Александр Шатайло
Первый пар. Стихотворения
© Александр Шатайло, 2024
ISBN 978-5-0051-1704-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Цыганке Нэле,
предсказавшей мою творческую судьбу,
посвящаю
ПЕРВЫЙ ПАР
Я люблю белый стих.
Он тело моё
и камень с души,
искупление и прощение,
я синие брючки ношу —
и трутся они, как стихи,
вместе с кожей снимаю
пенку строчек —
и бинты широки,
как хотите трясите бумагу – там ключи не звенят,
кто верлибру товарищ, тот сам же брильянт,
по дорожкам пустынным бродят стаи собак,
но сияет, как Север, – свободный мой шаг!
Рифма – армия.
Рифма – лампасы.
А я в редьку,
а я в редьку больше масла.
А я к людям,
а я к людям в робе мельника.
Я люблю белый стих.
Мне большие грибы находить,
мне снегом дышать,
в русые косы влюбляться.
Рифма чудесна.
Я обожаю рифму. Рифма – волшебный клубок.
Рифмы тёплое лицо
поварёнка красит —
подаёт к столу мясцо,
подаёт салатик.
Критик битые бока
лихачу рихтует.
Дождалась волны доска —
серфингист рифмует!
Кровеносные сосуды
слепых
котят —
тоже в рифму хотят!
Фары, рассеивающие тьму, —
тоже в риф-му.
Но… попробуйте потерять глушитель… Пусть ничего
не останется в мире —
ни cельских дорог,
ни огромного солнца,
ни глаз, ни ушей,
ни отрубленной головы,
пусть только МУЗА приходит – трясёт своими «арбузами»,
вырабатывает эры и небо,
обрастает людьми и белыми словами.
Рифма пойдёт по следам.
Вскинет штуцер.
С веточек рухнет снежная пыль.
Так марганцовка баки зальёт воде бестолковой.
Так красят белька,
уводя от крюка.
Белые шубы.
Разлагающиеся тела.
Я вам другое поведаю,
застёгивая хрустящие манжеты,
я сделаю это тайно:
просто напялю свитер поверх,
потому что зима и ветер как зверь,
но я буду замечен, буду выдан собой,
словно видел луну в рубашке ночной,
или прямо с утра
винца пригубил —
и глазами блещу, и язык распустил,
то ли Шурик я,
то ли Сашка,
то ли ничего у меня не болит, —
а это попросту рубашка
под чёрным свитером творит!
Не называйте белую поэзию прозой.
Она у себя дома на просторах листа.
Я росинку кипящую света снял с души
и на листик спустил – куйте же её, пока горяча!
Я коней вам привёл
из затерянной жизни своей – так седлайте же их, дорогих!
…Река выходит из берегов.
Дельфины больше не взрывают корабли.
Всё очень просто.
Всё объяснимо:
лопнула фирма.
Рифма – за финку!
А мне б на нехожую тропку
выйти, скучая, —
а это не мало
для шумного мира,
для шумного бала – случайно
вдруг встретить кого-то…
Я не хочу рифмовать:
четыре столетия в строфе воевать.
Рифмы хочу сплошной —
чтоб волна на волну,
чтоб волна за волной.
Я просто хочу рисовать.
Просто играть джаз.
Но ещё с детства люблю первый морозный пар изо рта —
на пороге дома.
ЗАЗВЕНЕЛА ПЕСНЯ ВО МНЕ
Зазвенела песня во мне
под счастливую песню неба!
…Стройный тополь, грустя о весне,
не стряхнёт пушистую негу.
Будет бал, будет сказочный бал,
вот и котик шагает гусаром…
Мне бы с ними поднять бокал,
мне бы с божьим чокнуться даром!..
Но я славно присел у окна:
созерцаю, слежу за игрою.
Вся в тумане, как в дрёме, луна, —
покачаю её… и прикрою.
А окошки бегут, бегут,
леденцами бегут по фасадам.
А на улице дети орут,
леденцов им больше не надо.
Будет лету и мяч и сачок,
но такое ему не приснится:
осветился снежком старичок,
как вечерней лампадой божница.
Это слёзки, пушистенький пшик,
измененье всего лишь погоды.
А душа, как усталый мужик,
пьёт и пьёт на лоне природы.
Будем пить его на лету,
чистогонное снежное тело.
Белизной нарастаю, расту, —
набелело во мне, набелело!..
Зазвенел мой песенный ряд
под растущую белую стаю.
Словно сильный собран отряд
и по всем фронтам наступает.
Я сегодня уйду от окна.
Я к мальчишкам выбегу с клюшкой.
Я куплю у бабуси вина
или пару бокалов в пивнушке.
И любимый Кировский мост
мне свой трап загадочно спустит:
может, смотрит с моста… Христос,
или вышел проветриться Пушкин.
Я у Блока о вьюге читал,
я на Зыкиной видел платочек…
Мне бы с ними поднять бокал,
очень хочется этого, оч-чень!..
КЛЕТОЧКА
Я человек.
Я сильным быть хочу.
Как те пятнадцать
памятных республик.
Я скоро сам, подобно силачу,
на сцену выйду
и согну железку в бублик.
Я человек.
Я в глубине души молюсь.
Есть Свет, есть Истина,
есть Книга.
Я с этой книгой не боюсь
ни дьявола, ни жизни-мига.
Так что же делает меня
таким настырным?
Откуда выбросы огня,
потоп всемирный?
Я Человек.
Проснуться им хочу.
Я бросил собутыльников отчизны.
Но на другую тоже я ворчу,
чего-то больше надо мне от жизни.
Играюсь с глобусом, верчу, —
какую надо мне отчизну…
Где кости зла.
Где корень жизни.
Я Человек.
Я вечным быть хочу.
За то, что я такой капризный,
я получаю всё, что я хочу.
Я по распределению лечу
в далёкий край,
мечтающий о жизни.
Я на земле.
Где хаты – якоря.
Где сердце пашет на одной свече моторной.
И там, где кладбища раздвинуты края,
я снова ленточкой повязан чёрной.
Земля как пух,
когда сердца нежны…
И нас хоронят во вселенной
снега и звёзды,
коллектив Луны, —
бросая горсть сердцевесны,
сердцереки,
сердцестремленья.
Я буду идти в затменье.
Как салют будет мой шаг.
Личное местоимение
имеет прекрасный шанс
доказать происхождение
и собственную ось.
И солнечное затмение,
и вселенскую горсть!
Мы прощаемся,
мы сердечны,
мы темны, как атомный крах, —
лишь слышны наши скорбные речи
и дрожат огоньки в руках…
О, прекрасная!
О, конечная!
Ты – безумие у окна, —
я люблю тебя,
Звёздная, Млечная,
глубина, глубина, глубина…
Так и хочется сразу ответа,
и всего-то – рвануть за кольцо…
Возгорелась хвостом ракета,
села курица на яйцо.
Спят кометы, как ржавые бомбы,
пудрит зорьку лучик-штангист,
марсианину ставит пломбу
на Bay Parkway хороший дантист.
Вот Медведица,
вот колечки
окружили Сатурн. Я сам
Кем-то вселенским замечен, —
устремились глаза к глазам.
Я глазами сверлю бесконечность…
Продолжаю всем сердцем пытать…
Мир сокрыт.
Запустить в него нечем.
Дайте смерти похохотать!
Может, с Ней —
на памятник свой
я накакаю чайкой морской,
может стану серебряным хеком,
может всё же проснусь человеком,
с этой клеточкой – упрямой такой…
БРОДСКОМУ
Мне в падлу спать,
когда сигналит солнцу
с блатными номерами ночь.
Я побегу за нею марафонцем
и вырублюсь на финише – точь-в-
в точь.
Меня муравушка задавит
своей тележкой поутру,
меня, горбатого, исправит,
когда я глазоньки натру.
Дождусь подушки лебединой:
– Пора в отлёт! Пора в отлёт!
А простыня, которая невинна,
поможет труп мой выбросить за борт.
…Ход чёрных придаёт томленье.
Я сплю, как шахматный король.
Но, чувствуя свирепой пешки жженье,
я бегаю по полю вдохновенья…
И выхожу к своим под дружный вопль.
Мне темнота – под интеллект мой.
Я даже получал деньгу,
бродя по сказочным объектам
с повязкой красной «стерегу!».
Другой и слышать не желает,
другой храпит уже давно.
Он видит сон, во сне летает.
Бесплатно крутится кино.
Он не выдерживает давки:
луна, как бюст, плывёт в окно.
И звёздочки, как обручалки,
летят на цинковое дно.
Прилежно спит:
ему не важен образ,
он на свиданья не ходок
с той дивой, чью красу недобро
увозит чёрный воронок.
Я во Христе.
Я помню, кто мой крёстный.
Могу и пальцем показать
на этот пулемёт несносный
из певчих глоток под закат.
Но кто расстреливает ночью
Сердца поэтов, как солдат?!
Ведь можно и попасть неточно —
вдруг выплывет на свет
ваш гениальный гад!
Избыток звёзд… и недолётов.
Но обязательно присутствие Звезды.
Ведь ночь – наплыв
тяжёлых бегемотов,
асфальт,
чтоб оставлять следы.
Дымятся туфельки надежды.
Выравнивается благодать.
И даже черные одежды
нам могут ясности придать.
Я видел день.
Его лохматость.
Все зубы сосчитал во рту.
Чирикала и кукарекала крылатость,
горели вишни, бил кнутом пастух.
Но почему
выглядываешь кошку,
как будто в космос запускал?
И гладишь старую гармошку,
как будто девок не ласкал?
Мне интересна ночь.
Её часы-заточки,
срывающие глаз.
Мои острейшие глоточки
ворует чёрный скалолаз.
И скоро солнце
щёлкнет выключателем.
Точней, развесит
майки облаков.
А ночь,
её часы-старатели,
пойдут в кабак
с крупинками стихов.
