Александр Олегович Фирсов
Претендент
Существенным же для старшего сисадмина сейчас было то, что подключиться к разуму Гермеса оказалось довольно нехитрым делом.
Увлеченный неожиданной идеей сисадмин с нетерпением принялся к подготовке задуманного. Если бы он мог видеть себя со стороны, он бы заметил, как от возбуждения покраснели щеки, и подрагивают губы на его лице.
Как полагает обычай, Савелий закрыл глаза и, скрестив ноги, сел на пол в специальную позу, хоть, конечно, это никак не влияло на сам процесс медитации. Но для человека эпохи игр все несущественные действа и церемонии были иной раз гораздо существеннее конечной цели и результата. Чаще важен был антураж любого действа, ведь именно он создавал атмосферу игры и гипнотически воздействовал на инфантильное внимание гражданина, увлекая его и вместе с тем стимулируя чувство радости. Так было, потому что в метареальности имитация действия и была самой целью. Человечество, решив все проблемы с собственной выживаемостью, наконец-то смогло отойти от дел и позволить себе то, чего испокон веков желало больше всего – оставаться вечными невзрослеющими детьми. Всегда увлеченными и восторженными. Наивными и капризными.
Савелий быстро вошел в резонанс с приемником трона, и через минуту-другую среди всполохов и разводов, которые видел под закрытыми веками физтела, стали прорисовываться конкретные линии, которые быстро складывались в узнаваемые очертания. После отрисовки контуров стал появляется объем и цвета. Наконец Савелий понял, что находится посреди огромного древнего спортивного стадиона образца конца двадцатого века. Стадион был открытый и, задрав голову, сисадмин увидел так называемое небо – участок обозримой стратосферы, который в древние времена являлся верхним горизонтальным фоном по умолчанию. Тогда люди не могли выбирать тематические миры в которых хотели бы проживать, и иной раз одни и те же пейзажные экстерьеры мелькали перед глазами от колыбели и до могилы. Савелий с нескрываемым разочарованием осмотрел плоский голубой участок неба, до которого нельзя было ни дотронутся, ни попробовать на вкус, да и запаха никакого небо, кажется, не имело. Зато внимание Савелия привлекло покрытие под его ногами. Оказывается, он стоял прямо посреди беговой дистанции – широкому и длинному овальной формы треку, аккуратно разделённому вдоль на отдельные дорожки. В метареальности соревнования по бегу проводились на точно таких же аутентичных аренах, но все же оказаться в оригинальном месте, сохранённом в памяти тогдашнего очевидца-спортсмена, было огромной удачей. Савелий горько расстроился, подумав о том, что слепок его собственной памяти об этом моменте нельзя было выложить к себе в профиль, ведь разум спортсмена-олимпиадника и распространение такого рода инсайтов являлись подсудным делом. А жаль, ведь тогда рейтинг его аккаунта взлетел бы до небес. Люди метареальности любили подноготную селебрити совершенно любого качества, но чем более сокровенней и интимней были подробности, тем сильней был ажиотаж публики. Выложить же в общую доступность контент абсолютной уникальности – значило обеспечить свою жизнь на многие-многие века вперед. Стадион, конечно же, ничем не отличался от тех, которые можно было посмотреть и пощупать в метареальности, кроме того, что в воздухе висел бы водяной знак, доказывающий, что это оригинальный контент, произведений мозговой активностью Гермеса V, претендента на олимпийского чемпионства. От такой потрясающей мысли у Савелия даже голова закружилась. Он представил, как сотни миллионов людей заходят на его профиль и платят баснословные барыши, лишь бы только ненадолго окунуться в слепок его памяти. Савелий мечтательно улыбнулся, но через секунду отогнал дурные мысли, ведь он был проверенным профессионалом своего дела и никогда бы не пошел на такое предательство подопечного.
Отогнав шальные мысли, Савелий взял себя в руки, напомнив себе, что он здесь по очень важному делу. Впрочем, это не слишком помогло ему собраться. Ощущение уникальности и грандиозности происходящего дурманил его рассудок. Сисадмина бросало то в жар, то в холод, а кожу покалывало от нетерпения. Он впитывал восприятием каждую мелочь окружающей гиперреальности: температуру воздуха, слабые запахи, освещение, форму и цвет длинных зрительских рядов, мягкость покрытия бегового трека. Все это было восхитительно, все это было уникальным и… настоящим. Это место, то что он видел и слышал, не являлось копией копий, пропущенных через тысячи голов и разумных алгоритмов, адаптированных и подретушированных, как это бывало в метареальности. Сейчас он находился в живом слепке настоящей истории древнего человека, свидетеля единичного события, которое больше нельзя было воспроизвести никак иначе, кроме как в этом старинном органическом компьютере под названием мозг. С восхищением оглядываясь по сторонам, Савелий наткнулся взглядом на человеческую фигуру, метрах в тридцати сидящую на длинной скамье. Догадавшись, что это не кто иной, как сам Гермес, сисадмин сорвался с места и широкими, чуть неуклюжими шагами направился в сторону спортсмена. Не таясь, громко шаркая ногами, незнакомец не привлекает внимание спортсмена, даже когда оказывается в паре метров от него. Остановившись около прославленного бегуна, Савелий широкими от восторга глазами осматривает знаменитость. В гиперреальности он выглядит совсем по-другому. Гермес высок, чрезвычайно мускулист и сух – кажется, что в его теле вообще нет воды и жира, одни тугие узлы напряженных мышц, обтянутые бронзовой от загара кожей. Спортсмен сидит на скамье, откинувшись на стену трибуны и прикрыв глаза. Он совершенно бездвижен, как будто спит. Только могучие грудные мышцы под спортивной майкой медленно взымаются от глубокого неторопливого дыхания. Савелий знал, что в гиперреальности Гермесу всегда двадцать девять лет, но выглядел он лет на двадцать старше – в длинных канавах морщин, с провалившимися глазами и сединой на висках. Старший системный администратор целую минуту стоял перед ним как вкопанный, оглядывая олимпиадника с головы до ног. Все это время в голове его мелькали непреодолимой интенсивности мысли о том, что необходимо срочно сделать селфи, скриншот или гифку этого поразительного момента его жизни, в общем, хоть как-то увековечить момент, который возможно есть триумф и главное достижение всей жизни. Но он не в метареальности и у него нет такой возможности, хотя морально он уже был готов преступить даже закон о конфиденциальности. Наконец, огромным для человека эпохи игр волевым усилием Савелий перевел мысли в профессиональное русло и понял, что не знает, что ему делать дальше. Он просто об этом не подумал заранее. Никаких инструкций на случай личной встречи с подопечным в условиях гиперреальности у него не имелось. Только теперь он осознал, к чему может привести его вмешательство в личное пространство селебрити. Никто не мог ручаться за ответную реакцию, которая понесет психика спортсмена от такого форсированного вторжения. Савелию стало страшно. У него разом похолодели руки и ноги, а губы искривились и затряслись в беззвучном плаче. Он оборачивался по сторонам, интуитивно ища привычные интерфейсы FAQ и голосовых помощников, которые всегда были под рукой в метареальности, но не находил их. Вокруг вообще не было никакой допреальности, лишь пустой стадион, заполненный ярким дневным светом. Помощи ждать было неоткуда. Необходимо было сделать то, что современный цифровой человек почти никогда не делал – самостоятельно выработать решение и без всякой страховки и оглядки на советы профильного инфлюенсера исполнить его, полностью взяв ответственность за последствия. Савелий напрягся изо всех сил, пытаясь что-то придумать, но неподготовленная психика дала сбой, и сисадмин начинает грязно рыдать, то и дело подвывая и хлюпая. Теперь спортсмен заметил его присутствие. Он открыл глаза и посмотрел в сторону Савелия. Через секунду его чуть грустный и усталый взгляд светлых глаз сменяется удивлением и непониманием. Могучий спортсмен растерянно глядит на мужчину в униформе спортивной ассоциации, который как вкопанный стоит на месте и совершенно безутешно ревет, пуская сопливые пузыри из носа.
– Господи боже! Парень, ты кто такой? И почему ты ревешь как баба? – спокойно, без какого-либо упрека в интонации спрашивает спортсмен, тяжело наклоняясь вперед всем корпусом.
Савелий тут же перестает хныкать, утирая крупные слезы, потупившись глядит под ноги. Не отвечает.
– Кажется, я все-таки сошел с ума. Так ведь? – качает головой Гермес и чуть грустно улыбается. – Ты ведь не настоящий, да? – обращается он к Савелию. – Конечно не настоящий. Просто я, наконец, сбрендил здесь от одиночества и этих бессмысленных изматывающих тренировок. Наверное, я умер во сне и попал в ад. Верно, это место, – он обвел крепкими руками пространство стадиона, – ад. Персональный. Знаешь, парень, здесь даже день и ночь не приходят друг другу на смену. Не дует ветер, и не прилетают птицы. Отсюда нельзя уйти. Я тысячу раз пытался. От бессилия и злобы остается только бегать и бегать, все быстрее и быстрее. И все время что-то, что не подвластно моему пониманию, побуждает меня соревноваться с какими-то невидимыми соперниками, раз за разом… – Гермес V схватился руками за голову. – Я даже не знаю, сколько я уже здесь, день или тысячу лет. Я все бегу. Мои ноги ломит от боли, и когда боль затуманивает сознание, и я проваливаюсь в спасительную тьму, всё равно каждый раз я просыпаюсь на этой скамейке, чтобы вновь начинать все сначала.
Гермес тряхнул головой, скидывая неприятные воспоминания. Он вновь внимательно осмотрел раскрасневшегося сисадмина, неподвижно стоявшего чуть поодаль и исподлобья глядящего на спортсмена.
– Но, видно, раз я попал в ад, значит было за что. Всему есть конец, однажды я отработаю свои грехи и смогу наконец упокоиться, а если повезет, отправлюсь в рай, к жене. Она, конечно же, там, моя роза, мой цветок, – при этих словах спортсмен заулыбался непринужденно и даже весело. – Клянусь, более добропорядочной женщины не сыскать на всем свете. Ну да ладно.
Видя, что странный незнакомец никак не идет на контакт, лишь насупившись молчаливо смотрит, прижав подбородок к груди, Гермес оперся руками на скамейку и тяжело, словно старик, поднялся на ноги, явно превозмогая болевой синдром, направился к системному администратору. Подойдя вплотную, он медленно наклонился, ведь был на две головы выше. Доверительно смотря в глаза и пытаясь казаться веселым, Гермес спросил: «А что приключилось у тебя такого, что ты так распустил нюни? Давай, парень, поделись со мной».
От чуткого внимания великого спортсмена-идола Савелию стало хорошо и спокойно. Словно он одним своим добрым взглядом укрыл от всех бед и страхов, грызших его еще минуту назад. Никогда прежде Савелий не чувствовал таких приятных удивительных ощущений. Ни одно антистрессовое приложение не позволяло ему так расслабиться и раскрепоститься, как добрый взгляд и грубый голос этого живого человека. Старший сисадмин хотел было представится как полагается по цифровому этикету – помимо имени, назвать два основных никнейма, номер аккаунта, социальный рейтинг, текущей гендер и сезонные сексуальные предпочтения. Но подкативший к горлу ком, сплетенный из неведомых до сих пор эмоций, заставил его лишь брызнуть слюнями и вновь разреветься. Великий спортсмен не успел отереть своё лицо, как Савелий бросился ему на шею и крепко обнял.
– О, милостивый бог! Парень, что ты вытворяешь? Ты что, из этих? Ммм… как там вас правильно называют… с ментальными особенностями?
Олимпийский спортсмен терпеливо ожидал окончания объятий. Наконец, он дружелюбно похлопал Савелия по спине.
– Ну-ну, пацан. Что бы там не было, все уже позади. Может мы с тобой присядем, и ты расскажешь мне все то, что тебя гложет? Любую проблему можно решить, поверь. Что скажешь?
Савелий закивал головой и, наконец, отпустил руки. После, от чего-то прихрамывая на правую ногу, поплелся к скамейке. Рядом с ним сел и Гермес. Савелий все еще не представлял, что ему необходимо делать. В этом месте не было никаких всплывающих окон с показателями и статистикой. Не было никаких интуитивных настроек, ползунков подкрутки характеристик. Он совершенно не представлял, как в этом месте решать какие-либо проблемы. Не существовало ни маркеров, ни указателей, которые могли помочь ему в нахождении решения необходимой задачи. Нельзя было заглянуть внутрь Гермеса, чтобы посмотреть где и какого рода сбой произошел в его «софте». Интерфейс этой реальности был невероятно скуп, и все на что ты мог положиться – собственные умозаключения и интуитивные ощущения. Савелий чувствовал себя совершенно безоружным. Все его обширные технические знания попросту не работали там, где не было никакой техники. К тому же сам он чувствовал себя совершенно сбитым с толку из-за всех этих непонятных, но очень сильных ощущений, что искрами бегали по его нервной системе. Савелий решил, что это какие-то аппаратные помехи в синхронизации мозговых волн двух контрагентов.
Тем временем слезы перестали течь из его глаз, а дыхание немного успокоилось, хотя, конечно, без каких-либо датчиков сказать наверняка было затруднительно. Единственным способом коммуникации, который имелся у Савелия с Гермесом, был тонкий и ненадежны канал речевой связи. Такой вид передачи информации считался совершенно устаревшим и почти не использовался теперь в метареальности. Все от того, что имел большой потенциал потери и искажения информации с одной стороны и недостаточно точную, неоднозначную и зачастую громоздкую систему. Такая система имела очевидные минусы – входящая информация могла интерпретироваться совершенно не так, как задумывал отправитель. Раскодирование любого послания строго зависело от имеющихся библиотек на хардах у контрагентов. Из-за этого один и тот же информационный код мог деформироваться и приобретать посторонние оттенки, исходя из наличия или отсутствия у ведущих беседу тех или иных эмоциональных адаптеров, психологических стабилизаторов, информационных заслонок и моральной фильтрации. Все эти ужасные недостатки речевой модели приводили к огромным потерям данных, разногласиям, техническим накладкам и рассинхронизации, вплоть до фатальных ошибок. Сейчас в метареальности речью пользовались только в тематических мирах, посвященных истории человечества, и граждане, использовавшие древнюю человеческую речь для передачи информации, считались особо радикальными садомазохистами и задротами. В метареальности нет числа тем способам, которыми ты можешь общаться с миров вокруг себя. Хочешь общаться как скучный консерватор с помощью двоичного кода или логико-математических формул? Хочешь передавать информацию как модный художник с помощью подводного асинхронного танца тысяч медуз? Все это было легко и доступно. Но общепризнанным и самым распространенным способом общения в метареальности были слепки нейронных треков или по-другому – мыслеобразы. Это самый удобный и наиболее точный способ передачи контента, конечно, для повседневного быта. Ты просто кидаешь слепок нейроощущений в рум, и другой человек буквально имеет возможность залезть в твою шкуру и прочувствовать все так, как это виделось и ощущалось тебе. Но чаще подключался прямой канал, где мыслеобразы единым потоком, словно мячик, отбиваясь от нерйроконтуров одного юзера, летели к другому и назад, создавая непрерывный диалог одной цифровой души с другой. Недостаток библиотек одного из юзеров компенсировался мгновенным погружением необходимого опыта с просторов метареальности. К примеру, один из участников приватной беседы захотел поделится с другим собственным опытом того, как он прожил месяц в муравейнике в роли рабочего муравья, испытывая горячие любовные чувства к другому муравью из касты солдат. Запретная муравьиная любовь, отказ от социальных архетипов общества членистоногих, познание собственной потаенной сексуальности и все прочие не менее значимые элементы пережитого опыта легко и непринуждённо подгружались собеседнику через нейрослепки, даже если тот впервые в жизни слышал о каких-то там муравьях и в повседневной жизни предпочитал проживать жизнь картины абстрактного художника, висящую в общественной галерее. Люди в метареальности могли быть настолько разными и порой настолько отдалялись, что узнать друг в друге человека могли лишь по индикационному номеру профиля. Но все же они могли легко общаться и делиться опытом. Друзья, враги, семья, нация, раса – все это стало пустым звуком в метареальности. Человек в эпоху игр окончательно осознал, что он один. Один и сам по себе. А все остальные – лишь соигроки, преследующие цели, прописанные в сценарии их ролей, в метареальности сегодняшнего дня. В мире людей все перемешалось, и лишь поворот хаотичного колеса фортуны определял кто кому сегодня друг, кто семья, кто кому адвокат, а кто сегодня за дьявола, завтра же все менялось с ног на голову. Роли менялись легко и без особой рефлексии, ведь честь, стыд, долг, ответственность – все эти понятия померкли и не имели веса. Кого стыдиться, если все разрешено? Перед кем нести ответственность, если всё автоматизировано? К чему честь, если всё лишь игра, от исхода которой ничего не зависит, потому как следом начнется следующая? Победы и проигрыши не важны на самом деле, нет гордости и разочарований, амбиций и чувства выполненного долга. Важен был лишь текущий нарратив. Он определял правила актуальной игры, а значит являлся истиной в первой инстанции. Мир людей – бесконечные адвенчуры, реконструируемые для замыливания собственных глаз, чувств, мыслей. Так жил современный человек. Ранее на пике технической и гуманитарной мысли человек, наконец, возвысился настолько, что смог на равных стоять лицом к лицу с бытием. И когда он взглянул в пустые глазницы сущего, не увидел там ничего, кроме всеобъемлющей скуки, ведь все секреты вселенной уже были человеку известны. Занимать самого себя былыми догадками и поисками смысла не представлялось более возможным, и потому человек решил отвлечь свой разум придуманными забавами и несерьезными ситуациями, к которым сам себе поклялся относится очень серьезно. Очень скоро человек перестал помнить о том, что все происходящее – часть его же выдумки. Он по-настоящему вжился в проистекающие одна из другой надуманные проблемы и, решая их, испытывает всю радугу живых эмоций – пугаясь, страдая, веселясь, веря и надеясь. Так, человек, утративший смысл, нашел утешение.
