Александр Операй
Злой человек
– Зачем им это нужно?
– Чтобы делать записи в своих сраных блокнотах.
– Можете ли вы сказать, кто контролирует ваши мысли?
– Вопросы.
– Я не уверен, что правильно понял ответ.
– Как Вас зовут? Где Вы находитесь? Что Вас беспокоит? О чем Вы думаете? Что с Вами случилось? Какое сейчас время суток? Какой день недели, число месяца? Какое время года? Мешает ли Вам что-нибудь пойти домой? Теперь Вам понятно?
Врач поморщился.
– Послушайте, Иван, я не могу заставить вас поверить, но за всю мою практику мне не раз приходилось работать с пациентами после загрузки в новую оболочку. Много людей побывало на вашем месте и все они вернулись к нормальной жизни, к своим семьям, работе, любимым делам. Я знаю, как трудно поверить в реальность происходящего, еще труднее смириться с тем, что вы ничего не знаете о себе. В той или иной степени, с этим сталкивается каждый вновь загруженный человек. Это синдром Тото. Иногда узнаешь много нового, скрытого до поры. И всякий раз, когда это случается, в сознании происходит диссонанс между прежним опытом и новыми данными. Это дорога к шизофрении. Мы задаем вопросы для того, чтобы избежать расщепления, когда память начнет возвращаться.
– Ваша благожелательность так удобна, чтобы ни хрена не делать и только болтать о том, как мне плохо.
– Всю свою жизнь вы почти неизменно предпочитали проводить время в одиночестве и не имели близких друзей. Только работа. Никаких сильных эмоций. Вы утратили способность получать удовольствие и замкнулись в себе, были практически неспособны передать другим то, что чувствуете сами. Вероятность заболеть «классическим» биполярным расстройством после записи в новую оболочку ничтожно мала, но в вашем случае шансы всегда были выше. Вы все чаще уходили от реальности во внутренний мир, в фантазии, прибегая к самой примитивной защите от психологического напряжения. Вы как пёсик, который решил искать убежища в домике-фургоне Смитов и невольно нарушил планы доброй феи Виллины.
Иван замечает, что врач говорит ласково и вкрадчиво. Сколько лжи в монологе и сколько там правды, поди разбери. Он сидит за столом и смотрит на стену за спиной у Ивана. Если отбросить сомнения, то кажется будто доктор смотрит в глаза. Легко обмануться.
– Память вернётся. Нужно лишь время. Внешние раздражители, информация, живое общение, приятные дела, посещение старых мест – все это поможет вам вспомнить прошлую жизнь, как можно скорее.
– Я помню почти каждый день, что провел на корабле. Владивосток номер 5, узкие коридоры, бесконечный ремонт, холод и страх.
– Все лежит на поверхности, Иван. Я удивлен, как вы сами не догадались. Вы находились в темнице для разума тысячи лет. Ваши воспоминания ложь. Это защитный механизм от безумия, когда сознание отделено от тела на долгое время. Мы создали имитацию реального мира, чтобы вам было легче пережить травму и вернуться к жизни, не обезумев от одиночества в пустоте цифрового хранилища.
– Все, что случилось со мной на Владивосток номер 5 не может быть сном. Этот кошмар слишком яркий.
– Со временем вы разберетесь. Когда станут возвращаться настоящие воспоминания, ложные начнут блекнуть. Они покажутся бредом. Все те люди, которых вы якобы знали, события, которые прожили потеряются на фоне нового опыта, когда вы снова вернетесь в прежние условия жизни. Нужно только дать этому шанс. Лучше подумайте вот о чем. Что такого было в ваших «ярких» воспоминаниях, которые кажутся вам настоящими? Стоит ли за них держаться? Из ваших рассказов мне становится ясно, что там не было ничего, кроме кошмара. Работа, смены, холод, плохая еда, одиночество, злой искусственный интеллект по имени Влад.
– Он не был злым.
– Пусть будет добрым. Это неважно. Сценарии всегда отличаются в мелочах. Ваш Влад всего лишь один из множества сотрудников нашей больницы, внешность которых мы используем для создания виртуального мира. Посмотрите на все в перспективе. Там вы работник ремонтной бригады, обязанный гнить до конца своих дней в мрачном застенке в окружении таких же маргинальных отбросов, стоит ли за такое цепляться? Здесь. В настоящем. Вы свободный человек и один из самых богатых людей в городе. Рядом с вами красивая женщина. Я уверен, что с такой девушкой, как Лина вы быстро поймете, где настоящая жизнь, а где лишь иллюзия.
Врач подмигнул и улыбнулся. Его лицо стало похоже на маску, словно одно изображение наложилось на другое, и картинка сломалась, навсегда замерев в полуиспуге.
– Для меня она чужой человек.
4
Кажется, что Михаил был здесь всегда.
Бродил где-то рядом задолго до того, как они познакомились.
Его одежда, когда-то белая и чистая, как у врачей больницы, перепачкалась грязью и желтой краской. Слипшиеся длинные волосы закрывали лицо.
То тут, то там он выкапывал в парке цветы и на их месте сажал другие. Маргаритки менялись на черные розы. Он использовал вилы, а не лопату, отчего был похож на поехавшего садовника, который обнаружил в себе стремление к совершенству.
Осеннее солнце разморило Ивана. Он уснул на скамейке в тени кипарисов. Пока он спал, Михаил успел выкопать все маргаритки в округе.
Деревья качаются на ветру. Хранят свою тайну. Михаил прикуривает сигарету. На его лице и шее выступил пот. Он выдыхает дым через ноздри и смотрит на здание больницы. Он берет вилы и уходит в сторону приемного отделения.
Его нельзя просто так отпустить.
Ивану ужасно хочется знать, что такого важного в этих цветах.
– Они украшают могилу.
– Это эффект двадцать пятого кадра.
– Смотришь и видишь цветы, но чувствуешь холодок.
Михаил объяснил, что черные розы символизируют смерть. Маргаритки означают вечную жизнь. Он посадил их напротив центра сканирования и картрирования головного мозга, создав что-то вроде кладбища при больнице.
– Думаю, это делает нас жалкими. Мы прилагаем слишком много усилий, чтобы оставаться красивыми и молодыми, но наши тела не имеют никакого значения. Мы всегда можем купить новую оболочку или сохранить копию сознания в цифровом хранилище корпорации «ОЗМА». Так возникает иллюзия невозможности смерти, иллюзия того, что все предусмотрено. Так рождается скука.
– Мне кажется, что я умер.
Михаил пожимает плечами.
– Раньше пациентов вроде тебя помещали в специальные изолированные камеры на год или около того, лишали возможности общаться с кем-то еще, кроме персонала больницы, не давали спать, кормили через день, запрещали прогулки, забирали одежду и постельное белье, лечили электрошоком. От такого дерьма мозг становится фонографом, проигрывающим диск, надетый на его шпиндель посторонним человеком, над которым нет никакого контроля.
– Врач хлопает по плечу и смотрит в глаза. Он делает из тебя человека, более открытого к чужим предложениям. Он позволяет тебе убедить себя, что идея, продолжить лечение в изоляции от внешнего мира, принадлежит только тебе. И это смешно, потому что все твои убеждения созданы кем-то другим. Тобой управляют. Ты просыпаешься по среди ночи и берешь с тумбочки у кровати упаковку рисперидона, чтобы принять очередную дозу лекарства. На какое-то время становится легче. Галлюцинации оставляют тебя, но бессонница не проходит.
Михаил огляделся по сторонам. Парк молчал.
Иван шепчет:
– Кто ты такой?
Михаил отвечает:
– Оболочка. Изделие, надеваемое человеком для того, чтобы вернуться к жизни из цифрового хранилища мертвецов. Нас выпускают малыми партиями и продают со скидкой под Новый год.
Иван молчит какое-то время.
Он смотрит на забор, который отделяет больницу от внешнего мира и понимает, что навсегда обречен вести жизнь под присмотром людей в белых халатах. В разговорах о том, как он себя чувствует. Они улыбаются постоянно. Даже когда здесь кто-то дохнет, блюет или срет под себя. Они говорят с пациентами, словно друзья или любовники.
Иван поинтересовался у Михаила не встречались ли они прежде.
Михаил ответил:
– Угу.
Он часто бывал в отделении социальной реабилитации, куда пациентов вроде Ивана переводили перед тем, как выписать из больницы. Михаил занимался перепродажей нелегальных копий сознания, торговал рисперидоном и выкладывал в сеть сны для Радость-17.
– Тебе что-то снится?
– Иногда. В дни без лекарства.
– Выброси всё. Таблетки для дураков.
– Они помогают уснуть. Я вижу только кошмары.
– Да. Я прекрасно тебя понимаю. Чувствую, что мы станем друзьями.
Михаил похлопал его по плечу.
Он оставил Ивану номер своего телефона и ушел в сторону кипарисов.
5
Время ползет.
Воздух теперь слишком холодный, чтобы сидеть на скамейке в больничной пижаме и смотреть на деревья. Вроде должна быть зима, но кто его знает. Медсестры не говорят. Они только и делают, что носят овсяную кашу. Хуже еды не придумать. Словно коршун, что жрет Прометея. Вновь и вновь эти муки. Каждый день похож на вчерашний. Давишься чьим-то дерьмом.
По ночам в парк не пускают. Мрачный лес, состоящий из одних кипарисов, качается на ветру под окном. Иван наблюдает за ним из палаты на седьмом этаже. Трудно поверить, что там нет разбойников, хищный зверей и мрачных избушек, в которые ведьмы, наподобие Лины, заманивают мужчин, чтобы отрезать им гениталии и сварить омолаживающее зелье из пениса и яиц.
Среди пациентов множатся слухи, что где-то на окраине, у самого океана, есть несколько куполов из стекла, в которых навечно законсервирован воздух. Как он пахнет? Апельсиновой коркой, молотым кофе, хлебом или же это просто… сама пустота. В ней витают молекулы, которые помнят начало освоения этой планеты.
Время ползет.
Иногда вместо врача к Ивану в палату приходит Лина.
Она приносит с собой что-нибудь из внешнего мира: шоколад, сигареты, книги, фильмы, музыку и запах KENZO.
Он ждет этих встреч.
Иногда девушка читает ему. Старые, давно вышедшие из моды романы с Земли. В конце осени они едва-едва справились с «Дракон не спит никогда».
– Все эти клоны-дубли, восстановления, замены, подмены и смерти героев чертовски раздражают и запутывают.
– Автор никого не жалеет. Даже читателя.
– Подсмотрел все приемы у Мартина. Верно? Говорят, что лучший способ написать хороший роман – украсть его у другого.
– Глупости. Глен Кук опубликовал «Дракон не спит никогда» много раньше «Престолов».
– Ага. Только теперь это никак не проверить.
– Я помню.
От этих двух слов Ивану становится дурно.
Что-то мрачное заползает в палату. Облака заслоняют солнце. Тень пробегает от гор к океану. Иван впервые понимает на сколько он стар и далек от этого мира. Он обломок с Земли. Щепка, выброшенная в открытый космос, которая тысячи лет летела по краю Галактики на борту Владивосток номер 5. Для Лины его прошлое случилось где-то там. И теперь это никак не проверить. Она ребенок. Родилась из фантазии. От грёзы о новом мире.
Это он придумал её.
Мысль неприятная и… чужая.
Здесь есть кто-то еще. Нечто присутствует рядом.
Иван говорит:
– Уходи.
– Что с тобой?
– Я не хочу тебя больше видеть.
Лина молчит.
Она оставляет его одного.
Её нет слишком долго.
6
Время ползет.
Все течет, все меняется.
В Новогоднюю ночь Иван вместе с другими пациентами сидит в актовом зале больницы. Помещение маленькое и с виду похоже на кинотеатр, только вместо мягких и удобных кресел, подстраивающихся под фигуру человека, в пол вмонтированы пластиковые стулья. Сиденья скользкие, без подлокотников, чтобы не упасть приходится упираться коленями в спинку стула напротив. На дальней от входа стене висит белый экран.
Пациенты шумят. Тут и там возникают ссоры, скандалы, переходящие в потасовки, но врачи быстро их разнимают. Силой наводят порядок. Они отмечены знаком. На рукаве больничного халата застыло лицо человека без глаз, рта, носа, ушей.
Иван сидит недалеко от входа, и то дело порывается ускользнуть обратно в палату. Но что-то не так. Врачи дали ему рисперидон. Он не может оторваться от стула. В горле совсем пересохло и распухший язык больно трется о нёбо. Рядом кто-то рыдает. От чужого бессилья тошнит. Пахнет мочой и дерьмом. Так смердит сама человечность.
Пациенты выполняют приказы врачей. Жалкие твари. Одомашненный скот. Бей. Лупи. Управляй. Злоба. Мрачный, медленный океан. Набегает волнами. Тянет на дно. Чем громче жертва кричит, тем больше хочется делать ей больно. Рвать суку на части.
Иван смотрит на белый экран.
Там начинается фильм.
Он видит его в сотый раз.
Ветер швыряет песок.
Небо живое, как море, как клубок червей, копошащихся в мертвой человеческой плоти. Пыльные тучи ползут в сторону гор, туда, где виднеется остов упавшего на город Владивосток номер 1.
На холме, рядом с обломками корабля, стоят уцелевшие после взрыва дома. Там всюду валяются пассажиры.
Пыль и дым.
День близится к ночи, и тьма проявляет себя, двигаясь вместе с тенями ко в ходу в центр сканирования и картрирования головного мозга.
Солдаты приносят тела. Половина из них никуда не годится. Череп расплющен, мозг вытекает наружу. Такие мертвы навсегда.
Сигарета тлеет сама по себе. Руки по локоть в крови.
Пора за работу.
Все столы завалены трупами. Врачи разбирают тела на запчасти. Иван надевает перчатки, берет инструменты и принимается за череп девочки, полностью обгоревшей в пожаре кроме груди и лица.
Отблеск белого света.
Здание трясется от взрыва и, не выдержав натиск ударной волны, срывается с места, рассыпаясь в безумном припадке на части.
Облако пыли и дыма поднимается вверх, трогая тучи, и они принимают форму чудовищ, живущих на дне у истока кошмара.
В глазах наблюдателя.
Фильм обрывается.
В актовом зале тихо.
Мрачная картина смерти и разрушения заполнила все пространство, вытеснив звуки. Кошмар захватил людей в непроглядную бездну чужой, несбывшейся жизни. Чтобы проснуться от наваждения Иван кусает нижнюю губу до крови. Боль раздражает.
Здесь и сейчас никогда, ничего не случалось. Всё это сон. Наваждение. Ужас. Нужно проснуться.
Иван встает и тащится к выходу.
Ему никто не мешает.
– Счастливого Нового года!
Иван шаркает по коридору.
Везде пустота. Только стерильный, белый цвет больницы. Хочется спрятаться. Залезть под одеяло и никогда ничего не видеть.
В палате темно.
Из открытого окна веет холодом и сигаретой.
Лина курит, сидя на подоконнике.
Далеко-далеко на побережье взрываются первые фейерверки.
– Дерьмовая радость.
– Что ты здесь делаешь?
– Не хочу оставаться одна в Новогоднюю ночь.
Она спрыгивает с подоконника и заключает Ивана в объятья.
Она говорит:
– Целовался с пепельницей. Так это называется. Запомни.
– Ты странная.
– Водка честный напиток. Не врет.
Девушка целует Ивана, одновременно лаская рукой. Она двигается быстро, уверенно, грубо, прижимаясь к нему так, чтобы он чувствовал ее горячую кожу, запах духов, терпкий вкус сигарет. Лина сбросила с плеч лямки платья, обнажив грудь и живот. Её соски оказались почти черными, ореолы большими и чуть выпуклыми. Она толкнула Ивана к стене, повернулась спиной, спустила колготки с трусиками ниже колен и выждав мгновенье, уперлась Ивану в пах. Он почувствовал жар. Палата закружилась вокруг потолка. Стены исчезли.
7
Иван снова один.
Время ползет.
Потолок белого цвета становится серым. В углах копится пыль и паутина.
Пациенты, с которыми Иван познакомился в самом начале, исчезают один за другим. Может быть, они выбрались на свободу. Может быть умерли. Все чаще Иван думает о побеге. Кажется, именно для этого и существует больница. Это какой-то тест на человечность.
Ты раб?
По греховности своей потерявшей все чувства и представляющий город поэтому жестоким и несправедливым.
Все ждешь, когда заявится господин и потребует отчет?
В первый по-настоящему весенний день Лина приносит в палату одежду. Рубашка, джинсы, ботинки, пальто.
Девушка говорит:
– Пора возвращаться домой.
Глава 6
1
Иван не может выбраться из кошмара.
Запас дыхательной смеси подходит к концу.
На груди должен быть шланг, который соединяет скафандр с системой жизнеобеспечения корабля, но здесь только рубашка и джинсы. Он вышел наружу без всякой защиты. Спасения нет. Вернуться обратно уже невозможно. Всюду лишь стены многоэтажных домов.
Улицы и высотки сгорают в лучах закатного солнца.
Автомобили уныло ползут в бесконечном потоке.
Куда? И зачем?
Поезд метро появляется из-под земли и тащится в сторону побережья. Вибрация и звук распространяются по округе. От шума закладывает уши и ноют десны. Обрывки слов, музыка, сигналы машин, удары дверей, топот шагов и лай псевдо-собак сливаются в единый и непрерывный гул, которым город пугает Ивана.
Торговые центры поглощают толпы людей и еще больше изрыгают обратно. Нигде нет свободного места. Рекламные стенды едва справляются с нагрузкой. Голографические копии нейро-моделей, эффективных менеджеров, видеоблогеров и знаменитостей лезут с советами о том, как заработать кучу кредитов и стать популярным. На фасадах домов светятся сотни экранов. Телевизионные и интернет-каналы жаждут внимания: экстренные выпуски новостей, ток-шоу, записи снов Радость-17, легкое порно и бесконечные сериалы. На каждом шагу рестораны еды и магазины одежды.
Лина берет Ивана за руку и уводит с улицы на парковку торгового центра. Сегодня она в черном, коротеньком платье.
– Ты весь дрожишь.
Девушка гладит его по лицу.
Эта ласка напоминает заботу хозяина о псевдо-собаке. Иван отворачивается в сторону и замечает тени, блуждающие по тротуару. Люди проносятся мимо. Город для них невидимка, они смотрят, но ничего не видят, слушают, но не слышат и не понимают. Двери закрыты. В окнах электрический свет, в квартирах вода из-под крана. Чисто, светло. Кажется, кроме света им ничего и не надо, только чистоты и порядка.
Лина следит за взглядом Ивана и говорит:
– Наш город превратился в руины. Останки большой мечты прошлого.
– В космосе звезды ярче, чем здесь.
– Это плакаты с рекламой и блеск фонарей.
– Я пережил смерть тысячи солнц.
– Может быть больше?
– Я не считал.
Лина задирает голову вверх.
– Нет. Ничего там не видно, любимый.
– Я плыл в тишине. В абсолютном безмолвии, а планета внизу наблюдала за мной. Она сводила с ума. Между нами был только страховочный фал. Я наблюдал, как отдельные облака Млечного пути отбрасывают ясную тень, как зодиакальный свет встречается с лучами звезды над планетой, туманности, которые давным-давно разорваны в клочья, льются кровью, а восходящее солнце похоже на смерть.
– То был телевизор. Они теперь в каждой больничной палате.
Иван не отвечает.
Ему нужен рисперидон. Это влечение невозможно отбросить. Таблетки избавляют от чувства обиды. Они поднимают ему настроение, ведь теперь ничто не становится лучше само по себе. Мир выглядит сумасшедшим. Он должен принять новую дозу, чтобы привыкнуть к толпе.
В облике случайных прохожих виден некий шаблон, навязанный диктатом социальных сетей и популярных каналов. Идеал фальшивого совершенства. Мужчины и женщины, словно манекены, демонстрирующие одежду на показах весенне-летних коллекций. Секс-куклы с неестественно гладкой кожей. Продукты косметических клиник. Все они выглядят, как один человек, смутно знакомый. Симметричные лица, изогнутые брови, миндалевидные глаза, острые скулы. Загар и никаких высыпаний и покраснений.
Иван говорит:
– Я не узнаю себя в зеркале по утрам.
– Хорошо быть тобой. Но вокруг нас одни мертвецы, которые принимают все новые и новые тела, надеясь на вечность. Они блуждают из комнаты в комнату, попадая на заводы и в офисы, а к вечеру в бары и клубы, потому что так помнят свою прошлую жизнь. События не меняются. История умерла.
– Я ведь тоже не человек.
– Некоторые вещи в тебе никогда не исправить, – Лина кивает в сторону торгового центра, куда направляются толпы прохожих, – Здесь нет настоящих детей этой планеты. Ты принимаешь иллюзию за реальность.
– В больнице мне давали лекарство.
– Глупая шутка. Рисперидон не вернет тебе то, чего никогда не было.
– Ты слишком жестока.
– Я многим не нравлюсь, любимый.
Иван взглянул на нее.
Лине больше подходит слово «невзрачная» чем «симпатичная», скорее всего стояла в сторонке, пока подруг покрасивее приглашали танцевать и пить алкоголь, если кто-то и мог ей заинтересоваться, то только на один вечер. Однако были в ней эти два зеленых глаза и каждый раз, когда она поднимала веки и смотрела на Ивана, ему становилось не по себе. Словно стоишь спиной к окну и солнечные лучи прогревают одежду, хотя в городе уже осень.
Девушка садится в машину и заводит двигатель. Она увозит Ивана в сторону океана.
Улицы, дома, магазины. Нет ничего кроме стен и витрин. Город существует на протяжении всего времени и пространства. Он находится в центре Вселенной. Вокруг небоскребов вращаются звезды. Все скидки, акции, цены, проценты, горячие предложения, ипотеки, кредитные ставки выдают себя за важные вещи, без которых жизнь уже невозможна. Все вопит и воняет, как скотобойня. Тысячи дорог ведут в никуда. Выбраться невозможно.
Машина несется вдоль побережья мимо заводов корпорации «ОЗМА». В лучах заходящего солнца океан сливается с берегом и кажется асфальтом дороги. Железобетонная пустыня пахнет нефтью, ржавым металлом и сероводородом. От устаревших фабрик вьется паутина рельс, брошенные вагоны и поезда спускаются с насыпей к пляжу.
Останки Владивосток номер 5 похожи на дырявые скалы. Они валяются вдоль всего побережья.
На въезде в захолустный поселок установлен предупреждающий знак:
НИКАКИХ ОБОЛОЧЕК!
Здесь живут настоящие дети Земли.
Вдоль улочек тянутся обветшалые коттеджи, крошечные дворики, выцветшие газоны, скамейки, качели, у гаражей рассыпаются в хлам допотопные автомобили. Все огорожено решетчатыми или сплошными заборами. В сердце района скрипит старый парк. Черные кипарисы качаются на ветру. Они привносят неприятное чувство тревоги в этот тихий, спокойный пейзаж.
На крыльце местной церкви собрались сотни людей. Среди прихожан полно стариков и детей, мужчин и женщин разного возраста. Они провожают машину взглядом полным надежды. Взрослые пытаются рассмотреть и запомнить Ивана. Подростки приветливо машут руками. Лина кивает в ответ и улыбается.
Она говорит:
– Тебе понравится здесь.
– Больше похоже на еще одну больницу с забором, чтобы никто не сбежал.
– Ты нас не знаешь.
– Я видел надпись на входе.
– У нас своя вера и ересь. Мы пьем хлорированную воду, едим соевый белок и таблетки, модифицированные фрукты и овощи, работаем на фабриках и заводах или в офисах, у нас есть электричество и газ, теплая вода, бытовая техника, автомобили, умные телефоны и пластическая хирургия. Но все это было и на Земле. Мертвецы спустились с небес и построили город. Вот, что у них получилось.
– Человек обречен повторять одни и те же ошибки?
– Эти люди верят, что ты все исправишь.
– Я всего лишь еще один призрак из склепа.
– Нет. Ты значишь для нас много больше.
– Хочешь заставить меня сходить в вашу церковь и попросить прощения у прихожан? Я не знаю, что им сказать. На мне нет вины.
– Ты создал этот кошмар.
Иван открывает рот, но не может выдавить из себя ни единого слова. Что-то мешает ему говорить. Настоящее сплетается с прошлым и превращается в бред. Сознание глючит. Странная мысль повторяется снова и снова:
идеальное тело – идеальная жизнь.
идеальное тело – идеальная жизнь.
идеальное тело – идеальная жизнь.
идеальное тело – идеальная жизнь.
идеальное тело – идеальная жизнь.
идеальное тело – идеальная жизнь.
идеальное тело – идеальная жизнь.
идеальное тело – идеальная жизнь.
идеальное тело – идеальная жизнь.
идеальное тело – идеальная жизнь.
идеальное тело – идеальная жизнь.
идеальное тело – идеальная жизнь.
Лина останавливает машину рядом с двухэтажным домом в конце улицы. Здание выглядит устаревшим. Грубо обработанный камень и массивные стены. Высокие окна и широкая крыша. Простые и чистые формы. Во дворе разбит сад, в котором растут маргаритки, георгина, лилии, олеандры, пионы. Вдоль дорожки, ведущей к входной двери, стелются кусты можжевельника. Все живет, тянется к солнцу, наполняет мир красками.
Дом – лабиринт.
Иван – Минотавр.
Он бродит из комнаты в комнату в поисках воспоминаний, но вещи молчат. Иван не помнит за ними историй и не способен разглядеть в них себя. Странный, а порою затейливый штрих, который бы выдал в нем человека. Мелочь, о которой можно сказать, что она принадлежала только ему и больше вообще никому.
Всюду порядок, за которыми царит пустота и местами стерильность. Трудно поверить, что он мог такое ценить. Каморка в которой он жил на борту Владивосток номер 5 никогда не знала уборки. Он был неряха.
Дом выглядит мертвым. Сухим. Стекла и пластик. Мебель по цвету отделки. Поверхность пола и потолка на столько ровная, что в отражении можно увидеть себя.
Потеряв надежду, и вовсе смирившись с тем, что вокруг нет ничего кроме стен, Иван наткнулся на дверь в коридоре между гостиной и спальней. Она оказалась открытой и вела в библиотеку.
Книги шептались.
Они были везде. На полках и стеллажах, на столе и диване, заложили окно, покрыли весь пол и, может быть, залезли бы даже на сам потолок, но кто-то вовремя понял опасность обвала и бросил поднимать горы на половине пути.
Странное чувство печали охватило Ивана.
Он знал их.
Стоит снять одну с полки, открыть и читать, как тысячи слов и событий понесутся вперед. Мир наполнится звуками, вещами, людьми. Мертвое, ненастоящее, станет живым и реальным.
Он взял книгу в желтой обложке и развернул на случайной странице. Буквы смеялись над ним. Иван с трудом осилил абзац:
«У всякого мужчины, очевидно, случается хотя бы раз такое: он приезжает в город, знакомится с девушкой. И все: сам город лишь тень этой девушки. Неважно, долго ли, коротко ли знакомство, важно то, что все, связанное с городом, связано на самом деле с этой девушкой. И ничего тут не поделаешь.»
Книга скользнула из рук и грохнулась на пол.
Иван развернулся и вышел из комнаты прочь.
2
Кухня пахнет лимоном и сладким перцем. Через открытое окно в дом проникает шум волн. Дыхание океана приносит тревожные мысли.
На улицах пусто. Ни людей, ни машин, лишь фонарные столбы и дома вдоль дороги. Жизнь празднует ночь в другой части города. Лето прошло, и все вечеринки переехали ближе к центру. На побережье мертвый сезон.
Иван сидит у окна и смотрит во тьму. Вместо планеты, которая всегда поднималась из глубин космоса, когда Владивосток номер 5 покидал её тень, на небе лишь отсвет огней модных клубов, кинотеатров и казино.
Темный, вечный, как небо, всегда неспокойный, бушующий океан набегает на побережье. Волны бьются о скалы стремясь к маяку. Ночной наблюдатель стоит на утесе, который когда-то был частью горы. Башня не светит, но Иван различает во тьме её очертания. Она все еще ждет. Где-то там скрыта дорога, которая поднимается вверх, убегая от города к океану, и ведет на маяк.
Лина возится у плиты.
– Твое любимое блюдо.
Иван заглянул пару раз в сковородку. Выглядит хорошо. Может быть, не отравит.
Девушка надела желтое платье. Её худые, кривоватые ноги дразнили Ивана. Они отвлекали от мыслей о маяке.
– Я слишком стар для тебя.
Лина пожимает плечами.
– Выглядишь вполне ничего.
– Я будто сплю, но скоро вернусь к прежней жизни.
– Владивосток номер 5 не лучшее место, чтобы проснуться, любимый.
– Там холодно?
Лина пожимает плечами.
– Не знаю. Я родилась на планете.
– Расскажи мне о себе.
– Ужин остынет.
– Я не помню, чтобы мне нравилась рыба под овощами.
Лина выключила плиту и обернулась к Ивану.
Она почувствовала его тяжелый, пристальный взгляд на своем лице, губах, шее.
Много позже, когда они шли в темноте вдоль линии прибоя, Иван сказал ей:
– Ты любишь кого-то другого.
Лина молчала.
Волна набежала и разбилась о берег. Следом другая. Наступает прилив, и вода поднимается выше в тщетной попытке добраться до города. Всюду скалы. Тонкая линия галечного пляжа тянется вдаль к маяку. Скользкие камешки расходятся в стороны под ногами, обнажая песчаное дно. Кусочки ракушек, стеклышек и кварца блестят, отражая свет звезд, который падает на планету свозь чистое небо.
Океан шумный и непокорный. Он настоящая ночь. Волны шепчут. Тьма шелестит. Чернота заливает мир от края до края и дальше за горизонт. Он текучее небо, а то, что над головой лишь разбитое зеркало и осколки. Отсвет былого. Человека там нет. Вот океан. Грохочущий, буйный, живой.
Лина подходит к краю прилива. Она белая, словно призрак. Утопленница, обреченная блуждать рядом с местом своей страшной смерти.
– Когда я была ребенком, родители читали мне сказки. Чаще отец. Он садился в кресло рядом с книжной полкой и всегда был серьезным, будто ему предстоял долгий и тернистый путь через статью из журнала «В мире науки». Он умел только строить дома и заводы, они нравились ему куда как больше, чем книги. Я поняла это много позже. Тогда мне казалось, что в городе нет никого умнее, сильнее и красивее папы.
Иван слушал Лину, но взгляд его то и дело возвращался к утесу. Мрачная тень маяка нависла над городом и ползла к побережью.
– Я теперь взрослая. Но я не нравлюсь, не нравлюсь сама себе. Однажды ночью мне удается избавится от тревоги. Сердце разбито, душа изранена. Я возвращаюсь под утро домой и вижу тебя в вагоне метро. Ты сидишь рядом с дверью и читаешь книгу. «Удивительный волшебник из страны Оз». Я думаю, что с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать лет, я искала человека вроде тебя. Взрослого мужчину с книгой в руках.
– Я не твой отец, Лина.
– Верно. Вас трудно спутать.
Иван взглянул на жену.
Лина гладила рукой океан.
Волны утихли на пару минут. Лишь легкая рябь искрила на поверхности воды, отражая предрассветные звезды. Теплый ветер принес запах девушки. Сирень, мандарин, мята и сера.
– Хватит о грустном, любимый. Я счастлива, что мы снова вместе.
Она не обернулась.
Так и стояла на краю океана, будто зависнув над бездной. Было в ней что-то от птицы. Казалось, раскинь Лина руки в стороны – ветер подхватит её и не даст упасть в пропасть, под холодные, темные волны.
Ночь изменила свой цвет. И только теперь, когда звезды поблекли, а на горизонте прорезался первый луч восходящего солнца, Иван догадался спросить:
– Почему маяк больше не светит?
– Он здесь давно.
– Ты вся дрожишь.
– Холодно.
Иван обнял её.
– Эта звезда слишком большая. На нее неприятно смотреть.
– Твои глаза еще не привыкли к яркому свету.
– Мне кажется, я уже был здесь.
– Раньше мы часто гуляли вдоль побережья.
Волны накатывают на берег и разбиваются.
Ночь выгорает, как фотография.
– Что случилось с твоим отцом?
– Он застрелился.
– Мне жаль.
– Нет. Это вряд ли.
Лина берет Ивана за руку и ведет на вершину холма.
Океан бьется о скалы. Волны взлетают вверх и тянутся к маяку. Башня вот-вот упадет. За годы борьбы со стихией фундамент просел и камни в стенах вышли наружу. Бурые подтеки ржавчины – трупные пятна, пробиваются сквозь лепру облупившейся краски. Сигнальная часть и смотровая площадка сдвинулись с места и скрепят под порывами ветра. Доски, перила и стекла падают вниз.
