Александр Николаевич Степанов
Семья Звонаревых. Том 1
А Оля, вернувшись в кухню, повалилась на стул и, опустив голову на руки, горько заплакала.
Глава 9
Туманный ноябрьский день 1907 года постепенно переходил в сумерки, и улицы столицы выглядели серыми, хмурыми, неприветливыми. Загорались фонари. Их тусклый свет слабо пробивался сквозь белёсую мглу тумана. По тротуарам Большого проспекта Петербургской стороны торопливо двигались пешеходы, подняв воротники пальто, поглубже нахлобучив шапки и прикрываясь зонтами от холодной измороси.
Скрежеща железом и часто звеня, по улице медленно полз трамвай. На подножках гроздьями висели пассажиры, не попавшие в вагон. Среди них, крепко ухватившись одной рукой за ручку вагона, с толстым портфелем в другой, стояла высокая шатенка в тёмно-синем пальто и простой синей шляпке. Неловкость положения мало смущала её. Наоборот, риск, казалось, даже нравился.
Когда трамвай остановился, она спрыгнула с подножки и направилась в ближайший переулок. У углового фонаря ей попались навстречу трое щеголевато одетых повес. Один из них, нахально заглянув ей в лицо, бросил фамильярно:
– Недурна канашка!
Шатенка, нахмурив брови, окинула его презрительным взглядом с головы до ног, промолвила уничтожающе:
– Нахал и дурак!
Столь неожиданный и решительный отпор привёл молодых ловеласов в явное замешательство, а шатенка как ни в чём не бывало вышла на Малый проспект и вскоре очутилась перед громоздким серым многоэтажным домом. Зайдя в центральный подъезд, она легко взбежала на третий этаж и, остановившись перед дверью с медной дощечкой «Инженер Сергей Владимирович Звонарёв», резко дёрнула за ручку звонка.
За дверью тотчас послышался быстрый топот, дважды щёлкнул замок, и на лестницу вырвался свет из прихожей. На пороге стоял мальчик лет двенадцати в мундирчике реального училища.
– Тётя Варя! – обрадовано воскликнул он. – Тётя Варя пришла!
Вслед за ним к двери подбежала двухлетняя девочка и, протянув вперёд ручонки, закричала звонко:
– Мамуся, моя мамуся плисла!
– Здравствуй, моя деточка! Сейчас переоденусь и тогда расцелую тебя, моё золотко, – ласково улыбнулась ей молодая мать и сказала мальчику: – Отведи её, Вася, в столовую, пока я приведу себя в порядок.
Вася взял девочку за руку.
– Пойдём, Надюшка, я тебе башню из кубиков построю, – пообещал он, заметив, что она готова вот-вот расплакаться.
– Аннушка, как с обедом? – окликнула хозяйка кухарку, снимая пальто.
Из кухни выглянула пожилая, степенная женщина.
– Сейчас, Варвара Васильевна, всё будет на столе.
Варвара Васильевна Звонарёва прошла в ванную.
Там с чисто профессиональной привычкой она тщательно вымыла руки, обтёрла лицо и шею мокрой губкой, затем освежилась одеколоном и переоделась в просторный домашний капот. Лишь после этого она направилась в столовую, к дочери. Девочка хныкала, отмахивалась от Васиных уговоров и посулов.
– Не капризничай, Наденька, – сказала Варвара Васильевна, взяла её на руки и несколько раз поцеловала. – Нехорошо быть такой непослушной.
Когда девочка успокоилась, Звонарёва взглянула на мальчика.
– A y тебя, Вася, какие сегодня успехи в училище?
– По арифметике – пятёрка, по русскому – четвёрка, – бойко ответил тот.
– А по немецкому?
Вася виновато опустил голову и робко показал два пальца.
– Опять двойка? – строго спросила Варвара Васильевна. – Ты не знал урока?
– Учил… знал, но… – чуть слышно пробормотал Вася и, покраснев, вздохнул: – Я, тётя Варя, всегда сбиваюсь в глаголах, когда меня к доске вызывают.
– Теперь я каждый день буду сама проверять, как ты готовишь уроки, – твёрдо заявила Варвара Васильевна и укоризненно покачала головой. – Срам! Из двоек по немецкому не вылазишь, всё ленишься.
– Немец ко мне придирается, – просопел Вася.
– Я тоже начну придираться к тебе, авось на пользу пойдёт – лучше учиться станешь!
В передней задребезжал продолжительный звонок.
– Это дядя Серёжа! – вскочил с места Вася и ринулся открывать дверь.
Минуту спустя в столовую вошёл Сергей Владимирович Звонарёв – высокий, плотный, с ярким румянцем на полных щеках.
– Добрый вечер, Варенька! – поклонился он жене и поцеловал её руку.
– Сегодня я и ты запоздали, – указала Варвара Васильевна глазами на стенные часы. – В клинике профессор демонстрировал редкий случай оперативного вмешательства в область мозжечка…
– Ну а мы обсуждали на заводе конструкцию некоторых новых станков, – сообщил Звонарёв и усмехнулся. – К сожалению, у нас ещё слишком живуче постыдное чувство преклонения перед заграничной техникой. Вот и сбывают нам иностранцы втридорога такую заваль, как эти станки.
– Ты, конечно, спорил, доказывал?
– Спорил, – признался Звонарёв и снова усмехнулся. – Увы, безрезультатно… Как говорится, плетью обуха не перешибёшь…
– Но ты же всё равно не успокоишься, знаю, – заметила Варвара Васильевна.
– Конечно, нет! – улыбнулся Сергей Владимирович.
За обедом сидели молча – так было принято у Звонарёвых. Надя – на своём высоком стульчике, рядом с матерью, а Сергей Владимирович и Вася – напротив. Все основательно проголодались. Даже Надюша на этот раз не капризничала. После второго блюда Варвара Васильевна пожаловалась мужу на плохие успехи Васи по немецкому языку.
– Это никуда не годится, – сказал недовольно Сергей Владимирович, обращаясь к мальчику. – Ты же собираешься стать инженером. А нам, инженерам, знать иностранные языки крайне необходимо. Придётся нанять учительницу – немку…
– Такую, чтобы построже была, – добавила Варвара Васильевна.
Вася уныло исподлобья смотрел куда-то в угол комнаты и в душе ещё больше ненавидел немецкий язык, причинявший ему столько неприятностей в училище и дома.
После обеда Сергей Владимирович прошёл в спальню отдохнуть. Он прилёг на диване, а Варвара Васильевна устроилась с книжкой в руках в глубоком кресле. Прочитав не больше двух страниц, она почувствовала, как дрёма начала одолевать её. Взглянула на мужа. Он лежал, заложив руки за голову, и задумчиво смотрел на потолок.
– А я думала, ты дремлешь, – сказала Варвара Васильевна.
– Нет… мысли разные, – отозвался Сергей Владимирович и повернулся на бок, лицом к ней. – Недавнее…
Порт-Артур… перед глазами. Говорят, на днях судебный процесс над Стесселем и его компанией начинается.
Варвара Васильевна сразу оживилась.
– Наконец-то, – вырвалось у неё облегчённо. – Только подумать: полтора года ведётся следствие! Видно, наш генералитет решил сделать всё, чтобы замять это дело.
Сергей Владимирович покачал головой.
– Замять этого «скандала в благородном семействе» никому не удастся. И наши, и заграничные газеты давно вывернули Стесселя наизнанку. Наша союзница Франция прямо обвиняет его в продаже русской крепости. Во французских газетах даже приводится сумма, полученная им от японцев, – что-то несколько миллионов рублей золотом.
– Какая низость – продавать свою крепость! – воскликнула возмущённо Варвара Васильевна. – Может ли быть прощение такому негодяю?
– Поживём – увидим, – вздохнул Сергей Владимирович.
– Тебя снова вызовут как свидетеля?
– Возможно.
– И что же ты будешь говорить?
– То, что может сказать каждый русский человек, которому дороже всего Родина – правду, – ответил Сергей Владимирович и, помолчав, добавил убеждённо: – Думаю, что все артурцы скажут то же самое… А их, вероятно, немало приедет в Питер на процесс.
– Папу, наверно, тоже вызовут сюда, хотя в его годы очень тяжело добираться из Владивостока до Питера, – заметила Варвара Васильевна.
– Пожалуй, со многими свидимся, – мечтательно промолвил Сергей Владимирович. – Уверен, что Борейко и Оля прикатят обязательно… Ну и Стаха с Лёлей надо ждать… Соберёмся снова все вместе… Блохина пригласим.
– А разве Блохина на суд не вызовут? – спросила Варвара Васильевна.
– Едва ли, – сказал Звонарёв. – Свидетели – исключительно офицеры. Вызывали лишь двух-трёх унтер-офицеров, стесселевских прихвостней. А ты же знаешь, как Филипп Иванович ненавидит Стесселя.
– Да, кстати, – спохватилась вдруг Варвара Васильевна. – На днях звонила мне Шура Блохина. У Филиппа Ивановича что-то произошло с администрацией завода… Его собираются увольнять, а Шура ждёт третьёго ребёнка… Надо как-то помочь им…
– Помочь, конечно, нужно, – согласился Звонарёв, – но… помогать надо осторожно… Филиппа уже дважды за политику арестовывали. Хорошо, что ему удавалось выйти сухим из воды.
– Филипп Иванович ведёт себя по отношению к семье возмутительно, – промолвила с негодованием Варвара Васильевна. – Уж лучше бы он не срывал её из деревни, да и сам сидел бы там. За плечами жена, дети, а он на рожон лезет, правду ищет, пока в тюрьму не угодит. Хотя бы ты попробовал его урезонить.
– Не буду! – категорически возразил Сергей Владимирович. – Филипп Иванович – честный, прямой человек, а такие, как он, ради правды готовы жертвовать всем. На заводах такое творится, что сам ангел взбунтуется. – С минуту Звонарёв лежал молча, обдумывал что-то, затем решительно сказал жене: – Ты, Варенька, сообщи Шуре, чтобы Филипп зашёл ко мне… Не на завод, а сюда, на квартиру. Потолкуем, обсудим, куда и как лучше пристроить его.
– Смотри, не наживи себе неприятности с ним, – предупредила Варвара Васильевна.
Звонарёв лукаво прищурился:
– Постой, постой, неужели ты, Варенька, трусиха у меня?
Варвара Васильевна вспыхнула:
– Я? Никогда в жизни.
– Ну, значит, вместе будем помогать Филиппу Ивановичу, – весело промолвил Звонарёв и громко зевнул. – Что-то на сон потянуло… Придётся вздремнуть…
Варвара Васильевна вышла из спальни. Старушка няня уже укладывала Надюшу спать. Вася в своей комнате усердно учил уроки: зубрил немецкие глаголы.
– Смотри, сама всё проверю, – напомнила Варвара Васильевна.
Вася тяжело вздохнул и забормотал:
– Граб… граб… гэграбэн… Их грабэ, ду грабст…
– Правильно, хорошо, – кивнула строгая тётка.
Вася шморгнул носом.
– Сейчас правильно, а как выйду к доске, всё перепутаю…
На его лице появилось такое страдальческое выражение, что Варвара Васильевна не удержалась от улыбки, сказала ободряюще:
– Не отчаивайся, всё будет хорошо.
Глава 10
Как-то вечером, незадолго до ужина, к Звонарёвым пришла Шура Блохина. Такая же высокая, как Варя, но шире её в плечах. Бедно одетая – потрёпанное пальто, старый выцветший платок на голове, дырявые валенки, – Шура выглядела значительно старше своих двадцати двух лет.
Варя сердечно встретила гостью, обняла, поцеловала её.
– Я на одну минутку… Я не буду заходить в комнаты, – смущённо проговорила Шура, но Варя заставила её снять пальто и платок и повела в столовую. Шура шла, тяжело переступая с ноги на ногу.
– Ты снова располнела, – заметила Варя.
Щёки Шуры покрылись густым румянцем.
– И не говорите, – промолвила она, застыдившись. – Через месяц ребёнка жду… Третьего.
– Тяжело тебе будет с тремя…
– Ничего, как-нибудь обойдётся, – вздохнула Шура. – Мы двоих-то старшеньких у моей матери в деревне оставили. Своя хата у неё, птица… Пенсию за отца получает – десять рублей в месяц. Жаль, не привык Филя в деревне, всё его в город тянет. Потому и переехали сюда.
– А как Филипп Иванович относится к старшему сыну? – поинтересовалась Варя.
Своим неосторожным вопросом она невольно разбередила старую сердечную рану Шуры, оставшуюся после первого в жизни, неудачного романа.
– Любит его Филя, – сказала она тихо и добавила ещё тише: – И никогда им меня не попрекает.
– Замечательный человек твой Филипп Иванович, – с чувством искреннего восхищения воскликнула Варя. – Если бы не пил, то…
– А он теперь почти совсем не пьёт, – вставила Шура. Оглянувшись по сторонам, она сообщила доверительно: – Ведь он у меня в социал-демократах ходит… Давно уже. За рабочий народ жизнь готов отдать. Хоть, знаете, и тяжело нам бывает… и голодные, и холодные сидим, но ценю я Филю за это… Ценю и люблю…
– Как же это он водку одолел? – удивлённо спросила Варя.
– Говорю же, они, социал-демократы, вылечили его, – пояснила Шура. – Сказали ему: «Всем ты нам человек подходящий, но одна беда у тебя – выпиваешь. У нас к пьяницам никакого доверия нет. Они за водку отца родного продадут…» После этого, верите, Филя мой как переродился – не пьёт. Вижу иногда по глазам – страсть ему выпить хочется. Предложу за полбутылкой сбегать, так даже сердится. «Не растравляй мою душу, – говорит. – Сказал – баста, значит, баста!»
В столовой Варя усадила гостью на диван, сбегала на кухню распорядиться, чтобы подавали ужин, затем, вернувшись к Шуре, уселась рядом, сказала:
– Сейчас поужинаем вместе.
– Куда мне, такой, за стол, – запротестовала Шура. – Я ведь на минутку… в рванье.
– Только попробуй отказаться, – нарочито строго промолвила Варя. Шура улыбнулась и сразу помолодела от этой улыбки, не посмела больше возражать.
– Ну, а что подпольщики об инженерах говорят? – спросила Варя.
– Разное, – уклончиво ответила Шура.
– А всё же?
– Говорят, что инженеры помогают заводчикам рабочих дурачить…
– Далеко не все, – возразила Варя. – Вернее, лишь некоторые, – уточнила она, – просто-напросто непорядочные люди.
– Ох, Варвара Васильевна, ошибаетесь, – убеждённо промолвила Шура. – Видела я забастовки и знаю, что почти все инженеры с мастерами за хозяев горой стояли.
– Мой Серёжа не из таких, – твёрдо заявила Варя.
– А много ли их таких, как Сергей Владимирович? – заметила Шура. – Раз, два, и обчёлся…
Стол был уже накрыт. Варя послала Васю звать Сергея Владимировича к столу.
– Завтра я схожу с тобой в акушерскую клинику, – предупредила Варя Блохину. – Постараюсь выхлопотать тебе там койку.
– Что вы, Варвара Васильевна, – опешила Шура. – Я уже договорилась с одной бабкой-повитухой – неподалеку от нас живёт.
– От таких повитух тысячи женщин погибают, – сказала Варя. – Грязь, невежество…
– А в клинике много платить надо?
– Постараюсь бесплатно устроить тебя, – пообещала Варя.
В это время в столовую вошёл Сергей Владимирович, как всегда, аккуратный, свежий.
– Здравствуйте, Шурочка! – дружески пожал он руку смутившейся гостье. – Как живёте-можете?
– Неважно, Сергей Владимирович, – ответила Шура. – Филиппу Ивановичу с субботы объявили расчёт… Опять туго нам придётся.
– Где он работал последнее время?
– На Новом Леснере[16]… Хочет попробовать на Парвиайнен[17] устроиться.
Сергей Владимирович прошёлся по комнате, что-то обдумывая, потом остановился перед Шурой.
– Можно устроить Филиппа Ивановича на работу ко мне, на военный завод, – сказал он. – Предприятие это государственное, положение рабочих у нас устойчивее, чем на других заводах. Скажите Филиппу Ивановичу, чтобы зашёл ко мне в субботу вечером.
– Спасибо вам, Сергей Владимирович, за ваши заботы о нас, – промолвила растроганно Шура.
За столом Варя рассказала мужу о том, что Блохин перестал пить.
– Вот это совсем хорошо! – воскликнул Звонарёв.
– И хорошо, и плохо, – улыбнулась Шура. – Пока Филя попадал в участок по пьяному делу, никто на него внимания не обращал. Рабочий, пьяница, как другие. Теперь же, как бросил пить, сразу его на заметку взяли. Рядом с нами живёт околоточный надзиратель. То вроде приятелем моему муженьку был, выпивали вместе, теперь заявил Филе: «Ты у меня в подозрении стал насчёт политики. Уж лучше пей, да в крамолу не суйся…».
– Хитрая бестия этот околоточный, – усмехнулся Сергей Владимирович. – Пей, мол, топи горе в водке… И царю, и монопольке хорошо. А ведь от водки горе ещё горше становится. Я рад, Шурочка, за Филиппа Ивановича, что он понял это.
После ужина Шура стала быстро прощаться, но её не пустили.
– До Полюстрова не ближний конец. Не пущу, и всё, – категорически заявила Варя.
– Как же Филипп Иванович один там будет? – обеспокоенно взглянула на неё Шура. – На розыски пойдёт, всю ночь пробродит.
– Ничего не станется с твоим Филей, – сказала Варя. – Переночуешь у нас. Не в твоём положении ходить по ночам.
В соседней комнате раздался телефонный звонок. Вася бросился туда и тотчас закричал:
– Дядя Серёжа, тётя Варя, скорее сюда! Это дядя Борейко и ещё кто-то… Скорее же!
Варя побежала к телефону. Опрокинув по дороге стул, она выхватила трубку из рук Васи.
– Ты, Медведюшка? Что, что? – громко выкрикивала она. – Оленька? И Лёля здесь? Целую, целую всех вас! – затараторила она радостно. – Сюрпризом, значит? Смотрите же, ждём вас обязательно в воскресенье, к обеду… Только попробуйте опоздать. Сейчас, сейчас зову! Серёжа! – обернулась Варя к мужу. – Тебя зовут к телефону. Тут все – Борейко, Оля, Стах, Лёля…
Звонарёв тоже был взволнован приездом друзей, но разговаривал с ними гораздо сдержаннее, справился об их здоровье, самочувствии и в шутливой форме отдал им приказ явиться к нему на смотр в воскресенье.
Варя не дала ему разговориться, снова вырвала у него из рук трубку и, произнося сотню слов в минуту, долго ещё болтала с подругами о последних столичных новостях, о ценах на продукты, о домашних делах.
В одиннадцатом часу ночи прибыла телеграмма из Владивостока от отца Вари, генерала Белого. Он извещал о своем скором прибытии в Петербург.
– Почему он решил остановиться в гостинице, а не у нас? – обиженно спросил Звонарёв.
– Ты же знаешь моего папу, он не любит никого стеснять своим присутствием, даже самых близких, – напомнила Варя.
– Встретим его на вокзале, там видно будет, – решил Звонарёв и неожиданно обратился к Шуре: – А вы, Шурочка, чтобы обязательно были у нас с Филиппом Ивановичем в воскресенье. Соберутся друзья, вспомним прошлое.
– Я-то не приду, нет, – отказалась Шура. – Неловко мне как-то… в таком виде… А Филе скажу.
– Да, да, передайте ему, что я, Борейко, Стах Енджеевский – все очень хотим видеть его. И вас будем ждать вместе с ним! – настаивал Звонарёв.
Переночевав у Звонарёвых, Шура на следующий день побывала с Варей в акушерской клинике. Там Варе удалось выхлопотать ей как жене защитника Порт-Артура, бесплатное место в родильном отделении.
Глава 11
В субботу в доме Звонарёвых с утра поднялась суета. В помощь кухарке была приглашена ещё одна женщина, затем в хозяйственный водоворот была втянута и Надюшина няня, и все они под руководством Вари усердно месили тесто, толкли сахар, взбивали яйца, готовили начинку для пирогов.
Вернувшийся из училища Вася, к своей радости, тоже был привлечён к кулинарной работе. Растирая яичные желтки, он то и дело, улучив момент, совал сладость себе в рот. Маленькая Надюша толкалась тут же, пока не залезла руками в тесто. Потом лизнула солонку, приняв соль за сахар, и со слезами была удалена из кухни под надзор Васи.
Звонарёв по случаю субботы вернулся раньше, чем обычно. Дома его тоже ждали хозяйственные заботы, но пришёл Блохин и избавил хозяина от хлопот на кухне: неудобно же при госте заниматься такими делами.
Широкоплечий, коренастый, Блохин в штатском костюме казался ещё шире и плотнее. Глаза, глубоко посаженные на изрытом оспинами лице, глядели строго, проницательно, готовые ежеминутно вспыхнуть от гнева и раздражения.
Поздоровавшись с Варей и поблагодарив её за заботу о Шуре, Блохин прошёл в кабинет Звонарёва.
– Ну-с, Филипп Иванович, закуривай и рассказывай про своё житьё-бытье, – сказал Звонарёв, указав Блохину на кресло у окна и усаживаясь рядом.
– Что рассказывать-то, Сергей Владимирович, – невесело проговорил Блохин, свёртывая цигарку. – Сами знаете. Опять расценки снижают, опять ввели штрафы, чуть что – увольняют… Чёрные списки на особо строптивых рабочих завели. Одним словом, совсем замордовали нас хозяева да их приспешники. А тут ещё жандармы и шпики всюду рыщут.
– Шура говорила, что тебя с Нового Леснера уволили. За что же? – поинтересовался Звонарёв.
– С мастером схватился, – хмуро ответил Блохин и нервно затеребил кончик правого уса. – Он, шкура, рабочих под штраф подводил, перед хозяевами выслуживался… Известное дело – мастер! Меня в отместку оштрафовал, за ворота выгнал. В расчёт за неделю получил рубль с четвертаком. Вот и живи как хочешь.
– Ты, кажется, токарь по металлу?
– И токарь, и слесарь, и фрезеровщик. Почитай на всех станках работал.
– А с политикой как?
– Грешен, батюшка, – шутливо признался Блохин и сейчас же снова нахмурился. – Нельзя, Сергей Владимирович, нам, рабочим, без политики…
– Но время-то какое!.. Рискованно ведь, – напомнил Звонарёв.
– Верно, рискованно, – согласился Блохин. – Но драк без риску не бывает. Или, значит, бейся, или, ежели сдрейфил, лапки кверху, чтобы заводчик тебя до смерти заездил. Разве не так?
– Я не вдаюсь в политику, – уклончиво ответил Звонарёв. – А насчёт работы помочь могу. Приходи в понедельник ко мне на завод. В механический цех устрою. Работы у нас сейчас хватит – чиним повреждённые на войне пушки, ружья и всякое снаряжение. Рублей десять в неделю можно заработать.
– Начальство у вас военное?
– Военный завод – значит, и начальство военное.
– Боюсь, как бы мне не сорваться, – усомнился Блохин. – Не люблю офицеров, ещё с фронта оскомина осталась.
– А Борейко как же? – хитро прищурился Звонарёв.
– Он не в счёт, – решительно заявил Блохин. – Погоны и мундир у него офицерские, а душа наша, настоящая солдатская. Шура сказывала, что он тут, в Питере. Наверное, тоже по Стесселеву делу вызвали.
– Приходи завтра, повидаешься со своим другом у меня, – сказал Звонарёв.
– Приду, – кивнул головой Блохин. – Беспременно надо на Борейко глянуть: таким ли он медведем остался, как в Артуре был, или обломался?
Вошёл Вася и пригласил их к чаю…
Далеко за полночь трудилась со своими помощницами на кухне Варя, пока не закончила всех приготовлений к приёму гостей. Только тогда в квартире погас свет и установилась тишина.
Гости немного опоздали к назначенному сроку, и Звонарёва уже начала нервничать. Она то и дело посылала Васю на улицу – не идут ли. В голубом бархатном платье, с пышной причёской золотистых волос и нежным румянцем молодая хозяйка выглядела сегодня особенно очаровательной.
Наконец в передней прозвучал долгожданный звонок. Варя, будто на крыльях, перелетела через прихожую к дверям, и там поднялась радостная суета – объятия, поцелуи, приветственные возгласы.
– Здравствуй, здравствуй, Серёжа, – гудел басом Борейко, крепко сжимая и встряхивая руку Звонарёва. – А ты, брат, разжирел, стал солидным, лет эдак на сорок с хвостиком.
Друзья обнялись, расцеловались.
– Неправда, Боря! Серёжа великолепно выглядит. Просто ты не привык его видеть в штатском, – попыталась выручить Звонарёва Ольга Борейко.
Стах Енджеевский выглядел удивительно свежо и молодо. По-прежнему в его глазах горели весёлые озорные огоньки. Как и раньше, подвижна была Ольга Семёновна Борейко. Томной и несколько вяловатой выглядела Елена Фёдоровна Енджеевская.
Из прихожей все шумно направились в гостиную. Тут было светлее, и стали заметны многочисленные шрамы на лице и шее Борейко. Левая половина его лица дёргалась от нервного тика: казалось, будто он кому-то хитровато подмигивает. Борейко старался держаться прямо, подтянуто, но временами заметно прихрамывал на левую ногу.
– Нога? Беспокоит? – участливо осведомилась Варя, заметив, как он поморщился, оступившись.
– Немного, – признался штабс-капитан. – Мелкие осколки нет-нет да и выходят наружу. Тогда приходится ложиться и звать эскулапов.
– Я заставлю Бориса посоветоваться здесь с врачами, – сказала Ольга Семёновна. – Он у меня органически не переносит их. Иногда терпение лопнет, прежде чем уговоришь его показаться доктору.
– А ты как чувствуешь себя, Стах? – обратился к Енджеевскому Звонарёв.
– Признаться, я и думать забыл о своих ранениях, – махнул рукой Енджеевский. – О них только и можно узнать из моего послужного списка; шрамов – и тех почти не осталось. А твоя нога, Серёжа?
– Прошу, полюбуйся! – с этими словами Звонарёв легко подпрыгнул и лихо выбил дробь ногами. – Могу даже вприсядку.
– О, да ты молодцом! – поразился Борейко. – Вот бы мне так!
Звонок в передней возвестил о приходе нового гостя.
– Это определенно он, Блохин! – воскликнула Варя и скрылась в прихожей. Через несколько минут оттуда раздался хрипловатый голос Блохина:
– Разрешите зайти?
Он был тщательно побрит, припомажен, с завитыми в колечко усами.
– Филя, друг сердечный! – бросился ему навстречу Борейко и стиснул его своими могучими руками.
Блохин был настолько растроган этой встречей, что вытащил платок и утёр набежавшие на глаза слёзы. Борейко был тоже взволнован до глубины души.
– Даже в слезу ударило, так обрадовался! – конфузливо сказал Блохин, и его некрасивое лицо осветилось удивительно мягкой и доброй улыбкой.
За вкусной едой и выпивкой незаметно летело время. Женщины разрумянились, мужчины свободнее разместились в креслах; Борейко расстегнул воротник мундира, Звонарёв закурил.
– Нет, вы подумайте, други мои, – загремел голос Борейко. – До чего мы дожили! Скажи мне об этом тогда, в Порт-Артуре, морду бы набил за розыгрыш – нипочём бы не поверил. Суд над Стесселем! Вот это ловко! – Борейко разразился таким оглушительным хохотом, что зазвенели бокалы на столе. – Воображаю Стессельшу, нашу бывшую всевышнюю владычицу артурскую, если бы ей сказать тогда… Что бы с ней было!
– Ну и что, ты рад этому? – спросил Енджеевский.
– Рад, конечно. Засудим-таки Стесселя, под петлю его подведём. Я первый буду его громить, сокрушу… Выпьем, друзья мои, чтобы Стесселя – под петлю.
– И мне кажется, что дело это необыкновенное. – Звонарёв вытер салфеткой губы, повернулся к Енджеевскому. – Царское правительство будет судить царского генерала. Первый раз в российской истории. Чудеса!
– А мне кажется, что вы всё ещё наивные, несмышленые мальчишки, – проговорила Ольга Семёновна, подойдя к мужчинам. – Подумаешь, удивил: суд над Стесселем! Во-первых, на эту скамью подсудимых рядом с ним не мешало бы посадить и некоторых других артурских генералов да петербургских министров…
– С самим царём-батюшкой во главе, – вставил своё слово Блохин.
– Вот именно, Филипп Иванович, вы правы. А во-вторых, судить дать право солдатам, народу. Вот тогда был бы другой разговор. А то комедия, да и только.
– Вот это по-моему, – крякнул от удовольствия Енджеевский. – Это мужской разговор. Хитры, канальи, захотели отыграться на Стесселе. Мы, мол, ни при чём. Это всё он…
– Наша, мол, хата с краю, мы ничего не знаем, – зло усмехнувшись, вставил снова своё слово Блохин.
– Так и получается. А в результате что? Всех помилуют да ещё ордена за измену дадут.
– Браво, Стах! Жму твою честную руку, – подошла к мужчинам Варя. – Я Сергею уже говорила, что всё это хитрая игра, очень тонко задуманная.
– Ничего. Как ни штопай дырку – нитки всё равно видать. А тут нитки белые. Как-нибудь разберёмся, – трезвым, спокойным голосом сказал Блохин.
– Братцы, помилуйте! – взмолился Борейко. – Что вы на нас с Сергеем напали? Конечно, вы правы, и особенно моя милая, мудрейшая супруга. Я лишь ратую за то, чтобы бить Стесселя, громить его по-артиллерийски, прямой наводкой. Так, Филя? Что молчишь? Думаешь, Борейко захмелел? Нет, брат, я им на суде покажу ещё, вот увидишь…
– Конечно, Борис, по-моему, наш долг – разоблачить Стесселя, – поддержал Звонарёв.
– Ну давайте, разоблачайте, герои! – усмехнулась Варя. – Посмотрим, что из этого выйдет.
– А выйдет весьма простенькая комбинация, – улыбаясь, спокойно добавила Оля. – Стессель останется при своих интересах, а вас, героев-разоблачителей, в шею погонят со службы.
– Что же, по-вашему, и разоблачать нельзя? – озадаченно спросил Звонарёв. – Что же тогда делать?
– Бить их надо, – отодвигая стул и вставая, проговорил Блохин, – как били в пятом году на Пресне. Из пушек, по-артиллерийски. В этом вы, Борис Дмитриевич, правы.
Разговор незаметно перешёл на другую тему. Всех волновало положение на заводах, репрессии на свободомыслящих людей, аресты…
– Трудное время мы переживаем, – размышлял Звонарёв. Девятьсот пятый год насмерть перепугал правительство. Вот они и пошли косить направо и налево. Сколько людей погибло, кровью набухла земля… А что дало восстание народу? Ничего. Только ещё хуже стало. Потому моё мнение – сейчас никакой политической борьбы. Вот улучшение экономического положения рабочих – это другое дело.
– Нет, вы послушайте, люди добрые, что за чушь он городит, – вдруг взорвался Борейко. – Я всегда считал тебя, Сергей, либералом, но ты переплюнул все мои ожидания. Он за экономическую борьбу! Это что ж выходит: брюхо набей жратвой, а голову положи на полку? Пусть она там полежит за ненадобностью.
– Ну зачем ты утрируешь?..
– Я не утрирую, а правду говорю. Что ж получается: солдат и думать не моги, а исполняй что тебе начальство велит. Это, пожалуй, и Стессель возражать бы тебе не стал…
Блохин внимательно слушал вспыхнувший горячий спор. Под его желтоватой, в глубоких складках кожей щёк ходили желваки. Видимо, ему стоило большого труда сдерживаться.
Внимательно слушала разговор и Варя. Щёки её пылали, глаза метали искры. Нет, сидеть и слушать спокойно она не могла, с неё было довольно. Она резко вскочила со стула, отбросив ногой подол длинного платья, вплотную подошла к Звонарёву.
– Стыдно тебя слушать, что ты говоришь. А ещё называешь себя русским интеллигентом, слугой народа! Какой же ты слуга народа? Позор! Ты предлагаешь, чтобы народ не боролся за свою свободу. Кто же за неё будет бороться? Может быть, по-твоему, не было девятого января? Может, царь не расстрелял детей, стариков? Может быть, думаешь, что этот царь кровавый даст народу свободу? Как бы не так, дождёшься…
Варя тяжело дышала, пылавшие щёки побледнели, она наступала на Звонарёва, как на крепость, готовясь сокрушить её.
– Что ты на меня кричишь, Варвара? – невозмутимо парировал Звонарёв. – Крик – это ещё не доказательство. Я человек трезвый, не романтик. И привык брать в расчёт только результаты дела. По-моему, революция пятого года ощутимых положительных результатов для народа не принесла. Рабочим стало жить ещё хуже, поэтому…
Но Варю не так легко было заставить отказаться от победы. Демонстративно отвернувшись от Звонарёва и не дав ему договорить, она с не меньшим пылом продолжала:
– Нет, его слушать нельзя, иначе такая поднимается злость, что можно полезть в драку… У меня есть знакомый – это жених моей сестры, доктор Краснушкин. Замечательный человек – умница, талантливый врач… Так вот он такие разговорчики очень просто называет – «меньшевистские штучки». Что такое меньшевики и большевики, я ещё доподлинно не знаю, но ей-богу, Сергей, – Варя повернулась к Звонарёву, – я узнаю, и тогда…
– Погиб, погиб, Варенька, – добродушно смеясь и ласково беря жену за руку, проговорил Звонарёв. – Я уже давно погиб, как только женился на тебе. Сдаюсь и прошу помилования. – Звонарёв поцеловал руку жены.
– Ну вот, всегда так, – потухая, проговорила Варя. – Не хочет со мной говорить серьёзно.
– А напрасно, – бросил из угла Блохин, – Варвара Васильевна дело говорит.
