Lehaim Kaytnaf
Arbitratust. Мрак Думлука
Рассвет забрезжил холодом могильным. Он неотличим от ночи был, и дня, своего собрата, не привёл увы, он за собою. Спустились сами Тьма и Мрак с небес безмолвных, что чёрной бездною дышали, и тут же смрад всё заполонил вокруг. Внезапно, час Омницида на всех Курантах и Биг Бенах пробил. Земля теперь отныне, обитель тени и кошмара навсегда.
Лесов уж нет давно. Мертвы луга, но осталась только горькая полынь. В зловонные, бескрайние болота все воды превратились. Окрасившись в серые тона, все города ушли во мрак небытия. Теперь везде, куда бы человек не кинул взгляд, бескрайняя серая пустыня.
Все ДНК распались, белки и РНК превратились в прах. Жизнь стала мифом и, ничего вернуть уж более нельзя. Земля, что раньше колыбелью для человечества была, теперь его могилой стала. Несётся в бездне чёрной, молчаливой, серый шар, окутанный дымкой ледяной. Несёт он лишь теперь отпечаток смерти неизбежной, и колокол судьбы великой, что бил в набат, уже успел застыть.
Погибель человечества, и всего живого, что в мирозданье есть! Нечто непостижимое, самим Хаосом рождённое! Судьба и рок – на всех одна! Именно она держала жизнь с рождения всегда в цепях. Сжимала всё сильнее, не ведая пощады, каждый день оковы жизни. На безмерные страдания все поколения обрекала. Все до единого теперь вы мертвецы! Рабы Его Величества кошмара! Все до единого, лишь только тени. Пустые люди – манекены, а суть в одном – вы все теперь ничто.
И, вот апофеозом стал исход великий жизни. Теперь везде и навсегда лишь тьма великая и ядовитый смрад. “Владыка Думлука” поднял свой “взор”, на пустошь ледяную и, Погибель всех миров, вместе с ним в один ряд стала, дыханием небытия своим, Чёрные Врата открыв.
Я, кто теперь без имени, был свидетелем конца времён и, вот признание моё. Погибель вижу я у “ног Владыки”. Чёрным пламенем всевластья, объят ужасный трон его. На цепи железной ржавой, тот самый Цербер, ужас многоликий. Он лежит покорно из пасти изрыгая лишь забвение и смерть. Исполнял он безотказно волю Мрака, в этом и заключалось единственное предназначение его.
Страх великий! Мой вездесущий враг! Он тут же поразил всё естество моё. Перед “Владыкой Думлука” пал я на колени, как смерть моя мне повелела, и я увидел “взор” его. В нём был лишь Мрак густой безмерный чёрной бездны, пустоты, и жизни не было ни йоты.
–– Чужда она ему была всегда, а он чужд ей. Может быть таков закон природы? – Всё вопрошал о скудный, бедный разум мой.
“Владыка” протянул «персты» свои ко мне, и был я поднят неведомою силой над твердею земной. В пылающих черным светом небесах, я проклял плоть свою в недоброе то утро. Надежда умерла и, нет от бренной плоти никакого проку. Что толку жить, когда на полное забвение тебя уж обрекли.
–-Не забирай сознание моё, – прошу я Думлук и вездесущий Мрак. – Я не хочу быть вечным пленником безбрежной пустоты, и в небытие уйти удел не мой, увы. – Но кто я, чтобы ставить перед “Владыкой Думлука” условия свои.
–-Никчемный человечишка, – услышал я громоподобный глас из черноты небес. – Ты есть ничто. Ты, всего лишь только точка. На безразмерном полотне, на котором жизнь нарисовали, сотру тебя в одно мгновенье. А, может быть, тебя не существовало вовсе? Пусть Погибель всё решит, она Судья Великий жизни.
И вот последний миг настал. Живительная сила быстро угасала, жилы стыли, взор мой превратился в осколки серых льдин. Почернела тут же кожа, мышцы сжались и усохли, окаменели кости, и вот вся жизнь ушла. Сознание металось в темнице разума и вдруг, вся плоть моя превратилась в пыль.
И, в то же самое мгновенье, перерождение моё случилось, и как бы странно это не звучало, Думлук только так, принял все условия мои.
– Отныне ты, никчемный человек, Тьмы Великой летописец! ЛеХаиМ! Чернила хаоса теперь орудие твоё! – Вдруг услышал я всё тот же глас, и сама Погибель вердикт свой тут же утвердила.
–-Опиши, что видишь ты, – смерть моя мне повелела. И в то же самое мгновение белоснежный чистый лист чернила хаоса коснулись. Летопись конца времён светом тьмы вдруг озарилась, а в чёрных небесах Хребты Безмолвия внезапно поднялись, тем самым завершив апофеоз.
И вот, узрел я око тьмы на месте Солнца, что раньше жизнь дарило. У Великих Чёрных врат стояли бесчисленные сонмы мертвецов и Погибель с ними говорила о тленности миров. Я знаю, бренна плоть земная, могильный серый прах нас ждёт в конце времён.
Повинуясь высшей воле, я сделал снова запись, восклицая;
–-Думлук! Он пришёл! Я слышу стон мучительный, предсмертный. Он по всей земле разнёс, как чёрный ворон весть о том, что не будет больше никогда, того могучего, живого мира! Всё ушло, и не вернётся больше никогда. Прошу поверить мне, друзья! Ведь я же летописец Хаоса и Мрака.
Взмолилось Человечество! Использовать последний шанс оно решило и, Погибель о пощаде попросило. Хотело всё вернуть как было. Но на лицемерную молитву, полным гнева, был тут же дан окончательный ответ, похоронивший всю надежду:
–-Глупцы! Просить пощады и смирения невозможно у того, в чём нет ничего живого, нет смысла бытия и конечно же, души. Нет абсолютно ничего, что жаждите вы так увидеть и познать. Нет имени, а власть его настолько велика, что скудный разум ваш не в силах даже осознать её! И мощь его несоизмерима с вашим жалким миром. Уйдите прочь от “взора” моего! В пески забвения всех вас я забираю, мертвы молитвы ваши стали уж давно.
И после тишины могильной раздался глас, достойный Бога! Сотряс он тут же всю земную твердь.
– Узнайте волю вы Мою! Ваш час настал! Узники безымянных плит могильных, восстаньте из мрака Думлука, из чёрной бездны пустоты! Придите и заберите то величие, которое у “ног безумия” валялось. Сейчас оно всего лишь серый прах. Небытие пришло, и жизнь погребена на веки вечные. Хребет безмолвия будет на могиле той стоять. Да будет так! -велел мне Думлук записать.
И, вот, я вижу, как открылись Чёрные Врата небытия. Описать же сие действо невозможно, уж я то, точно знаю. Восстали тут же силуэты, ни живых, ни мёртвых. Фантомы смерти воспарили, освободившись от цепей и от оков. Вот и Дантов ад замёрз, и кущи райские сгорели в том пламени, что не оставляет и следа. А тьма, словно заботливая мать, укрыла Землю навсегда незримым одеялом.
Друзья мои! Описывать дальнейшие события увы, не имеет абсолютно никакого смысла. Ведь тот, кто пишет, должен быть как минимум… живым! Когда писал я строки эти, был тогда я уже давно умершим и со смертью нельзя договориться, как ни крути. Конец времён настал и дальше ничего.
–– Но кто описывал тогда конец времён? – вдруг прозвучит вопрос. А я отвечу, – бессилен разум человека здесь, примите тезис этот и, читайте дальше господа, ведь у этого всего кошмара, есть предыстория моя. Друзья мои и братья! Я умолкаю навсегда…
Открыв, с виду, обычную дверь, можно столкнутся с тем, что в корне перевернёт все твои представление о структуре мироздания. А, звонок в дверь, может стать последним событием в твоей жизни, которое ты услышишь.
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Я проклинаю этот день. Да, это тот самый день, когда появилось на свет нечто, что окончательно сгубило моих бедных родителей и старшего брата, а они уж точно не заслужили такого бесславного конца. Я прекрасно помню ту роковую ночь, когда открылись те двери, которые ни в коем случае не стоило было открывать, и это, не бред сумасшедшего, а моё признание. Признание, что каждый, мною прожитый день в этом мире – сущий ад, неподдающийся никакому описанию и объяснению. Кажущаяся бесконечной череда неотличимых друг от друга дней и ночей, уже давно убила во мне всё человеческое. Я даже не живу, а просто существую в некой тленной оболочке, приносящей мне лишь одни нестерпимые муки запредельной боли, неиссякаемого ужаса отчаяния и абсолютного одиночества. Какова цель всего этого моего бессмысленного существования, мне так никто и не удосужился объяснить. Бессчётное количество раз, я просил свой неудержимый кошмар не отпускать меня в мир живых, в этот грёбанный мир человеческих иллюзий, лицемерия и лжи, и от которого меня уже давно тошнит, но он меня упорно игнорирует. Теперь вся моя надежда только на то, что скоро должно прийти за мной… .
Алекс, в одном из откровенных разговоров со своим другом Саллахом Ганнибалом.
Россия. Москва. Один из южных районов. Суббота 17 июня 2001 г.
Неожиданная встреча.
Нечто тёмное и неестественное, с нечёткими очертаниями граней. Некая лишённая всякого смысла вездесущая абстракция была везде, а везде было нигде. Он снова снимал своё немое, чёрно – белое кино. И, в этом безмолвном нечто, проецировалось всепоглощающее, всеобъемлющее и безмерное ничто. Безвременье… внезапно исчезло, как будто и не было вовсе.
Кошмар закончился также внезапно, как и начался, казалось, вечность тому назад. Теперь вокруг лишь непроглядный густой мрак, но, что дальше “они” готовят для этого жалкого человечишки? Может новые испытания ещё невиданными видами боли, или наконец, полное забвение? Но вдруг, сознание вынырнуло из чёрной бездны немыслимого, глубокий вдох и, вот он! О чудный и могучий, сияющий всеми оттенками красок жизни и эмоциями человеческий мир! Он снова перед глазами человека, как ни странно, сильно уже уставшего от всей этой красоты. Его холодный и застывший взгляд голубых глаз, устремлён в неведомую и, невидимую для человека точку, потерявшуюся где-то на белом потолке. И теперь ему нужно вновь найти в себе силы жить дальше, но зачем и, если в этом хоть какой – ни будь смысл?
Алекс полностью обнажён и неподвижно лежит на обычной кровати словно кадавр вернувшийся из небытия, но кажущаяся идиллия совсем не соответствует действительности, потому что “живой” ужас посещает этого молодого человека каждую ночь и не даёт ни секунды покоя не только его душе, но и телу.
На скомканной и влажной от пота простыне, видны многочисленные свежие следы крови, но кровоточащих ран на теле нет. Наволочка порвана в нескольких местах и тоже чем-то напоминает кровавое поле битвы. Потребности в одеяле никогда не бывает, какое бы время года не было на улице. Холод его неведомый друг, помощник и защитник, но вот от безумных плотских игр Эроса спасти его увы не может. Тот терзает его душу и плоть каждое утро, и всегда требует к себе особого, пристального внимания. Сейчас конечно же Алекс бы не отказался от женского внимания, а задушевный разговор со жгучей и знойной брюнеткой, или огненно – рыжей бестией оказался бы очень кстати. И совсем не важно, кто она будет, лишь бы избавила его от этой, уже не выносимой вони одиночества.
И, снова позывы бренной плоти им полностью игнорируются. Возвращение рассудка и сознания из мрачных и немыслимых глубин Запредельного, отнимает очень много жизненных сил быстро истощая ресурсы тела, и делая его тем самым всё меньше с каждым днём похожим на человека. Из – за сильнейшего озноба, всё его тело покрывает липкий пот и сводит судорога. Мышцы чрезмерно напряжены и любое, даже самое незначительное движение, доставляет неимоверную боль. Сильно сжатые зубы издают очень неприятный звук, чем-то похожий на скрежет или, вопль неведомого зверя. Руки вытянуты вдоль тела, а пальцы сжаты в кулаки, и это ещё не всё.
Очень высокие уровни адреналина и кортизола, которые на протяжении уже многих лет вызывают сильную утреннюю тахикардию, сильно износили сердце. Оно готово было прекратить биться в любой момент, и работало, как у столетнего старца, вызывая ещё при этом сильнейшую отдышку. Но вместе с этим, приходит ещё и асфиксия. Лёгким, также работающим на пределе своих возможностей, просто не хватает сил, чтобы в полной мере насытить кислородом кровь. Момент смерти всё ближе и ближе с каждым болезненным ударом, с каждым вздохом, сделанным с таким большим трудом, но чёрный жнец не торопится к своей жертве, пока ещё рано.
Конечно, сознание прояснится, а вот боль, наоборот утихнет, но снова ненадолго. Надо лишь только совсем немного подождать, пока Алекс вновь окунётся с головой в пучину самообмана, в красивую иллюзию жизни, созданную самим верховным зодчим человеческого бытия – временем. Ибо только оно сейчас единственный доктор, который может помочь Алексу справиться с последствиями уходящего кошмара.
Через пять минут после пробуждения судорога отступает, пульс более-менее нормализуется, озноб и асфиксия исчезают. Да, Алекс вновь контролирует сознание и начинает приводить мысли в порядок. Но, его ли это мысли? Его ли это сознание, или кошмар, незаметно для него, каждый раз создаёт его удачную копию? Копию своей любимой мягкой игрушки – марионетки? Через две минуты для Алекса будет ясно, что в этом вопросе, он, в который уже раз забредёт в очередной тупик, и снова ответом ему будет полнейший мрак неизвестности.
Волны страха, ужаса и безумия наконец скрываются, полностью исчезнув в глубинах безмерного нечто. Они, словно цунами, всегда возникали в Запредельном и, обрушивались каждую ночь на берег, наполненный жизнью и смыслом человеческого существования. Цунами всегда оставляет после себя только разрушение, сеет панику и смерть, а вот кошмар оставлял, после ухода, покалеченное сознание и страдающую душу жалкого человечишки, приближая тем самым неизбежность, неизбежность тлена и забвения. Это особенно чувствовалось всем телом. A
Окончательно придя в себя, Алекс, уже по привычке, посмотрел на часы марки “СЛАВА”, с округлённым синим циферблатом и кожаным, чёрным ремешком. Он носил их на запястье левой руки, как подарок от друзей на его восемнадцатилетие, почти три года назад, и за всё это время, они ещё ни разу не подвели его. Вроде простая с виду вещица от тех людей, которые ему заменили семью, а друзья всегда приходят на помощь друг другу и, по – другому быть просто, не может. По этим часам, Алекс сверял не только время, они ещё служили ему и неким ориентиром, и даже маяком, в его безумном, наполненном болью, страданиями и одиночеством, мире.
Часы показывали шесть тридцать семь утра. Ровно семь минут на восстановление и, выход из Запредельного в физическую реальность. Алекс заводил их каждый вечер, перед приходом кошмара, и они еще ни разу не останавливались, продолжая идти даже тогда, когда оказывались в безвременье. Алекс почти сразу обратил внимание на этот очень странный феномен после пробуждения, но и объяснить этот очевидный факт никак не мог.
Уход кошмара снова пробудил в памяти его первые воспоминания. Вот как всё начиналось; тринадцатое декабря одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года. Эта была его первая, и самая жуткая из всех ночей. За окном властвуют пурга и сильный мороз. Алекс, будучи ещё семилетним ребёнком, столкнулся с тем, что не смог бы пережить даже взрослый человек, ибо в ту судьбоносную ночь, сам Цербер посетил беззащитное дитя по “личной просьбе Погибели” в своей многоликой и многогранной застывшей в вечности плоти пустоты.
Кровь застыла в жилах, лёгкие неожиданно сжались, а сердечко испытало невероятные нагрузки. Цербер коснулся Алекса своим дыханием тьмы, и тут же на детском теле стал появляться язык самого Мрака, язык самого Думлука в виде необъяснимых очертаний немыслимого нечто. Алекс видел и понимал это по- своему, как некую жуткую смесь татуировки с родимым пятном, да ещё выжженную самим светом тьмы, и несущей в себе некий тайный, сакральный смысл. Теперь, они будут видоизменятся каждую ночь по воле приходящего гончего Цербера – кошмара. Расшифровать эту абстракцию или абракадабру, как обозвал их Алекс, не представлялось возможным, хотя он и делал многочисленные попытки сделать это. С той самой ночи, они больше никогда не покинут его бренное тело, ибо так его отметил Сам Хаос – Владыка Думлука. Дитя, рождённый от союза Мрака и Тьмы, дитя Запредельного, наречённый сын Погибели и многоликого ужаса. Только неведомый барьер защищал искалеченное тело и душу Алекса от полного забвения и тлена. “Крёстным” же несчастного, стал сам “Инквизитор” – “брат” Погибели. Вскоре воспоминания уходили. Они словно были записаны на испорченную пластинку, потому – что ровно через сутки вновь напоминали о себе. Включаясь, как по команде, одна и та же чёрно – белая мелодия кошмара, всегда воспроизводилась неведомым носителем, где – то в подсознании, и Алекс просто вынужден был их “видеть и слушать”.
Алекс сел на кровать и ненадолго закрыл глаза. Наслаждение тишиной, одиночеством и полумраком было столь желанным, что в эти самые мгновения хотелось всё заморозить и остановить. Вот почему выражение “доброе утро”, именно для него не было обывательщиной, а наполнялось особым, глубоким смыслом.
Белая тюль с плотными шторами тёмно-синего цвета почти всегда закрывают всё окно в его комнате. Они служат надёжным, непроницаемым барьером не только от любопытных взглядов. Их основное предназначение в другом, они должны сохранять ту неповторимую атмосферу в комнате, тот особый холод и пустоту, которые так “любит и ненавидит” Алекс. Но, иногда, он всё же подходит к узкому зазору между шторами и смотрит туда, где по его собственному выражению, очень скучно, лениво и беззаботно.
Алекс перешагнул невидимую черту ещё тогда в детстве, неожиданно оказавшись по ту сторону бытия, добра, зла, и зеркала, через которое “оно смотрит” на наш мир. Невидимая граница мироздания, не обозначенная ни на одних картах, была почти в шаговой доступности любого человека, и именно за ней простирались безграничные и многомерные владения обжигающего холода осязаемой тьмы и бездушной безмятежности. Алекс столкнулся с бездной немыслимого только нарушив границу и сразу понял, что её приход грозил Омницидом. Но пока это было лишь преддверием будущих событий, преддверием Думлука, а что сейчас?
Повседневная одежда валяется прямо на полу. Письменный стол, стоящий у стены напротив спального места, главный центр творческого беспорядка. Тут и законспектированные толстые тетради с неведомыми формулами и графиками, листы с решениями задач по дифференциальному и интегральному исчислению, учебники и монографии. Всё это лежит на “своих” местах. Здесь также нашлось место для монитора, клавиатуры и мыши, а вот “железо” прописалось на полу, под столом.
Деревянный стул с высокой резной спинкой и ножками, был самым любимым предметом из всего интерьера мебели. Немного потёртое жёсткое сиденье, обтянутое материей чёрного цвета, ни – кого естественно не удивляло. Алекс, как – то нашёл его на улице вместе с другой выброшенной мебелью и сразу же забрал себе. Учитывая предпочтения и образ жизни Алекса, стул быстро прописался в квартире, даже несмотря на его жалкий, и удручающий вид. Конечно, пришлось изрядно с ним повозится, чтобы вернуть ему былое великолепие, но это того точно стоило. Что касаемо гардероба, с точно такими же резными ножками и дверцами, то он прописался сразу же за кроватью, получив, таким образом вторую жизнь. Алексу он достался от соседа, живущего двумя этажами выше, и который ещё не успел от него избавится. Делая в квартире капитальный ремонт, тот решил выбросить “сильно состарившееся” наследие советской эпохи и предложил Алексу забрать его. Неожиданный подарок, пришёлся, кстати, впрочем, как и вся кухня, вместе с холодильником марки “Бирюса”, электроплитой марки “Томь” и, стиральной машиной неведомой модели. Основная же вся суть заключалась в их исправной работе, и удовлетворительном внешнем виде.
В небольшом холле стоит двустворчатый шкаф с полками и со встроенной калошницей. Чуть позже, Алекс прикрепил к нему самодельно сделанную этажерку, состоящую из нескольких полок. А началось всё с того, что друзья, в один из вечеров, притащили эту рухлядь, как охарактеризовал его Макс, к нему домой из некоего дома, признанного аварийным и в шутку, сказали, что здесь ему самое место. Алекс оценил юмор друзей, но не стал возражать и принял презент, несмотря на необходимую реставрацию. Рядом со шкафом – старичком, на стену, он повесил большое зеркало прямоугольной формы.
Что касается обоев, то почти везде, за исключением небольшой кухни, поклеены его любимые, в сине-зелёной гамме с абстрактным рисунком, а комната для приготовления пищи, просто выкрашена масляной краской в стандартный для застройщика коричневый цвет.
Алекса никто и никогда не упрекал за тот хаос, который на постоянной основе поселился в этой странной квартире. Друзья и просто знакомые, бывавшие у него дома, считают Алекса незаурядной личностью и, с пониманием относятся к очень скромному с виду студенту механико-математического факультета Московского университета.
Да, стоит признать, что Алекс не только очень скромен и почти незаметен для окружающих, он ещё и самый лучший! Нет! Не только на своём факультете, а вообще во всём университете. Благодаря своему непревзойдённому уму и многогранному таланту, многие студенты, и даже аспиранты, обращаются к нему за помощью. Дополнительные бесплатные занятия от него пользуются огромной популярностью, а статьи об очень одарённом студенте – гении, даже несколько раз появлялись на страницах передовых центральных газет. Алекс с лёгкостью объяснял сложнейший материал, чем вызывал немалое удивление не только у профессорского состава кафедр, но даже и у самого ректора с его замами.
–– Где и, главное, когда Алекс всему этому мог научится? Как, такое возможно? – Витало по всем коридорам, залам и аудиториям шепчущее эхо главных вопросов. И только ленивые обходили эту тему стороной, а самые неугомонные каждый, по – своему, спрашивал его об этом, стремясь первым узнать истину. Но Алекс всем в ответ лишь пожимал плечами, не говоря ничего конкретного. И здесь он отнюдь не кривил душой, потому – что сам точно не знал на них ответ.
Декан механико – математического факультета, семидесятилетний профессор Пётр Алексеевич Лебедев, конечно, очень гордится Алексом и не скрывает своего восхищения весьма необычным молодым человеком. Ректор, со своей стороны, самолично, и не только, много раз награждал Алекса всевозможными дипломами и благодарственными грамотами, и, как следствие, фотографии с натяжкой улыбающегося Алекса, часто печатаются на страницах университетской газеты. Всё это, одна из светлых сторон жизни незаурядного студента, но ведь была и другая, которую Алекс всеми силами стремился не показывать и тем более, говорить о ней.
Величайшая трагедия Алекса заключалась в том, что за три года обучения в университете, он изменился сильнее, чем с семи, до восемнадцати лет. Всеобщий любимец всё больше сторонится друзей и знакомых, замыкается в себе, и подолгу остаётся в полном одиночестве. Он никак не объясняет причины своего столь странного поведения. Пётр Алексеевич конечно же замечает такие метаморфозы, но пока что решает просто наблюдать, а все странности записывает в свой блокнот. Медицинское обследование Алекса, а также индивидуальные беседы с психологом ничего страшного и аномального не выявляют. Анамнез Алекса, составленный по просьбе Петра Алексеевича специалистами факультетов психологии и фундаментальной медицины, не содержит ничего необычного и прямо говорит о вполне здоровом молодом человеке.
Конечно же Алекс не становился грубым, озлобленным, или вдруг резко сменил стиль в одежде, как может показаться на первый взгляд. Нет! Это, было нечто особенное, эфемерное, призрачное. Так, его тёмное начало напоминало о себе и искушало человеческое любопытство. Никто не мог объяснить или хоть как-то описать неведомый “тёмный отпечаток” особенно выделяющийся на лице, в привычках и, его эмоциях. Да, оно очень хорошо умело маскироваться, да и сам Алекс всеми силами способствовал этому. Как уже было сказано, он, как мог, старался скрыть свою тёмную основную природу, но не мог скрыть взгляд. От радушного и весёлого, как в детстве, не осталось и следа. Теперь он холодный и отчужденный, а улыбка мимолётна и еле заметна. Алекс практически, и особенно в последнее время, вообще не демонстрировал никаких эмоций, и этим очень напоминал живой манекен. В нём теперь не было больше тех ярких красок жизни, которые были присущи каждому человеку, и этим своим странным поведением, и образом жизни, не только удивлял, но и пугал окружающих. Нечто, понемногу, с самого его рождения стирало человеческую сущность, оставляя взамен лишь безликий серый холст. Угрюмый и безразличный, в первую очередь, к самому себе, Алекс шёл единственной своей дорогой, не предусматривающей тупиков, тайных троп и каких – либо перекрёстков.
Разговор, как говорят в таком случае, назрел и, Пётр Алексеевич решил всё же побеседовать с Алексом на чистоту. Сделать попытку, в приватной беседе, узнать, что так тревожит его “любимца”? Существует ли угроза его психическому и, физическому здоровью?
Где – то в середине марта, после очередной лекции, Пётр Алексеевич как бы невзначай предложил Алексу почаёвничать у него в деканате, ни словом, ни жестами, не обмолвившись о цели предстоявшей встречи. Алекс, как ни странно, быстро согласился на беседу тет-а-тет, но только на конец апреля.
В ранее обговоренное точное время стук в дверь нарушил царящую тишину в кабинете.
–– Входи Алекс. Я знаю, что это ты. – Тихий и почти всегда спокойный голос седовласого, и с густой шевелюрой профессора, был сейчас наполнен волнением, что делало его похожим на представителя высшего церковного духовенства, который инкогнито приехал в город с тайной миссией.
Декан, как обычно, сидел за своим любимым рабочим, дубовым столом и, как всегда, занимался своими повседневными обязанностями. Дверь отворилась, и их взгляды моментально пересеклись, один глубокий и задумчивый, другой прямой и жёсткий.
–– Пётр Алексеевич, доброго вам вечера! Я пришёл, как и договаривались, – раздался в ответ мягкий баритон. Алекс вошёл в кабинет и закрыл за собой дверь, а профессор быстро отложил в сторону бумаги, поправил очки и, встав с кресла, пошёл навстречу.
–– Здравствуй Алекс! – Он широко улыбнулся и не много прищурил глаза. Они обменялись рукопожатиями, и как старые, закадычные друзья, похлопали друг друга по спине.
–– Хорошо, что нашел время и пришёл. Никак не могу привыкнуть к тому, что у тебя крепкая и очень холодная рука.
–– Видимо физиология такая. – тихо ответил Алекс, и отошёл не много назад.
–– Я так и думал, – задумчиво произнес профессор, но быстро отогнав тревожные мысли, продолжил, – Проходи пожалуйста, располагайся. – Он снова улыбнулся, и указал рукой на стоящий, рядом с его рабочим столом, стул.
Алекс же, соглашаясь на беседу, уже точно знал, о чём его хочет расспросить Пётр Алексеевич. Загадочно немного улыбнувшись, он удобно расположился на стуле полностью готовый к диалогу. За тринадцать лет он научился доверять своим внутренним чувствам никогда его не подводившие. Пётр Алексеевич откашлялся и снова сел за стол. В своём кресле он чувствовал себя очень комфортно, что конечно же располагало к беседе.
–– Я прекрасно помню тот день, – мечтательно, и несколько растягивая слова, начал профессор, – когда вы все вчетвером пришли сдавать экзамен по математике. Ты, Макс, Софи и Андрей, как четыре мушкетёра Александра Дюма. Не буду скрывать, но я был сильно удивлён тем спокойствием, которое излучал каждый из вас. Все волновались, а вы нет. Со стороны это выглядело как-то странно. Но только ты Алекс, превзошёл все мои ожидания. Человек – монолит, словно вылитый из холодной стали, как скала, которой всё не почём. Спокоен и уравновешен, холодный ум, горячее сердце, сосредоточенный взгляд. С тебя нужно было брать пример всем абитуриентам.
–– Вас особенно поразило время профессор, за которое была полностью сделана вся моя работа. Я поставил рекорд, ведь до меня ещё никто и никогда не писал экзамен так быстро. Но скажу вам по секрету, я даже и не торопился и признаюсь честно, проявил даже некую беззаботность и лень.
Пожилого профессора всегда поражала эта удивительная привычка Алекса говорить о, своих громких успехах без пафоса и хвастовства. Многим молодым, и не очень людям, следовало бы брать с него пример в этом.
–– Если это было так, как ты говоришь, то никто этого даже не заметил. Но всё же, ровно двадцать минут и, блестящий результат! – Чуть ли не воскликнул профессор. – Ты писал так быстро, как будто заранее знал ответ. Все, кто присутствовал на экзамене, до сих пор находятся под впечатлением. У тебя не было ни одной ошибки и ни одной помарки! Не было даже шпаргалки! Почерк, ровный и красивый. Ваши все четыре работы я бережно храню, они мне очень дороги. В чём твой секрет?
–– Спасибо! – Алекс улыбнулся. – Такое всегда приятно слышать. А секрета никакого нет профессор, просто всё было предельно просто. Это подтвердят и мои друзья. Скажу честно, я бы несколько усложнил задачи, сделав их таким образом более интересными. Делать ошибки в таких лёгких заданиях для меня было бы первостепенной глупостью, вот и всё.
–– Понимаю. – Покачал головой профессор в знак согласия. – Скажи, а решение было у тебя в голове? Я правильно понимаю? Многие тебя считают экстравагантной личностью и даже гением, и с ними трудно спорить.
–– Вполне допускаю такую интерпретацию факта. – Алекс ненадолго задумался, посмотрев в окно. – Что до решения, то это была симфония, написанная самим создателем. Меня захлестнуло непередаваемое чувство истинного наслаждения и комфорта. Другие бы сказали, что это благословение небес, но – Алекс снова посмотрел на профессора, – лучше будет, если все эти скучные вопросы о вере, мы оставим в стороне. Я слушал высшее творение и писал. Понимая язык Вселенной, я всего лишь переписал его на бумагу в виде математических символов. Профессор, я предлагаю сосредоточится на главном. Я склонен считать, что наша беседа будет проходить в форме психотерапевтического интервью. У вас на лице написано, о чём пойдёт речь, и так, я вас внимательно слушаю.
–– От тебя всегда было трудно скрыть мотивы и желания. – Профессор снял очки и положил их на стол. – Ты импонируешь своим слушателям, в том числе и мне. Алекс, я хочу поговорить с тобой вот о чём. – Тут профессор сделал небольшую паузу. Он всё снова взвесил, переложил очки на другое место и, продолжил. – Виктор Антонович очень обеспокоен твоим душевно-эмоциональным и физическим состоянием, как, впрочем, и все, кто тебя очень хорошо знает, включая и меня конечно же. Вот я и решил проявить инициативу и поговорить с тобой с глазу на глаз. Скажи, что за напасть с тобой происходит? Мне далеко не безразлична твоя судьба, поверь мне. Не кривя душой, скажу – ты гений, и для меня большая честь быть твоим учителем. Скажу больше, я сам многому у тебя учусь.
–– Я польщён таким большим вниманием к своей персоне. – Алекс загадочно улыбнулся. – Вам, конечно, виднее кто я, но считать себя гением даже претит моему самолюбию. И, как бы странно это не звучало с моей стороны, я больше склонен считать себя человеком, с нестандартными методами мышления и работой ума. Я не отвергаю общество и принимаю, по большей части, морально-нравственные устои, принятые в нём. Людей не сторонюсь и это общеизвестный факт. Скорее наоборот, это общество, в некотором смысле, боится меня, потому что не понимает то, о чём я говорю и, какой образ жизни веду. Да, я особенный и, резко отличаюсь от всех вас. Я очень ценю уединение и покой, люблю холод и полумрак, отвергаю власть денег и богатство в том смысле, в котором его понимают большинство людей. У меня уже давно сложилось свое видение этого мира и, никто и никогда меня в этом не разубедит. Именно не понимание априорных истин рождает в сердцах людей страх, а не любопытство перед неизвестным. Я всё это прекрасно вижу и чувствую. Тот океан истины, в котором Ньютон лишь промочил ноги, стал для меня вторым домом. С одной стороны, это великое счастье, но с другой, нестерпимая мука. Поверьте, мне с этим очень тяжело жить, но я привык.