Александр Шатилов
Гном
– Стало быть этой «невинной душой» должна была стать я? – удивилась Софи.
– Да, вы уже родились, ваш отец возлагал на вас большие надежды, он приглашал лучших учителей рисования. И когда вам должно было исполниться шесть лет, вам предстояло написать свой первый шедевр и сжечь его. Всё уже было готово, но тут ваш отец резко изменил своё решение, и всё пошло так, как и пошло. Я слышал ваш утренний разговор с господином графом, так что думаю, что он теперь изменил своё мнение о «монстре», который не даёт спокойно дышать бедным барышням. Как видите этот монстр сам глубоко несчастен. И если вы мне не поможете, то я не знаю, что мне делать.
– Но почему мы должны вам верить? – спросил Артур.
– Да потому же, почему вы поверили ей! – вскричал гном, вскакивая со своего ящика и махая руками. – Разве я не достоин, не достоин такой великой чести, чтобы мне хоть раз в жизни поверили? Почему все жалеют других, а не меня, или мне в самом деле следует стать таким, каким вы хотите меня видеть! – на стальных глазах маленького существа сверкнули слезы, подбородок задрожал, и лицо вдруг вместо злого и ехидного превратилось в детско-наивное, готовое искренне плакать, потому что больше ему ничего не оставалось делать.
Возможно две сотни дет он был объектом насмешек, два века его боялись и не верили ему, от того и лицо его приобрело болезненный желтоватый оттенок, и выражение лица его стало злым и ядовито-насмешливым. Он просто отвык от человеческого обращения и незаметно для себя превратился в того, кем никогда не пожелал бы стать.
– Хорошо, мы верим вам, но если вы нас обманете, то… – начал свысока Артур.
– Мы вам полностью доверяем, – перебила Софи, – скажите, что мы должны делать?
– Вы верите мне? И вы мне поможете? – спросил он с надеждой в голосе.
– Конечно мы вам поможем, мы всё сделаем, чтобы избавить вас от страданий.
Лицо гнома преобразилось. Оно уже выражало неподдельную детскую радость, такие лица обычно бывают у счастливых именинников, которым вручают желанный подарок.
Он быстро подскочил к какому-то предмету, покрытому серой тканью, сбросил её и крикнул:
– Вот этот мольберт и эти краски ждали вас пятнадцать лет. Пришла пора завершить начатое. Вы нарисуете меня и избавите душу от страданий. А вы, – сказал он, обращаясь к графу, – вы будите единственным свидетелем гибели проклятого существа.
– Но я боюсь, что у меня не получится сделать всё, как надо, – со смущением сказала Софи.
– Я в вас не сомневаюсь, – сказал гном, подавая ей палитру и кисти, – вы сделаете всё правильно.
Софи взяла их немного помедлив, затем подошла к холсту, закреплённому на мольберте, и начала рисовать так, словно каждый день из-под её рук выходила не одна работа.
Стояло гробовое молчание, слышно было лишь приглушённое дыхание и трение кисти о холст. Тусклый свет от колеблющегося пламени свечей озарял напряжённые лица всех троих, присутствующих в зале. Глаза баронессы сверкали, когда она бросала взгляд на своего необыкновенного натурщика. Гном не шевелился, стоя в профиль с загадочной полуулыбкой. И пока порет не был кончен, никто не произнёс ни слова, не изменил выражение лица, не двинулся с места. Наконец Софи положила кисть и отошла.
– Вот и всё, – сказала она повернувшись, и Артур заметил, что она была ужасно бледна и даже обессилена, словно от долгой пешей прогулки.
– Теперь сожгите его, – сказал гном, указывая на идеальный портрет.
Софи вдруг вздрогнула и отшатнулась от работы.
– Нет, – проговорила она дрожащим голосом, – я не могу убить. Не могу, вы слышите, никогда!
