъявить один упрек: следует говорить о врожденности не самих способностей («понимание форм, пропорций и красок», «чувство поразительной гармонии» и т. п.), а лежащих в основе этих способностей задатков» (т.ж.с.131-2).
Горячая сковородка – все-таки ужасно неудобное место для ученого, выполняющего госзаказ. Полстраницей выше он дал определение: Врожденными могут быть лишь анатомо-физиологические особенности, то есть задатки. Теперь получается, что и «понимание форм, пропорций и красок», «чувство поразительной гармонии» – тоже анатомо-физиологические особенности?
Но почему у психологов такая страстная любовь к анатомии и физиологии, и такое неприятие души?!
Глава 3
Врожденные или наследственные?
Итак, марксистская психология должна была отказать способностям в праве быть врожденными, очевидно, чтобы исключить любые намеки на существование собственного предмета психологии, то есть души. Это позволило продвинуть свои владения вглубь расположения противника, но победы не дало. Ведь что-то врожденное в связи со способностями всё равно сохранилось.
Тогда было придумано гениальное военное решение: придать психологическому термину «способности» совсем новое значение, не существовавшее ранее в русском языке, а всё, что связано с врожденной природой способностей и дарований, перенести на некие «задатки».
Задатки после этого забирали на себя все намеки на душу. Но с ними было проще. Во-первых, как новое понятие, они легко могли принять в себя любые значения, и им тут же придали значение анатомо-физиологических особенностей. Во-вторых, все, кто приходил в психологию в поисках души, обнаруживал, что в способностях её точно нет, а до задатков мог и не добраться…
Теплов много сделал для разворачивания этого триумфального шествия советской власти на земле психологии. Как он сам писал в 1961 году, переиздавая свои труды, «проблеме способностей» были посвящены и написанная в 1940-м же году «Психология музыкальных способностей» и «Ум полководца» 1942-го года.
Искать в них чего-то нового в теоретическом смысле по сравнению со статьями о способностях и одаренностях сорокового и сорок первого года бессмысленно. Это было лишь закреплением успеха. Всё главное было уже сказано, в том числе и про задатки.
Поэтому еще раз «способности и одаренность» 1941 года. Страна вступала в войну с фашизмом, психологи – с душой…
«Очень важно также отметить, что говоря о врожденных задатках, мы тем самым не говорим еще о наследственных задатках. Чрезвычайно широко распространена ошибка, заключающаяся в отождествлении этих двух понятий. Предполагается, что сказать слово «врожденный» всё равно, что сказать «наследственный». Это, конечно, неправильно» (Теплов, 1982, с.132).
Почему? Как кажется, вопрос чисто языковой – идет разграничение значений между понятиями. На самом же деле, это не разграничение, а придание или приписывание значений, благодаря которому зайчик растворится в котелке фокусника и превратится в питательное рагу для целого сообщества. Так американский юрист разваливает дело, придравшись к процессуальным неточностям.
«Ведь рождению предшествует период утробного развития. Если даже доказано, что какой-нибудь задаток существует действительно «с первого дня жизни», то ведь из этого следует только то, что он или наследственный, или возникший в течение утробного периода развития.
Конечно, это положение известно всякому, но почему-то принято молчаливо подразумевать, что вторая из этих возможностей – возникновение в течение утробного периода – представляет собой несущественную мелочь, почти бесконечно малую величину, которой вполне можно пренебречь» (т.ж.).
После такого заявления ожидается, что сам-то Теплов не пренебрежет внутриутробным периодом и станет основателем перинатальной психологии способностей. Но он, как мы знаем, пишет о способностях музыкантов и полководцев, а об утробном развитии забывает.
Точное рассуждение в данном случае требует всего лишь сдвинуть границу исследуемого периода. Если возникло понятие «доказано, что какой-то задаток существует с первого дня жизни», привлечение понятия «утробный период» всего лишь сдвигает первый день жизни с рождения к зачатию. И если это так, то остается лишь описать, что же закладывается в виде задатков в утробе, а что «существует с первого дня жизни».
Но такой разговор недопустим, потому что заставит задать вопрос, а откуда взялся этот задаток? И Теплов ловко уходит на вираж, в обход опасного участка. Однако шапка у него при этом горит и выдает, о чем он на самом деле думает:
«Слова «наследственность» и «наследственный» в психологической литературе нередко применяются не только в тех случаях, когда имеются действительные основания предполагать, что данный признак получен наследственным путем от предков, но и тогда, когда хотят показать, что этот признак не есть прямой результат воспитания или обучения, или когда предполагают, что этот признак сводится к некоторым биологическим или физиологическим особенностям организма…
Слово «наследственный» становится, таким образом, синонимом не только слову «врожденный», но и таким словам, как «биологический», «физиологический» и т. д. …
В термине «наследственность» содержится определенное объяснение факта, и поэтому-то употреблять этот термин следует с очень большой осторожностью…» (там же, с. 132–133).
И что же за «объяснение» содержится в термине «наследственность»? Может быть, такое, что он относит предмет психологии к биологии или физиологии? Ну, нет! Теплов был бы только рад, если бы это было так. Наследственность плоха тем, что психологические явления, а именно, способности, превращают в то, что получено от предков, как биологические или физиологические признаки.
Поэтому далее Теплов забывает обо всем, что говорил раньше, и переходит к созданию мифа о способностях:
«…способность по самому своему существу есть понятие динамическое. Способность существует только в движении, только в развитии. В психологическом плане нельзя говорить о способности, как она существует до начала своего развития. Так же, как нельзя говорить о способности, достигшей полного развития, закончившей свое развитие» (там же с.133).
Почему? Что за игра словами и что за навязывание заготовок вместо исследования? А это всего лишь переход, предназначенный оправдать или обосновать следующий ход рассуждения, скрывая в множестве слов дикую противоречивость всего сказанного:
«Задаток в научном значении этого понятия есть анатомо-физиологическая особенность человека, ни на что решительно не «направленная», а способность как психологическая категория не существует вовсе до начала» действительного целеполагания» (т. ж.).
Так сказать, кредо, символ веры молодого психолога, если он хочет войти в научное сообщество. Поэтому Теплов и вставляет раз за разом костыли, напоминая, что сказанное им не имеет отношения к жизни, а действует только в науке. Хочешь стать одним из нас, прими бездумно. Верую, ибо абсурдно!
Но абсурдность эта вполне злонамеренна, у нее есть «действительное целеполагание», и направлена эта цель на то, чтобы лишить смысла не только способности и задатки, но и само понятие врожденности. Для этого всего лишь надо заставить себя принять исходный бред за основание рассуждения:
«Приняв, что способность существует только в развитии, мы не должны упускать из виду, что развитие это осуществляется не иначе, как в процессе той или иной практической или теоретической деятельности. А отсюда следует, что способность не может возникнуть вне соответствующей конкретной деятельности. Только в ходе психологического анализа мы различаем их друг от друга» (т.ж. с. 133–134).
Кого различаем? Сразу и не въедешь. Но по всему получается, что речь идет о том, как психологу трудно отличить способность от деятельности…
Но весь последующий текст подтверждает это дикое предположение, хотя в итоге Теплов его все же чуточку смягчает:
«Не в том дело, что способности проявляются в деятельности, а в том, что они создаются в этой же деятельности» (т.ж. с 134).
О том, что собратья по цеху временами бредят в своих палатах, пишут сами психологи. В частности академик Мясищев весьма нелестно отзывался об этом пристрастии Теплова и Рубинштейна к анатомо-физиологическому пониманию задатков. Но завершить эту главу я всё же хотел бы диагнозом, который поставил нашей психологии сам Теплов, приведя цитату из Энгельса.
Он пытается ею объяснить, почему Кант в начале девятнадцатого века считал, что в Германии гений, то есть высшая ступень одаренности, возможен лишь в искусстве, но не в науке:
«Всё было скверно, и во всей стране господствовало общее недовольство. Ни образования, ни средств воздействия на сознание масс, ни свободы печати, ни общественного мнения, не было даже сколько-нибудь значительной торговли с другими странами – ничего, кроме подлости и себялюбия, весь народ был проникнут низким, раболепным, жалким торгашеским духом. Всё прогнило, расшаталось, готово было рухнуть, и нельзя было даже надеяться на благотворную перемену, потому что нация не имела в себе силы даже для того, чтобы убрать разложившийся труп отживших учреждений» (т.ж.).
Почему не было науки во времена Теплова, понятно. Но почему это так похоже на сегодняшнюю Россию?!
