Александр Ольский
Душа наизнанку
Глава 6
Путешествуя по миру, я всегда интересовался историей и культурой мест, в которых бывал по работе или, значительно реже, в отпуске. Если мне удавалось выкроить несколько часов, я с удовольствием предавался прогулкам по городу, стараясь посмотреть не только достопримечательности, но и то, чем жил и дышал этот город каждый день, из года в год, будь то старый железнодорожный вокзал или самая обычная пивная, где по выходным местные смотрят футбол и обсуждают новости.
Я согласен с Анатолем Франсом, который как-то сказал: «Путешествия учат больше, чем что бы то ни было. Иногда один день, проведенный в других местах, дает больше, чем десять лет жизни дома».
В наши дни человечество стало жертвой предрассудков и стереотипов, которые мешают предвкушать, удивляться и радоваться, не позволяют смотреть на мир широко раскрытыми, наивными глазами ребенка. Наш искушенный мозг уже заранее разложил все по полочкам и теперь видит мир в категориях и ассоциациях. Если русский – то непременно в шапке-ушанке с бутылкой водки, если негр – то, безусловно, нищий и жулик. Гей – конечно, модельер или просто придурок, красивая женщина – по меньшей мере стерва, американцы – полные идиоты, англичане – зануды, арабы, вне сомнения, – террористы и проходимцы.
Путешествия прекрасно исцеляют от мещанских предрассудков и ложных стереотипов, превращая нашу планету из скучной шахматной доски в радугу.
Я был знаком с Чикаго, потому что несколько раз ездил туда в командировки. Индейское племя, которое первым обосновалось на берегу озера Мичиган, окрестило это место «Чикагу» – «могучий». В конце девятнадцатого века, с легкой руки редактора газеты «Нью-Йорк Сан», его стали называть «городом ветров». Правда, редактор имел в виду не сильные ветра, характерные для Чикаго в силу его географического положения, а пространные речи американских политиков, которые съехались на Всемирную колумбийскую выставку и использовали ее трибуну в своих личных интересах.
Для меня Чикаго – прежде всего великолепный джаз и вкусная еда. И хотя здесь отнюдь не Неаполь, город также славится своей пиццей, напоминающей сочный мясной пирог.
Я остановился в отеле «Рэдиссон», в трех кварталах от живописного озера Мичиган и буквально в двух шагах от знаменитой «Великолепной Мили» – центральной торговой улицы, манящей стильными витринами дорогих магазинов и фешенебельными ресторанами.
Мне предстояло много работы, поэтому я обрадовался, что буду жить в центре и мне не придется брать напрокат машину. Конечно, я не противник автомобилей, но в командировках чувствую себя значительно свободнее без них. Мне легче пройти несколько миль пешком, чем стоять в пробках и думать о парковке. Хотя, конечно, Америка – страна автомобилистов, а не пешеходов, и в большинстве штатов жизнь без авто просто немыслима. Возьмите, к примеру, Техас, где прохожих на улицах Хьюстона или Далласа днем с огнем не сыщешь.
Я поднялся в номер, чтобы оставить вещи и посмотреть, где буду жить до следующей среды. Электронные часы на тумбочке показывали без четверти семь, так что я решил перекусить в баре гостиницы. Выбрав место у барной стойки, взял бифштекс с жареным картофелем и бутылку пива, а в ожидании заказа стал наблюдать за посетителями.
Клиентов в тот вечер было немного. Рядом со мной у барной стойки, потягивая виски, вели ленивую беседу два бизнесмена; за столиком у окна ужинала немолодая пара; две модницы сплетничали, уединившись на диване за мартини.
Интересно, что в командировках я встречал десятки людей, говорящих на разных языках и принадлежащих к разным культурам, но внешне похожих друг на друга как две капли воды, этаких интернациональных близнецов. Кто знает, может быть, иногда природа, устав от разнообразия, создает копии? Так, в Южной Африке я познакомился с женщиной один в один как моя соседка в Сан-Франциско, а в Румынии случайно столкнулся с мужчиной, которого принял за известного ведущего вечерних новостей «Си-Эн-Эн».
Встречался мне и еще один феномен: люди с внешностью и манерами, характерными для другой исторической эпохи, которых я видел не на съемочной площадке Голливуда, а в ближайшем супермаркете. Таких людей мгновенно выделяешь из толпы, потому что, несмотря на все их старания влиться в двадцать первый век, смотрятся они довольно курьезно. Эти мужчины и женщины будто шагнули в наше время из 1850-го или 1920-го. Представьте, что вы заправляете машину на бензоколонке, и вдруг из подъехавшего «Форда» выходит, как ни в чем не бывало, Авраам Линкольн; или в аптеке неожиданно сталкиваетесь с Мэрилин Монро. Думаю, вы бы тоже слегка оторопели.
Я уже собирался расплатиться и вернуться в номер, как меня кто-то окликнул. В Чикаго у меня не было ни родных, ни близких друзей, но мир тесен.
Обратившийся ко мне седой джентльмен оказался двоюродным братом моего отца.
– Майк! Какими судьбами в Чикаго? Как поживаешь, молодой человек? – поинтересовался он, похлопывая меня по плечу.
– Здравствуйте, Ричард! Какой сюрприз! Я здесь в командировке по заданию редакции. Ну а насчет «молодого человека» – это уж слишком. Сорок шесть, знаете ли, – не двадцать шесть.
– Хе-хе, – усмехнулся Ричард. – Знаешь, с высоты моего возраста ты еще совсем щенок. Мне тут на днях семьдесят стукнуло! Вот такие дела… По заданию редакции, говоришь? Хм… Ты все еще в этой либеральной газетенке работаешь? Как бишь ее… «Кроникл»?
– Да, у вас прекрасная память! Верно, «Сан-Франциско Кроникл». А вас каким ветром занесло в Чикаго? И как ваше здоровье? – продолжил я разговор, игнорируя ироничный тон моего родственника.
– Память у меня, Майк, совершенно никудышная, да и здоровье тоже так себе. Я вот что тебе скажу: спеши жить, дорогой. Жизнь, черт ее подери, проходит так быстро! Вот такие дела, – вздохнул Ричард. – Мы с Мэри приехали навестить ее родню. А ты когда последний раз видел своих стариков?
– Мы с сестрой гостили у них в ноябре, на День благодарения. У отца в следующем году юбилей – восемьдесят, а мама еще молодится, ей всего семьдесят два.
– Да, все мы стареем… Ладно, я тебя, наверное, утомил своим старческим ворчанием, давай лучше пропустим по стаканчику и сменим тему.
Бармен принес нам два скотча. Ричард сделал пару глотков, прищурился и с ехидством спросил меня:
– И что ты там, скажи на милость, пописываешь в своей газетенке?
– Насколько я помню, вы не большой поклонник СМИ, особенно прессы.
– Ну, дружище, ты меня так с перепугу и в коммунисты запишешь, а я всего лишь умеренный консерватор, – покачал головой мой двоюродный дядя. – Я не против свободы слова, но бьюсь об заклад, что в наше время нет независимой прессы. От кого она, черт возьми, независима? Может быть, от здравого смысла? Зависима же она от рекламодателей, спонсоров и покровителей, которые ее содержат, и много еще от чего. Ты и сам знаешь, Майк, – добавил он с досадой.
– Что ж, наш глобус далек от совершенства. И хотя американская демократия по праву признана лучшей за всю историю человечества, она, несомненно, нуждается в реформе.
– Знаешь, Майк, я до сих пор голову ломаю, как из тебя получился журналист. Я всегда прочил тебе карьеру дипломата. И все-таки скажи, что ты там пишешь сейчас? Небось, о выборах? – допытывался Ричард. – Давай выкладывай!
– Конечно, о выборах. Сейчас переломное время, с экономикой проблемы, так что очень важный вопрос, сами понимаете, – туманно ответил я, стараясь избежать болезненного спора о политике.
– Уж куда там, важнее не бывает. Можно подумать, страна без президента не проживет! Хе-хе… Даже и не знаю, из кого мы выбирать-то будем в ноябре. Такое впечатление, что достойные политики в Америке вымерли, как динозавры.
– Что ж, видно, вам не по душе ни демократ Обама, ни республиканец Маккейн, не так ли? – задал я наконец прямой вопрос о выборах.
– Знаешь, Майк, интервью твоей «Кроникл» я давать не обещал, а исповедоваться тебе я тоже не намерен, потому что в моей церкви в священниках ты не значишься, друг мой, так-то. Скажу только вот что: Маккейн – не тот республиканец, которого я хотел бы видеть в Белом доме, а Обама, мягко говоря, – человек не моего круга, – признался Ричард.
– Понимаю. Мы все люди разные, у каждого из нас есть собственное мнение. Честно говоря, я спросил ради спортивного интереса. Мы, журналисты, знаете ли, весьма любопытны и дотошны, все пытаемся докопаться до истины. Я вот, собственно говоря, в Чикаго приехал, чтобы взять интервью у Обамы и написать статью о его предвыборной кампании.
– Вот оно как! Я смотрю, ты времени зря не теряешь, Майк. Интервью с кандидатом в президенты не каждому доверят. Как думаешь, каковы его шансы на победу в ноябре?
– Конечно, еще рано строить прогнозы, но Обама – достойный конкурент Маккейну. Я не удивлюсь, если он станет президентом.
– Понятно. Ну что ж, поживем – увидим. Рад был повидаться. Передавай привет родителям. С наступающим Рождеством и удачи тебе! – завершил разговор Ричард, пожав мне на прощание руку.
Расставшись с дядей, я вернулся в свой номер и еще долго не мог уснуть, размышляя о нашей беседе. Журналистика – мое призвание и мой хлеб, а политика, разумеется, – ее неотъемлемая часть. Я всегда принимаю близко к сердцу драматические события в мире, особенно если они происходят в моей стране и непосредственно связаны с политикой.
На земле так много закономерностей и природных явлений, которые неподвластны человечеству. Люди не в силах изменить цикличность тайфунов или извержение вулканов, излечить сотни болезней и отменить смерть.
Но в нашей власти жить в гармонии с природой и животным миром, относиться друг к другу по-человечески, независимо от расовой и классовой принадлежности, стремиться к созданию честной политической системы и благополучного общества.
Тем не менее основные конфликты и проблемы человечества лежат в сфере наших возможностей, потому что демонические пороки берут верх над благими намерениями. Мы часто выбираем путь наименьшего сопротивления. Нам легче убивать и грабить, лгать и лицемерить, загрязнять планету и истреблять животный мир, избирать гнусных политиков и жить по принципу «После нас – хоть потоп», не понимая, что «после», к сожалению, начинается сейчас.
Я всегда старался быть на стороне правды и справедливости, стремился смотреть на события глазами беспристрастного журналиста, ведущего репортаж по велению души и совести, но не могу сказать, что каждый раз у меня это получалось отлично. Даже у праведников есть предрассудки и недостатки, враги и фавориты. На наше мировоззрение сильно влияют семья, образование, общество, в котором мы живем.
Журналисты всегда так или иначе будут освещать события со своей колокольни. Добавьте к этому коррупцию, и выходит, что Ричард на самом деле прав: сегодня нет независимых средств массовой информации.
Мои политические симпатии, хотя я и беспартийный, все же на стороне Демократической партии. На мой взгляд, при всех издержках она гораздо прогрессивнее и ближе к интересам народа.
Республиканцы – партия богатой и патриархальной части Америки – в некоторых вопросах консервативнее остального развитого мира. Они традиционно выступают против отделения церкви от государства, против абортов и равноправия сексуальных меньшинств, против защиты окружающей среды и профсоюзов.
Демократы же борются за права женщин и законодательное равенство геев в области семейного права, за бремя налогов в зависимости от доходов; активно призывают к изменениям в энергетической системе, отдавая предпочтение экологически чистым источникам энергии.
Глава 7
Следующие несколько дней в Чикаго, заполненные напряженной работой, пролетели для меня незаметно. Мне удалось взять интервью у Барака Обамы, а также встретиться с менеджерами его предвыборной кампании и узнать подробнее, как они готовятся к выборам.
Я почти закончил свою статью для газеты. Оставалось лишь внести последние правки и отправить первую редакцию шефу. Конечно, Престон уже изнывал от нетерпения увидеть материал и звонил мне на мобильный чуть ли не каждый день.
У меня было немного свободного времени, так что я решил найти бюро переводов и попросить перевести несколько страниц из папки, которую взял с собой в Чикаго. Я понимал, что единственным способом достичь моей цели был профессиональный перевод, поскольку одно случайно обнаруженное письмо на английском никак не могло стать ключом к разгадке тайны этих записей.
В среду перед отлетом я зашел забрать заказ. В бюро сказали, что заметки, которые делались на протяжении многих лет, хотя и напоминали дневниковые записи, таковыми, по сути, не являлись.
Автором оказалась женщина – похоже, та самая Полина, о которой говорилось в письме Тедди, а загадочным языком – русский. Полина не фиксировала повседневные события, соблюдая четкий хронологический порядок, а делала отдельные записи время от времени. Она делилась впечатлениями о путешествиях по миру, выражала взгляды на политику, откровенничала об отношениях с мужчинами, рассуждала о любви и смысле жизни, размышляла о Боге и религии. Однако переводчики предположили, что, возможно, все эти разрозненные заметки, охватывавшие больше десяти лет, все же были когда-то частью дневников, которые вела Полина. Вероятно, иногда под рукой не было журнала, и тогда она писала как придется.
На обратном пути в Сан-Франциско я пребывал в прекрасном настроении. Поездка в Чикаго оказалась удачной: шефу понравилась моя статья, а у меня теперь был драгоценный перевод. Безусловно, я был далек от победы, и содержание записей еще больше запутало меня, но даже небольшой прогресс радовал. Поскольку переводчики так и не пришли к единому мнению о моей находке, я для себя решил называть содержимое папки пусть не классическим, но все же дневником.
Дневники пишут не только романтики и знаменитости. Дневники вели всегда, по-разному и о разном: придворные дамы описывали кухню императорского двора, священники – свои духовные искания, переселенцы из Европы – тяготы заокеанского плавания. Кто-то делает записи сумбурно, лишь время от времени, другие – ежедневно. Дневник – веление сердца, и тут нет строгих канонов.
Но что заставляет людей записывать свои размышления? Почему душа просит пера? Желание высказать все тайные переживания, неприличные мысли и сдерживаемый гнев – те чувства, о которых невозможно рассказать даже самым близким? Ведь бумага не внемлет, но располагает к исповеди. Дневник не осудит за откровения, не станет перебивать, всегда выслушает, поэтому ему можно излить чувства, которые нельзя доверить никому другому.
Или ведение дневника – диалог с глазу на глаз со своей душой, попытка разобраться в себе, в своих мыслях и представлениях, устремлениях и предпочтениях, в том, чего хочешь от жизни? Желание посмотреть на ситуацию со стороны, переосмыслить и, возможно, изменить точку зрения на события и проблемы?
А может, это книга памяти? К сожалению, наш мозг – ненадежный источник воспоминаний, потому что часто искажает их, а иногда и вовсе создает ложные. К тому же многие события просто забываются, и с возрастом мы все меньше доверяем своей памяти. Тогда дневник – отличная возможность по прошествии лет заглянуть в прошлое, улыбнуться и вспомнить, кем мы были когда-то.
Как бы то ни было, личный дневник – это не тщетное самокопание и не занудные заметки о событиях минувших дней, а неизмеримо большее. Для одних он – лучший друг и отличный собеседник, для других – незаменимый психотерапевт. Чем были для Полины спонтанные записи из черной папки и являлись ли они частью дневников? На эти вопросы мне предстояло найти ответы, а пока я читал написанное и мечтал о встрече с автором.
22 августа, 2003
Если ты смерть – отчего же ты плачешь сама?
Если ты радость – то радость такой не бывает.
А. Ахматова
С желтых страниц справочника на меня враждебно смотрели рекламы похоронных бюро, крематориев и кладбищ. Накануне ушел из жизни дорогой и близкий мне человек. Я стояла на стоянке госпиталя в ожидании такси, смутно осознавая, что все происходящее – не жестокий розыгрыш: госпожа Судьба тасует мою колоду, и исход игры – в ее руках.
Смерть редко назначает нам свидания, лишая возможности подготовиться к встрече с ней; и тогда эта ледяная волна непрощенного и непрожитого накрывает нас с головой, останавливая биение сердца и перекрывая кислород.
Я часто задумываюсь о несинхронности мира: одна половина земного шара отходит ко сну, а другая встречает рассвет; младенец издает первые крики в то время, как смерть стучится в дом старика; когда ты хоронишь лучшего друга, в соседнем дворе играют свадьбу. Ты теряешь близких, и тебе кажется, что время застыло, а мир рассыпался в прах, но часы не остановились, и ничего не изменилось, кроме твоей души.
Не видя, я смотрела в никуда и ждала, что вот сейчас откроется дверь, и на пороге появится Тедди, мой кошмарный сон закончится, все вернется на круги своя. Я не могла поверить, что еще вчера утром в этом теле, теперь бездыханном, гостила добрейшая душа, на лице сияла улыбка, голубые глаза излучали любовь, эти большие руки дарили тепло и нежность.
Когда уходят близкие, наше последнее желание на пороге вечности – проститься и отдать все долги. И это самое печальное «До свидания» на свете, ведь, несмотря на веру и надежду на встречу, никто не знает, что ждет нас за роковой чертой.
Будто бродячие актеры, приходят души на Землю, примеряя тела и маски, облачаясь в одежды и разучивая роли; в зависимости от мастерства и настроения душ, спектакли бывают блистательные или банальные, яркие или грустные, смертельно скучные или гениальные. Одни похожи на фейерверк, другие – на осенний дождь.
Но вот оркестр затихает, и на сцене незримый режиссер опускает занавес: время возвращать костюмы и смывать грим, время вздохнуть с облегчением, что еще один театральный сезон канул в Лету…
Первый раз в жизни я была так близка к смерти. Никогда прежде я не видела душу и тело врозь: с последним вздохом Тедди они спешно простились и разбежались. Онемевшая, я стояла на коленях в окружении звенящей тишины, отказываясь принять собственное бессилие и остаться наедине с правдой. Вера в Бога и атеизм неистово боролись за мое сознание, наперебой предлагая самые веские аргументы.
Мистика становится вездесущей и, подобно таинственному миражу, завораживает, манит, сводит с ума, исчезая под покровом ночи и возвращаясь с рассветом. Ничто не приносит облегчения душе, живущей предчувствиями и совпадениями, в окружении знаков и ассоциаций, в потустороннем мире призраков. Предметы и вещи обретают способность говорить, незримое покровительство преследует повсюду, а этот мучительный внутренний голос не замолкает и не отпускает ни на секунду.
Каждая минута прошлого – на вес золота, а калейдоскоп воспоминаний, словно потоп, теснит иные мысли, уступая место дерзким совпадениям. По радио звучат его любимые песни, которые он, дурачась, с театральным пафосом то и дело напевал. По телевизору – игра баскетбольной команды: пару дней назад мы так отчаянно болели за нее, что на следующее утро разговаривали шепотом. На журнальном столике – зажигалка, недочитанная книга и пара лотерейных билетов. Создается впечатление, что это бандитский заговор, а не череда злосчастных случайностей.
На Земле нет идеальных людей. Всем в равной степени присущи пороки и добродетели, и, несмотря на безусловную любовь и адское терпение, в быту нам действуют на нервы даже близкие. Смерть магически разрывает этот вечный круг любви и ненависти, унося за неведомый порог обиды, слезы, ссоры. Наболевшее рассеивается как утренний туман, уступая дорогу непрошеной тоске и хронической ностальгии. Яркой вспышкой озаряет утрата все, что было нам особенно дорого, заставляя проживать заново сотни эпизодов.
В мгновение ока промчался этот голубой экспресс, не задерживаясь на полустанках и не сообщая пассажирам название следующей станции. Ведомый провидением и подчиняющийся только ему известному расписанию, он прибыл в пункт назначения без опоздания. В гипнотической агонии, ослепленная медово-оранжевыми маками, не сдерживая рыданий, я стою посреди ничем не примечательного поля, совершая последний земной ритуал: прими прах сына своего, Калифорния. Завершив земной путь, он вернулся в отчий дом.
12 июня, 2002
Мне всегда хотелось увидеть мир своими глазами: вдохнуть аромат лаванды на полях Прованса, услышать убаюкивающий шепот волн у мыса Доброй Надежды, полюбоваться завораживающим водопадом Виктория, посмотреть с высоты птичьего полета на неповторимую красоту Мачу-Пикчу, подняться на Эйфелеву башню и насладиться тропическим коктейлем магнолий и океанского бриза на далеких островах.
Не сомневаюсь, что в моей родословной не обошлось без цыганской крови, иначе как объяснить непреодолимое желание моей бродячей души быть постоянно в пути? Мне кажется, что неутолимому стремлению к скитаниям я обязана гену жажды странствий, потому что, сколько бы я ни колесила по свету, я жду новый вояж с еще большим нетерпением, а мой азарт к перемене мест и тягу к новым впечатлениям нельзя ни удовлетворить, ни умерить. И всегда остаются неизведанные уголки, чьи звуки, запахи и пейзажи будут манить меня до тех пор, пока я живу на сказочной планете Земля.
Я готова идти, бежать или даже ползти, если речь идет о дороге. И неважно, за тысячу ли километров это незнакомое место или прямо за поворотом. Меня не смущают утомительные сборы и переезды – напротив, от постоянства я схожу с ума, а привычка убивает во мне желание жить. Аэропорты и вокзалы притягивают мой дух кочевника словно магниты, а зеленые огни взлетной полосы и змеиные ленты железных дорог – лучшее лекарство от депрессии, возвращающее меня к жизни от обыденности и предсказуемости. Дорога нужна мне как воздух, она – мое вдохновение и возрождение.
Признаться, Бог благоволил моему пристрастию буквально с колыбели. Я сбилась со счету, сколько раз переезжала и как много чудесных мест посетила. Путешествиям я обязана не только яркими впечатлениями, но и встречей с двумя удивительными мужчинами, которые в корне изменили мою жизнь.
Одним для острых ощущений нужны сногсшибательные машины и дорогие виллы; другие собирают ценные марки и картины; донжуаны не представляют жизни без женщин, а я живу путешествиями и коллекционирую воспоминания о незабываемых поездках. Меня не пугает, а привлекает неизвестность, интригует все необычное, и в любой части земного шара я чувствую себя как дома.
Вместе с тем в поисках неведомого я нахожу ответы на вечные вопросы, лучше понимаю окружающих и себя, ведь путешествия – это бесконечный путь к знаниям, расширяющий горизонты, меняющий восприятие, а также воскрешающий прошлое. Одно дело – читать и смотреть картинки на уроках истории, а другое – самому ощутить всю красоту и величие Колизея, очутившись у его стен.
Агата Кристи писала, что жизнь во время путешествия – это мечта в чистом виде. И вот ради этого потрясающего чувства, когда ты принадлежишь только себе и манящим впереди просторам, когда все возможно и все дозволено, стоит терпеть длительные перелеты и томительные ожидания в аэропорту. Именно эта мечта заставляет меня из года в год ездить, летать или плавать, пересекая границы между государствами, серыми буднями и яркими праздниками, между неволей и свободой, познавая мир во всем его многообразии.
28 декабря, 2000
Мои впечатления о Египте – как разноцветное лоскутное одеяло, палитра красок которого невероятно многообразна: светлые и радостные тона перемежаются сумрачными и печальными. Сочетание варварства и технического прогресса встречается не часто, но в этой стране – на каждом шагу. Роскошные пятизвездочные отели соседствуют здесь с жалкими лачугами, «Мерседесы» и ослиные упряжки вместе томятся в каирских пробках. Молодые леди, одетые по последней моде, и их соотечественницы, прячущие улыбки в паранджу, щеголи-бизнесмены и уличные торговцы, лениво потягивающие кальян; сказочные курорты Шарм-эль-Шейха и допотопные деревни, прозрачные воды Красного моря и смердящие от нечистот каналы Нила – все это одна страна, такая многоликая и такая неоднозначная.
Говоря о египтянах, нельзя не сказать об их уникальном отношении ко времени. Для нас время бесценно: его всегда не хватает в будни, а на досуге оно так скоротечно. На востоке же время – вечность, здесь не принято лихорадочно считать минуты, так что часы, которые изредка видишь на городских площадях, – скорее дань двадцать первому веку, но никак не ориентир для повседневной жизни.
Сами же египтяне – народ душевный и веселый. И хотя их заунывные, тягучие песни напоминают больше плач Ярославны, чем баллады о счастливой любви, в этой солнечной стране улыбки предпочтительнее печали, а люди приветливы и доброжелательны. Видимо, вера в загробный мир спасает этот народ от уныния, помогает противостоять жизненным невзгодам. Они счастливы тем, что имеют, не жалея о своей участи.
Выражение «Инша Аллах» – «если на то есть воля Аллаха» – отражает философское отношение египтян ко всему, что происходит не только с ними, но и вокруг них. Люди искренне верят, что их участь в руках Бога, поэтому всеобщее спокойствие и неспешность в делах – характерная особенность этой страны. В ситуациях, где европейцы или американцы будут метаться вне себя от происходящего, стараясь изменить ход событий, египтянин лишь улыбнется и напомнит, что на все воля Аллаха.
Мусульманская религия во многом определяет ритм жизни этой арабской страны. Пять раз в день мулла созывает верующих на молитву, а в Рамадан день и ночь словно меняются местами. Весь день люди молятся и постятся, и лишь с заходом солнца начинают свою первую трапезу – ифтар. В Рамадан общественная жизнь замирает: мысли египтян далеки от земных забот, да и голодный желудок не способствует интенсивному труду.
Манера вождения автомобиля в Египте – это полное игнорирование основных правил движения. Обгон справа, езда по встречной полосе, превышение скорости, двойная парковка и отсутствие пешеходных переходов – обычные явления на здешних дорогах, не говоря уже о том, что светофоры в Каире начали устанавливать совсем недавно, и пока далеко не все поняли, к чему такая иллюминация. И, конечно, нельзя упускать из виду, что ослы, верблюды и сотни авто движутся в одном потоке, а пешеходы буквально бросаются под машины, пытаясь перейти улицу.
Питание простых египтян весьма непритязательно. Для многих завтрак, обед и ужин состоят из лепешек, бобов и овощных фрикаделек. Мясо едят редко, и основные мясные блюда не отличаются разнообразием: котлеты из рубленой говядины или баранины. Большим деликатесом считаются фаршированные голуби. Из напитков – свежие цитрусовые соки, по-восточному крепкий кофе и приторно-сладкий черный чай. На десерт – баклава, рисовые пудинги и запеченная с орехами и медом вермишель.
С благодарностью и дрожью в коленках вспоминая любимую альма матер, не могу не упомянуть язык. Как и большинство восточных языков, арабский для европейцев – китайская грамота. Пишут справа налево, вместо букв – какие-то закорючки и точки, гласные – на вес золота, много диалектов, различающихся произношением и употреблением слов, а также разделение языка на мужской и женский. Даже простая фраза «Как дела?» звучит по-разному в обращении к даме или господину. К моему удивлению, цифры в арабских странах совсем не те, к которым мы привыкли с детства. Арабы используют индийские числительные и, в отличие от букв, пишут их слева направо.
За исключением нескольких мечетей, посольских особняков и пары музеев, Каир эклектичен и уродлив: кривые улицы, запыленные фасады зданий, дома без крыш. Меня не покидало чувство, что я нахожусь в городе после страшной бомбежки – руины, смог, зловония. Конечно, есть довольно респектабельные районы, где живут экспаты и состоятельные египтяне, но даже эти места производят весьма удручающее впечатление.
Местечко Хан эль-Халили на окраине Каира – необъятный, яркий, шумный восточный базар. Он полон всякой всячины – от папирусов и кальяна до драгоценных камней и шелка. Аромат пряностей и терпких духов перемешивается с запахом горячих лепешек и крепкого кофе; блеяние овец и грозное рыканье верблюдов сливаются со стуком молотков ремесленников и криками продавцов, зазывающих в свою лавку. Перефразируя знаменитую фразу, я бы сказала: «Восток – это торговля, Петруха». Ею занимаются здесь и стар и млад. Разнообразие товара зависит от фантазии продавца, а прибыль – от его таланта объяснить, зачем вам нужна та или иная безделушка и почему среди десятка подобных именно его – самая лучшая.
В противовес мрачному Каиру, Александрия более воздушна. И хотя эти города во многом похожи, атмосфера и настроение средиземноморской соседки Каира сильно отличаются от столичных. Морской берег, вдоль которого протянулся город, не только красит его, но и очищает своими дождями и ветрами, а также дарит жителям иллюзию свободы, раскрепощая от суровых мусульманских канонов. Обнимающиеся влюбленные пары, европейский стиль одежды, витрины магазинов и уютные кафе – тому подтверждение.
Для меня нет милее пейзажа, чем вид океанских просторов, золотых пляжей и мелодии морского прибоя. Но, оказавшись в Египте, я смогла по достоинству оценить безжизненную пустыню, которая тоже удивительна! Секрет ее красоты – в игре ветра и света. Эти природные волшебники создают необыкновенные песочные узоры, раскрашивая пустыню в зависимости от времени суток в золотистые и кирпичные тона. С морем же ее роднит непредсказуемость: в какие-то полчаса тучи закрывают солнце, поднимается ураганный ветер, и начинается настоящий шторм – правда, бушуют не волны, а пески.
Совершенно уникальное явление – миражи. Однажды мы ехали на машине отдыхать на Красное море, и я любовалась живописными видами Синайского полуострова. Вдруг вдалеке в туманной дымке мы увидели небольшое голубое озеро, которое по мере нашего приближения таяло буквально на глазах. Когда же поравнялись с ним, то на его месте были все те же дюны.
Ну и, конечно, какая же пустыня без верблюдов и бедуинов. Словно одинокие корабли, гордо плывут они по безбрежным горизонтам этого огненного океана.
Нигде я не была так очарована луной, как в египетской пустыне. Среди барханов, вдали от городских огней и шумных магистралей, это лунное шоу великолепно! Такое впечатление, будто сидишь в первом ряду партера, а на подиуме идет показ моделей лунной коллекции от матушки-природы. Укутанная облаками в ожидании ласковой колыбельной, оранжево-красная после знойного дня, загадочная в полнолуние, тоскливо-растерянная в поисках своей половинки – десятки нарядов и образов под аккомпанемент лунной сонаты.