Александр Олегович Фирсов
Про крыс и людей
А как бороться с этой напастью, Сайман не знал. Как заставить крыс стремиться к чему-то высокому и где им для этого брать силы, которых едва-едва хватает на каждодневную борьбу за физическое присутствие в этом мире, он не представлял. Тут он подумал, что очень устал и что они все, вероятно, тоже очень устали и хотят лишь забыться, спрятаться от своей усталости, накопленной за бесконечные дни постоянного страха, переживаний и тяжелой, бессмысленной возни. «Ладно, может, в этом вы найдете для себя отдушину и упокоение, смысл жизни, который скомпенсирует болезненные метания ваших судеб. Все-таки это гуманнее, чем рассказать вам то, с чем вы не справитесь и смотреть, как вы захлебываетесь ужасом и отчаянием. Плывите по радужной реке самообмана в страну безвременья и небытия, там все одно, уже ничего не будет иметь значения», – подумал Сайман Куцехвост, набрал побольше воздуха в грудь и твердым, уверенным голосом поприветствовал публику.
Все прошло по плану. После речи Саймана народ повел себя неоднозначно, но после выступления короля Пуччи, который «с тяжелым сердцем признает, что это единственный путь для родного униона и всей конфедерации в целом» ободрились, смирились с единым духом. После этого в работу включилась артиллерия шоу-бизнеса, которая тщательно сровняла с землей любые конструкции сомнений, подготовив плацдарм для возведения на нем каноничных замков из воздуха. Народную реку гнева, как и планировалось, пустили по другому руслу, заодно затопив последние островки здравого смысла. Сакс и команда облегченно выдохнули, король радостно предвкушал маленькую победоносную войну, народ кутил и горел, объединённый общим стремлением, поднимая в атмосферу черный чад квасного патриотизма, гордости и праведного гнева. В общем, все остались довольны. Лишь один Сайман ничего не чувствовал по этому поводу, внутри него было пусто и безжизненно.
Следующая неделя прошла для Саймана словно в тумане. Полным ходом шла тотальная мобилизация призывников и разная другая предвоенная суматоха, в том числе форсированный массивный распил военного фонда. Так как комиссия теперь находилась под неусыпным, круглосуточным вниманием общественности, подобная финансовая активность ее членам теперь была недоступна, хоть они и были ближе всех к заветным средствам. Оттого было особенно обидно. Осознание этого факта весьма огорчало большую часть команды, в особенности Сакса, который сделался еще более нервным и злым, чем обычно. Все чаще он срывался на подчиненных, в особенности на Саймана. Впрочем, Саймана это уже не слишком волновало. Для него все как-то потеряло значение. Он смотрел на крыс вокруг, которые целый день бегают, подписывают какие-то бумаги, собираются на совещания, координируют действия, тратят умственные и временные свои ресурсы на поддержание жизни глиняного голема, который должен был по каким-то причинам двигать руками и ногами, открывать рот и вообще всячески имитировать реальное существование. И самое страшное и непонятное для Саймана было то, что имитация жизни голема подпитывалась настоящими жизнями его сородичей, для которых, что иронично, жизнь голема была куда реальнее их собственной. А точнее, они и видели себя только тогда, когда смотрели в отражение его пустых стеклянных глаз. Потому Сайман как-то потерял веру в реальность и вообще перестал отличать одно от другого. Вот, кажется, он видел тщету и глупость перед собой, нечто ненастоящее, выдумку и бред, но все вокруг держат сие за чистую монету до такой степени, что вправду начинает казаться настоящим. А может им и быть? Уже не разберешь. Проклятая неоднозначность этого мира, которая раскрывается внутри наших голов и задает загадки, на которые, будь оно неладно, словно в насмешку, дает такие же неоднозначные разгадки. И отчего мы не имеем возможности существовать без определенности всего на свете внутри себя? Куда бы проще стало жить. Так он ощущал себя в ту пору.
В общем, Сайман испытывал настоящий душевный кризис, судя по всему затяжной, так как был не острым болезненным приступом, остро колющим душу, а тихим меланхоличным затуханием внутреннего огня, который есть причина свершения наших жизней. Он много что делал, все время ездил куда-то, выступал, с кем-то разговаривал, но смотрел на все будто со дна колодца или наблюдал за всем как бы со стороны, словно во сне. А когда он действительно спал, ему снилось, что он погружается в ледяную бездну ужаса и видит над собой лишь светлое пятно прошлого на поверхности, по которой бежит рябь. И он постоянно отдаляется от нее, а вокруг становится всё холоднее, и мрак раскалённым железом заливает его легкие и останавливает дыхание. На этом моменте он всегда просыпался и уже до утра не мог сомкнуть глаз.
По завершении общей мобилизации, т.е. по завершении первого пункта военного операции, со дня на день ожидалось непосредственно начало самих боевых действий. Распределение обязанностей, зон ответственности и прочего разного также было закончено. Набор и комплектация обеих армий соответственно тоже. Удивительно, но большинство желающих хотели попасть именно в армию воды, участие в мероприятиях которой, казалось бы, не оставляло шансы на выживание. Тем не менее отбоя от желающих не было. Почти всем вежливо отказывали и предлагали присоединиться к числу бойцов армии земли. Как сказали Сайману, было так потому, что список кандидатов на роль пушечного мяса был уже подготовлен и заверен, где надо и кем надо. По большей части в нем числились граждане «неблагонадежные»: те немногие преступники, которые существовали в унионе (в основном, отступники веры и политические отходники), тунеядцы и проштрафившиеся на месте работы или учебы, физически неполноценные крысы и те, кто не мог принести потомства вообще или же мог, но потенциально дефектное. Из добровольцев же брали в основном внешне колоритных и статных представителей различных субкультур, гендеров и сексуальных предпочтений, чтобы ставить их в первых рядах с целью за их спинами спрятать от общественного взора всех косых и убогих. В армию земли же брали всех желающих, у кого на момент рекрутинга уже имелось не менее трех поколений потомства и готовых дать расписку об отказе от дальнейшего размножения (это делали ради подстраховки, так как никто не знал толком, как вводимое заболевание может сказаться на потомстве). Искомых претендентов тоже оказалось с лихвой. Крыс набрали аж в три раза больше необходимого, видимо, для пущего масштаба. Заражение происходило по средствам окунания претендента в резервуары с заразой. По сути это были огромные отхожие ямы, в нечистотах которых нужно было изваляться для получения желаемого статуса. Сайман лично видел такую процедуру. Группы крыс стройными рядами заходили в такие лужи, окунались в зловонную жижу, а затем, утирая слезы умиления напополам с фекалиями, вонючие и грязные, но абсолютно счастливые, выходили на берег, где их изолировали от посторонних до начала непосредственных военных действий. Из-за того, что желающих оказалось так много, постоянно происходили различные проволочки, из-за чего начало наступления затягивалось, что нельзя было допустить, потому что народ мог заскучать. По такому случаю несколько дней назад этот комплекс предприятий лично посетил Сакс и после короткой, но эмоциональной встречи с ответственными лицами «спидозный» конвейер, как его называли местные работяги, вдруг заработал бесперебойно и в круглосуточном режиме, что существенно ускорило движение неповоротливой военной машины конфедерации в направлении стана врага.
Для Саймана было странно, что вся затея сходит им с рук. Да и вообще то, что всё получается. Не то, чтобы он не верил в способности команды, возглавляемой Саксом, просто казалось невероятным все то, что он видел собственными глазами каждый день. Все эти крысы, добровольно заражавшие себя неясной болезнью, или вовсе идущие на смерть ради борьбы с несуществующим врагом. Он чувствовал себя как будто на дурном театральном шоу, где все актеры пьяны, не зная текста, читают его с листа, а декорации настолько халтурно исполнены и оттого неказисты на вид, что такое действо не вызывает ничего, кроме греха уныния и гнева. Тем не менее повсеместно их спектаклю сопутствовал фурор и полный аншлаг. И все бы ничего, даже можно было бы посмеяться однажды над этим, если бы апофеозом представления, по мнению режиссёра, не являлся поджог всего театра с целью уничтожения всех зрителей и труппы, ничего не подозревающих актеров. Горечь этому и без того ужасному завершению придавал факт холодного расчета, циничной рациональности и личного шкурничества всех заговорщиков, который сопутствовал грядущим человеческим и крысиным смертям.
«Истинно, хоть все имеет цену, ничто по-настоящему не является ценностью в этом мире. Ни индивидуальная жизнь, ни умное слово, ни доброе дело – все можно заменить, променять, продать. И все это может обернуться противоположным, в один миг стать занятием злым, диспутом лживым и смердящей гибелью в угоду малейшим прихотям сильных мира сего – личностям, „эффективным“, чуждым морали и справедливости, мерящим и делящим мир по границам личных сил и влияний и не видящим ничего, окромя этого. Это мир силы, обреченный поглотить сам себя, аки змей, судьба которого всенепременно однажды свершится».
Из дневника Саймана Куцехвоста
Когда настал день Х, к Сайману в кабинет робко постучался ассистент и, сильно заикаясь от возбуждения, сообщил, что сегодня должно начаться долгожданное наступление, и по такому случаю господин Арчибальд просит его быть по указанному адресу в назначенный час, чтобы возглавить церемонию начала войны для армии класса «вода». Сайман лишь тяжело вздохнул и отложил перо. Видимо, следовало в очередной раз произнести воодушевляющую речь, звуки которой по совместительству станут реквиемом для судеб всех этих несчастных, а также похоронной речью, благословением на смерть, открывающей, словно колдовское заклинание, дверь в загробный мир. Впрочем, он уже смирился со всем, что происходит, и со своей ужасной ролью в этом. Он закрыл дневник, в котором описывал правдивую историю с самого начала, которую, не выходя из кабинета, писал вот уже три дня, лишь изредка отрываясь на короткий сон. Сайман автоматически привел себя в порядок, натянул серьезное выражение лица и вскоре выдвинулся к месту назначения.
Когда он прибыл на побережье, которое располагалось недалеко от самой коммуны, откуда и должен был дан старт операции, последние приготовления были уже почти закончены. Плоты, на которые должны были погрузить десант, ровными рядами покачивались на волнах по обе стороны от длинного пирса, построенного здесь специально для войны. Окинув взглядом пирс и плоты, их невзрачный вид, он невольно задумался, сколько денег было украдено при их постройке. При условии того, что он лично подписывал сметы и видел первоначальные чертежи, можно было смело говорить о семидесяти, а то и восьмидесяти процентах хищения выделенных средств. Его провели в командный штаб, где к его удивлению он не встретил ни Сакса и никого из команды. Видимо, вся комиссия находилась сейчас на церемонии армии «земля», так как это направление войны считалось приоритетным. Там же сейчас находился король Пуччи и остальные важные шишки униона. Но Сакс все равно должен был присутствовать здесь, чтобы проконтролировать ситуацию. Сайман поинтересовался о наличии своего зама на территории мероприятия. Ему ответили уклончиво, сказав лишь, что господин Арчибальд сейчас очень занят, но вскоре должен подойти. Затем ему выдали запечатанный конверт с речью и велели ознакомиться с ней, так как через полчаса ему уже следовало быть за трибуной. Сайман удивился еще сильнее, так как речь ему передали за неделю до этого и он был полностью готов. На это замечание ему ничего не ответили и закрыли в кабинете, напоследок сказав, что у него есть полчаса.
Предчувствуя неладное, Сайман открыл конверт и стал наспех вчитываться в новую речь. Как ни странно, речь не оказалась новой, и вообще, чем больше он ее читал, тем меньше расхождений с оригиналом находил. И лишь ближе к концу он увидел то, что именно они добавили и зачем посадили его под ключ в этом кабинете. Исходя из написанного, следовало, что Сайман «не в силах оставаться в стороне» и, несмотря на все попытки отговорить его, готов лично и непосредственно возглавить армию героев, «дабы собственным примером вдохновить бойцов и показать, что в нашем свободном обществе командиры никогда не прячутся за спинами солдат и не отсиживаются в штабах». В общем, все указывало на то, что было принято решение слить Саймана, как неблагонадежного элемента, которому нет места в системе. Это даже не стало чем-то удивительным для него. К нему в голову не раз уже приходили такие мысли, но почему-то он думал, что он является в цепи очень важным звеном, притом абсолютно безвредным и послушным, для того чтобы от него кто-то счел необходимым избавиться. Но команда повела себя как всегда прагматично, убив таким образом сразу двух зайцев. Первым был непосредственно сам Сайман, который проявил нетвердость и излишние моральные качества, неуместные на государственной должности, вторым же убитым зверем была отличная возможность для создания современного образа идеального гражданина крысиной конфедерации. А также можно было ознаменовать это событие рождением новой иконы учения, которая бы стала символом высшего проявления единого духа, новой вершиной саморазвития, доступной для обывателя, таким образом поднимая планку духовности на новый, до сего дня небывалый, уровень и становясь реальным примером для подражания будущим поколениям. Умно, очень. Сайман оценил элегантность решения по достоинству. Даже стало не так грустно. И вообще он внезапно ощутил облегчение, как будто всё наконец встало на свои места. Он не смог стать кем-то в этой жизни: ни политиком, ни аграрным разведчиком, ни свободной крысой, ни бездуховным отступником, ни плохим и ни хорошим гражданином отечества. Соглашаясь на чужое, он отказал себе, потеряв целостность, опору и всякое уважение к себе, а таким представителям власти, хромающим на оба колена, нет места на земле и оттого закономерно и ожидаемо было скорое его исчезновение с ее лица. Ну и ладно. Так тому и быть. Жаль только не успел дописать дневник.
«Крысы, по моему разумению, не хотят ничего так сильно и ни от чего их души не трепещут так явно, как от красивых слов, дел и общих концепций. И какая бы ложь, неразумность, неоправданность и нелепость за ними бы ни таилась, это не является хоть сколь-нибудь серьезным препятствием в стремлении реализации оных или хоть бы малым поводом для раздумий над предметом. И потому во главу всего в любом крысином сообществе ставится красивая идея или цель, непорочная и без изъянов. Она есть свет в головах подданных, она нерушима и поколебать ее некому. Своим красным ликом она затмевает все несовершенство мира. И ради ее достижения, а также именем ее попирается все прочее сущее и все прочее становится в сравнении с ней вне закона. И многое зло причащается от ее истоков. И будь она, как уже сказано, сто раз противоречива сама себе, не объективна и страшна последствиями, все ей сходит с рук и не найдется для нее никакой критики до тех пор, пока не устареет и ей на смену не придет другая, хуже прежней».
Из раздела «неизданное» мемуаров короля Густава Пуччи Первого
Как и было обещано, через полчаса дверь в кабинет открылась и внутрь зашел тот же самый крыс, который передал Сайману конверт ранее и осторожным жестом пригласил Саймана пройти на выход. За дверьми маячили два здоровенных амбала, призванные, по всей видимости, для удержания и вразумления Саймана от различных неуместных, необдуманных действий. В общем-то, он и не предполагал ничего такого. Сайман всегда был разумным крысом и сразу понял, что тут, как с подводной лодки, бежать некуда. А умолять о снисхождении и унижаться перед этим контингентом было все равно что специально откормленной на забой свинье просить милости у людей. Поэтому Сайман, не проронив ни слова, спокойно встал, отряхнулся и медленно с достоинством прошел к выходу. Видимо, спокойное выражение лица так смутило конвоира, что тот даже остановил его, решив, что Сайман таки, просто не прочел новую речь и оттого так невозмутим.
– Вы ознакомились с содержимым конверта? – подозрительно спросил он. Сайман утвердительно кивнул головой, даже не посмотрев в его сторону. Крыс еще пару секунд с сомнением разглядывал его лицо, затем повернулся к амбалам и кивнул им. Они тут же встали по левую и правую руку от Саймана и, ненавязчиво указывая дорогу, повели его в последний путь.
