bannerbannerbanner
Уроки атеизма

Александр Невзоров
Уроки атеизма

Полная версия

Оторванные уши бога

История повторяется. Когда-то с пьедестала «центра вселенной» была свергнута Земля. Астрономия вынесла свой приговор, изменив статус планеты. Из точки «божественного средоточия», вокруг которого «все вращается и движется», Земля переместилась в разряд третьестепенного космического тела, не имеющего влияния ни на какие процессы Вселенной. Чуть позже не поздоровилось и Солнцу. Его астрономический статус был определен как «пожилая карликовая звезда».

А главная гордость планеты – органическая жизнь на поверхности – оказалась простым следствием удачно совпавших астрономических и химических обстоятельств. Более того, выяснилось, что «гордость» весьма эфемерна, а ее наличие зависит от огромного количества непредсказуемых и весьма капризных факторов.

Затем наука ниспровергла и человека. По крайней мере его физическое тело. Вскормленный легендами о том, что он, в отличие от прочих организмов, создан лично «сверхъестественной силой» по «ее образу и подобию», homo оказался весьма рядовым животным, недавно сошедшим с конвейера эволюции. Его родословие, как и у остальных организмов на Земле, началось не с Эдема и рук «творца», и даже не с набора нуклеиновых кислот, а с нескольких химических элементов, которым своеобразная среда планеты обеспечила возможность «химического промискуитета», т. е. возможность много и беспорядочно вступать меж собой в любые связи.

Чуть позже (как следствие этой оргии) сложились нуклеиновые кислоты и их интегративная сила, способная формировать новую, органическую форму жизни. Затем, теряя остатки всякого романтизма, присущего только процессам чистой химии, родословие человека продолжилось протобактериями, слепыми мякотными организмами, круглоротыми рыбами, звероящерами, первыми плацентарными и наконец добралось до секции узконосых отряда приматов, где в настоящее время и приостановилось.

С последнего фамильного портрета в длинной галерее предков на нас смотрит «человекородица». Это еще не лишенная покровной шерсти древняя самка homo, жадно поедающая свою собственную плаценту, как это вообще принято у большей части млекопитающих всеядных. Она только что разрешилась от бремени, и в ее глазках лукавое предчувствие славы Девы Марии и Коко Шанель. Действительно, пройдет всего пара миллионов лет, и она получит кружевные чулки и психику.

Мы здесь упомянули лишь два глобальных разоблачения, опустив тысячи мелких, чтобы вернуться к третьему, т. е. к «чуду» сознания, разума, мышления и интеллекта.

Нет сомнения, что рано или поздно и этот загадочный фактор ожидало развенчание, вслед за статусом Земли и происхождением человека. Оно, как и следовало ожидать, произошло по мере накопления знаний о головном мозге. Но тут-то и началась настоящая драма.

Выяснилось, что никакая научная, т. е. основанная на строгой фактологии, трактовка разума и мышления не в состоянии преодолеть барьер самолюбования homo, его уверенность в своей необыкновенности. Да, физиология высказалась, а эволюционистика, физика, химия и геология подтвердили ее печальный вывод.

С учетом «низкого биологического происхождения» человека ничего неожиданного в нем и не могло быть, но… homo выслушал вывод – и в ответ «включил» на полную мощность уверенность в том, что секрет его разума выше всякого знания. Теология, философия, психология, эзотерика, поэзия и литература провозгласили разум человека вечно таинственным Граалем, изготовленным надмирной силой специально для homo. Его-то и передают друг другу через века Данте и Майкл Джексон, Да Винчи и Блаватская.

Это сегодня человека мало беспокоят разоблачения астрономических и филогенетических мифов, но поначалу он устраивал весьма эмоциональные истерики как по одному, так и по другому поводу. Он жег и бросал в тюрьмы разоблачителей, вырывал у них отречения, травил, проклинал, подвергал остракизму, писал и издавал тысячи томов опровержений.

Следует понимать, что кардиналы, судившие Галилея, инквизиторы, сжигавшие Бруно, профессора, травившие Дарвина, сражались за право человека на исключительную роль в мироздании. Истребляя и вразумляя разрушителей священных легенд, апологеты духовности защищали уникальность homo и центральность его роли в мире и Вселенной.

Спустя некоторое время homo успокоился. Он утешил себя тем, что, несмотря на астрономическую ничтожность места его обитания и «обезьянье прошлое», с ним навсегда остается его «Священный Грааль», т. е. чудо его психики и «внутреннего мира». Наука рукой Дюбуа-Раймона подписала мирный договор с метафизикой, признав в мышлении таинство, механизм которого – ignoramus et ignorabimus (не знаем и не узнаем). Тем самым была проведена жирная черта, отделившая в самом главном вопросе человека от животного.

На некоторое время все затихло. Но в первой же четверти ХХ века добрый взгляд Ивана Петровича Павлова принес жуткую весть: механизм образования условных рефлексов у человека оказался точно таким же, как и у всех остальных животных. В этой простой формулировке заключался смысл, с которым смириться было уже невозможно. Это означало, что мозг у всех высших млекопитающих работает по одному и тому же принципу, а продукты этой работы не имеют принципиальных биологических отличий.

В «чашу Грааля» закапала слюна «собачек», существенно меняя химический состав эликсира, который тридцать веков опьянял человечество.

Напоследок Павлов вытер руки о грязный халат и деликатненько посоветовал человечеству отказаться от понятия «психика», заменив его на более точное определение – «сложнонервная деятельность организма». Чуть позже все, что еще могло после Павлова оставаться непонятным, разъяснили Пенфилд, Джаспер, Мэгун, Моруцци et all.

Реакция была предсказуема. Трезветь и перемещаться в статус дрессированного животного человек категорически не захотел. Он вцепился во все, что могло подтвердить наличие и непостижимость его главной «тайны».

Сегодня, пользуясь случаем, имеет смысл повертеть эту «тайну» в пальцах и хорошенько ее рассмотреть. Мы знаем эту тайну, она всегда под рукой, всегда в доступности; она имеет тысячи форм и давнюю историю.

Итак, мы говорим о гипотезе, согласно которой в основе разума, мышления и интеллекта все же содержится некий таинственный и непостижимый компонент. Именно он обеспечивает прозрения, вдохновение, способность чувствовать и оценивать красоту, веровать и пророчествовать; его наличие обеспечивает работу «кантовского императива» и желание в весенний денек постукаться крашеными яйца-ми. Вероятно, этот же компонент обязывает homo прослезиться от 9-й симфонии Бетховена или от «Комаринского». Также он генерирует совесть и потребность маршировать.

Остается решить, что же это? Либо это действительно «внефизическая» компонента, либо сложные цепи условных рефлексов, вызываемых крайне специфическими, виртуозно структурированными раздражителями.

В «чистом виде» данная гипотеза обитает во всех религиях мира. В несколько контаминированном (загрязненном) варианте – в культурах и философии. У нее много транскрипций, но мы можем воспользоваться как ее самой лаконичной номенклатурой, т. е. понятием «бог», так и различными производными: «душа», «дух», «духовность» et cetera.

По этой версии мышление и разум – это «зеркало, в котором можно втайне увидеть образ божественного разума» (Рёскин), а также «разум в состоянии существовать и действовать независимо от физического организма», и «он способен воздействовать на обычную материю образом, который невозможно объяснить с помощью известных законов физики» (Кремо). Шопенгауэр утверждал, что «интеллект не существует сам по себе, но подчиняется динамической и суперрациональной силе», а Юнг говорил: «Наша психика – часть бога, и тайна ее безгранична».

Сюда же следует отнести и различные характеристики «духовности», поскольку иррациональная гипотеза прочно увязывает интеллект именно с ней. Бердяев характеризует ее так: «Духовность есть богочеловеческое состояние». Антоний Сурожский утверждает, что «духовность заключается в том, что в нас совершается действие духа святого».

Здесь легко заметить неконкретность формулировок светочей религиозного мыслительства и вспомнить «духовность» в ироничной трактовке Поля-Анри Гольбаха: «Отсюда одно за другим появились понятия духовности, нематериальности, бессмертности. Все эти неопределенные слова, которые мало-помалу изобрели, изощряясь во все больших тонкостях, для обозначения свойств неизвестной субстанции, каковую человек счел заключенной в себе в качестве скрытого принципа своих видимых действий…» «Люди всегда имели склонность прикрывать свое невежество изобретением слов, с которыми не соединялось никакого смысла».

Но оставим пока Гольбаха с его вечным насмешничаньем. Нетрудно вспомнить, что Поль-Анри, развеселившись, пообещал «оборвать богу уши». Впрочем, Гольбах вновь выведет нас к «формалиновым формулировкам», а дорогу к ним мы теперь хорошо знаем и сами. Мы, напоминаю, решили добросовестно и доброжелательно отпрепарировать идею бога и ее возможную роль в мышлении и интеллекте человека.

Эта идея расплывчата и капризна. Но закроем глаза на ее изъяны. Постараемся выудить из нее все, что могло бы нам пригодиться.

Возможно, «сверхъестественное» и есть то звено в цепочке последовательных актов мышления, которого нам недостает, чтобы объяснить парадоксальность слез животного при чтении им «Маленького принца» или других образцов радикального лицемерия и сентиментализма?

Помимо всего прочего, версия важной роли иррационального фактора в процессах мышления и восприятия является весьма и весьма успешной. Эта гипотеза безраздельно царствовала тридцать веков. Она породила прекрасную легенду о «психике». Она сформировала все виды культуры и большинство моделей поведения человека. Она же когда-то нянчила маленькую науку. И именно к ее горлу малютка в первую очередь (еще из колыбели) и протянула руки. К середине XIX века после долгой взаимной борьбы науке удалось почти придушить свою старую нянюшку, но у той оказалась на удивление крепкая шея.

 

Конечно, можно скептически игнорировать мнения различных «сурожских-платонов-бердяевых-юнгов». Их формулировки бессодержательны, а их заслуги – в контексте нашей работы – весьма сомнительны. Но что мы будем делать с почти фанатичной религиозностью Исаака Ньютона и Пастера, с агрессивным мистицизмом Т. Шванна? Можем ли мы забыть об эзотеризме членов Теософского общества Эдисона и Фламариона? О страстном спиритуалисте Бутлерове? Удастся ли нам списать на некое недоразумение набожность великого химика Рамзая, а также религиозность еще множества творцов науки? Куда мы денем Дж. Экклса с его мнением о реальности «души»? Как будем игнорировать епископский сан автора теории «Доминанты» А. А. Ухтомского и благочестие аббата Менделя?

Будем честны до конца: большинство «создателей» нашего интеллекта не имело никаких сомнений в том, что версия «надприродности» мышления является единственно верной. Даже если мы возьмем нейрофизиологию, где сумма минимальных обязательных знаний должна была бы страховать от заражения мистицизмом, то в списке из примерно трехсот главных имен ее создателей мы едва насчитаем десяток-атеистов.

Стоит также вспомнить сэра Альфреда Рассела Уоллеса. Он одновременно с Дарвином сформулировал принцип развития видов, происхождения от общего предка и (отчасти) роль мутаций. Уоллес, будучи почти равновеликим Дарвину творцом эволюционной теории, лучше других видел ее слабые стороны и уязвимость. Он утверждал, что человеческий разум не может объясняться одним лишь естественным-отбором и что метаморфоза обезьяны в человека не могла обойтись без вмешательства «внебиологической силы». Причем следует помнить, что смутила Уоллеса не филогения, а именно не объясняемое отбором, конвергенцией, дивергенцией и мутациями «пришествие» мышления человека.

Конечно, недоумение Уоллеса мы можем списать на то, что он не был знаком ни с физиологией мозга, ни с теориями условных рефлексов и ретикулярной формации. Формально это очень красивый ход, который, возможно, закроет «вопрос Уоллеса». Но вот с гегельянцем Ч. С. Шеррингтоном или с епископом А. А. Ухтомским он уже не сработает. Они оба не только прекрасно знали мозг и павловскую теорию, но и лично наблюдали экспериментальную составляющую теории условных рефлексов.

Спрятаться от всей этой фактуры за отговорками о детерминированности личности всех этих людей их «темным временем» тоже не получится. Это будет трусливая и беспомощная отговорка. У Экклса, Оуэна, Вирхова, Шеррингтона, Пастера и Эдиссона не было никаких причин бояться костров инквизиции или набожных жен.

Фактор наличия множества «верующих ученых», конечно, не является решающим для исследуемого вопроса, но и во влиятельности ему отказать на первый взгляд никак нельзя. Все вышеупомянутые лица являются реальными творцами цивилизации, обладателями наиболее точного и здравого взгляда на мир. Именно им, а не кому-либо мы обязаны успехами человечества, ибо, как совершенно справедливо замечал Жак Лёб, «истинная история делается в лабораториях, а не в парламентах или окопах».

Убежденность различных поэтов-живописцев-композиторов, вне зависимости от их славы и известности, можно не принимать всерьез. Они в действительности мало что стоят и пригодны только для развлечения. Но здесь мы говорим о тех, для кого, по выражению И. П. Павлова, «ясновидение действительности» было профессией и смыслом жизни.

Именно ученые меняли к лучшему судьбу вида. Нам предстоит выяснить, насколько их мнение по данному вопросу может быть аргументом в пользу «сверхъестественного» начала в мироздании и в мышлении человека. Да, все они, от Аристотеля и Декарта до Пастера и Шеррингтона, по идее должны быть для нас авторитетами. Но именно они и научили нас не иметь никаких авторитетов.

Они же научили нас заботиться о «стерильности пробирок», раз и навсегда пояснив, что даже самое драгоценное загрязнение лабораторной посуды не позволяет получить чистого результата при проведении опыта. А мнения и убеждения великих, несмотря на всю их почтенность, – это тоже «осадок на стенках пробирки». Тот самый, который необходимо смыть. Пол Карл Фейерабенд (1924–1994) первым решился пояснить, насколько необходимым и продуктивным методом является отсутствие т. н. уважения к именам в науке. Конечно, желательно соблюдать некоторые приличия, но не переходя при этом границ простого лицемерия. Следует помнить, что от почтения к имени до догмы – один шаг.

Итак. Как мы уже установили, научное открытие – это прежде всего очень высокая степень безошибочности в оценке того или иного частного явления или свойства. Теперь понаблюдаем за тем, передается ли с великих открытий «фактор безошибочности» на все, в чем были уверены наши «великие открыватели».

Начнем с Аристотеля, полагавшего, что метеориты – это «испарения земли, которые поднимаются ввысь, а приближаясь к некой «сфере огня», загораются и падают вниз». Можно припомнить его же трактовку существования палеонтологических останков: Стагирит объяснял их действиями «подземных подражательных сил, которые копируют происходящее на поверхности».

А вот И. Ньютон полагал, что все сообщения о метеоритах – глупая выдумка, потому что им вообще «неоткуда падать». Также «на основании сопоставлений астрономических и исторических доказательств» он отстаивал собственное убеждение в том, что возраст Земли не превышает шести тысяч лет.

Ф. Бэкон страстно рассуждал о роли ведьм в погублении посевов, В. М. Бехтерев был поклонником «цветотерапии», У. Гладстон утверждал, что древние греки не различали цвета, а великий Либих был убежден, что дрожжи не являются живой органикой.

Роберт Бойль требовал, чтобы рудокопы представляли отчет, с какой именно глубины земных толщ начинаются «обиталища демонов» и как выглядят их «гнезда», а Бюффон заявлял, что в Северной Америке эволюция идет медленнее, чем на других континентах. И. Кеплер утверждал, что кратеры на Луне воздвигнуты лунными жителями, К. Фламмарион был уверен, что на ней существует растительность, а Галилей убеждал, что мысли Кеплера о влиянии Луны на приливы и отливы в морях и океанах Земли – «вздор и ребячество». Кеплер же был убежден, что цвет – «это вещь совершенно отличная от света, некое качество, пребывающее на поверхности непрозрачных тел».

Коперник не сомневался в наличии описанных Птолемеем «хрустальных сфер неба». Он лишь скорректировал египтянина, сократив количество «сфер» с восьмидесяти до тридцати четырех. Это милое заблуждение даже вынесено в заглавие основного труда его жизни – «О вращении небесных сфер».

Лорд Кельвин заявлял, что рентгеновские лучи – это мошенничество, что никакой аэроплан летать не сможет, а в 1900 году выразил уверенность и в том, что ничего нового в физике открыть уже нельзя.

Жан-Жозеф Вирей в своем фундаментальном труде «Естественная история человеческого рода» (Париж, 1824) утверждал, что негры выделяют пот черного цвета, а Резерфорд – что коммерческое использование атомных процессов невозможно в принципе.

Тихо Браге настаивал на том, что вокруг Солнца вращаются все планеты, кроме Земли, которая остается неподвижной. Жозеф де Лаланд утверждал, что вероятность полетов на воздушном шаре – пустая фантазия, а Французская академия наук в полном составе смеялась над идеей громоотвода. Она же потешалась над дифференциальным исчислением Лейбница, над теорией телеграфа и настолько категорично отрицала существование аэролитов (метеоритов), что требовала их убрать из всех музеев.

Великий Христиан Гюйгенс считал дефицит пеньковых веревок главной проблемой планеты Юпитер. По мнению Гюйгенса, наличие «при нем» четырех лун (тогда было известно лишь четыре спутника Юпитера) неопровержимо свидетельствовало о неспокойности морей этой планеты и, соответственно, о необходимости очень большого количества сверхпрочного такелажа для крепости парусов юпитерианского – флота.

Эдвард Кларк (1820–1877) предупреждал, что образованность женщин приводит к «пересыханию» у них матки, а авторитетнейший гинеколог своего времени Джордж Нефейс (1842–1876) убеждал, что мастурбация ведет к слабоумию.

Сэр Артур Кизс возглавлял и организовывал тот почтительный хоровод, который палеоантропология первой половины ХХ века почти сорок лет водила вокруг останков т. н. Пилтдаунского человека (мы помним, что какой-то весельчак смастерил их из вполне рецентного черепа и обезьяньей мандибулы, затем покрасил бихроматом калия и «вбросил» в научное сообщество под видом древнейшей окаменелости).

А. Сент-Дьердьи учил тому, что белок проводит электричество, хотя на самом деле он является изолятором.

Этот занятный реестр можно продолжать почти до бесконечности.

Лейбниц отвергал ньютоновские идеи тяготения; Тесла и Маркони уверяли, что получают радиосигналы с Марса; Дарвин страстно проповедовал и разрабатывал нелепую теорию пангенов; Ричард Оуэн не смог обнаружить в мозгу обезьяны гиппокамп; Кювье доказывал, что эволюция – это полный вздор; Карл фон Бэр категорично отрицал родственность живых организмов; Эдмунд Галлей полагал, что Земля имеет внутренние шары, тоже окруженные атмосферой, утечки которой образуют полярное сияние; Д. Пристли был убежден в существовании флогистона; Р. Вирхов посмеялся над настоящим черепом неандертальца, сделав авторитетное краниологическое заключение, что он принадлежит не древнему человеку, а русскому казаку-алкоголику XIX века; У. Гопкинс и Ч. Лайель были убеждены в глупости утверждения Л. Агассиса, будто бы лед способен передвигать каменные глыбы, и посему предложили даже не обсуждать идею перемещения камней ледниками как нелепую; А. Везалиус категорически выступал против разделения нервов на двигательные и чувствительные; К. Варолий (Варолиус) утверждал, что именно мозжечок является органом звуковых восприятий; Дальтон был убежден, что в передней камере его собственного глаза содержится жидкость синего цвета и что именно эта аномалия обесцвечивает для него картинку мира; Гальвани до конца дней пребывал в уверенности, что открыл «электрический флюид», способный воскрешать мертвые организмы.

Даже на основании этой лаконичной выборки мы видим, что самые блестящие химики, физиологи, физики, геологи, чуть-чуть выйдя за пределы своей узкой компетенции, глубоко ошибались в оценках важнейших явлений и фактов. Что еще забавнее, не менее часто они ошибались и оставаясь в пределах той дисциплины, изучению которой посвятили жизнь.

Зачем мы сейчас перечислили эти смешные и в той или иной степени позорные ошибки великолепных ученых? Исключительно для того, чтобы напомнить, что ошибки остаются ошибками вне зависимости от «высоты», с которой они прозвучали.

Все величие имени Ч. Лайеля не придает никакого веса его заблуждениям о ледниках, а значимость Вирхова не превращает подлинный череп питекантропа в останки русского казака.

Иными словами, мы не вправе придавать гипотезе бога, даже если ею увлечен сам Ньютон или Гюйгенс, больше значения, чем проблеме дефицита пеньковых веревок на Юпитере. «Гиппокамп Оуэна» и «сигналы с Марса» Маркони – прекрасные примеры того, что глупость, кем бы она ни была сказана, глупостью и остается.

Очень важно понимать следующее: мы принимаем теорию эволюции не потому, что ее сформулировал пугливый бородач Дарвин, который ходил на «Бигле», имел набожную супругу и прекрасно разбирался в усоногих раках. А потому, что она получила многочисленные и неопровержимые подтверждения и получает их уже на протяжении ста пятидесяти лет. Если бы не этот факт, то имя сэра Чарльза было бы забыто точно так же, как и имена сотен других чудаков, потративших свою жизнь на реторты, телескопы и микроскопы.

Еще один пример. Теория условных рефлексов для нас становится основополагающим принципом понимания сложнонервной деятельности не потому, что Иван Павлов был обаятельнейшим человеком и всю свою жизнь посвятил изучению физиологии мозга. И даже не потому, что Иван Петрович был чемпионом п. Колтуши по игре в городки. Нет. Мы руководствуемся ею только потому, что именно она (и только она) имеет под собой колоссальную эмпирическую базу и способна «просто, проверяемо и доказательно» объяснить большинство явлений разума и мышления.

А вот те убежденности Дарвина и Павлова, которые не подтвердились и в силу этого не получили никакого научного «продолжения», погребены вместе с ними. Они не представляют интереса ни для кого, кроме историков науки (мы здесь имеем в виду конфузы с пангенами и наследованием условных рефлексов мышами).

Эту схему мы можем распространить на любые убеждения как этих, так и других ученых. В том числе и на их религиозные или атеистические пристрастия.

Для решения «вопроса бога» атеизм Павлова стоит не дороже, чем набожность Рамзая. Безбожие Ивана Петровича настолько же не доказывает отсутствия бога, как благочестие сэра Уильяма – его присутствие.

 

Апелляция по любым общим вопросам к авторитетам ученых – типичный атавизм мышления, доставшийся XXI веку в наследство от культа религиозных пророков. Как мы помним, последние всегда были специалистами во всем без исключения, начиная от пеленания младенцев и до происхождения затмений.

Начиная с XVII столетия «пророков» в обывательском представлении заместили ученые. В качестве неизбежного обременения им досталась и роль арбитров. Дело в том, что публика по старой привычке сохраняет потребность во «всеведущих учителях». Ей это необходимо, так как освобождает от необходимости задумываться на сложные темы и легализует любую удобную ахинею.

Вспомним почтеннейшего Иринея Лионского и его реплику о том, что у соляной статуи, в которую божество Библии превратило жену Лота, на протяжении столетий выделялись месячные. Этот многозначительный абсурд цитировался и приводился как одно из доказательств всемогущества бога, порочности женщины, неотвратимости божией кары, трагедии Содома, спасительности «спасения» et cetera в течение как минимум девяти веков. Если бы его автором был не «отец церкви» Ириней, то, вероятно, никто и никогда не стал бы ссылаться на эту басню.

Образчик же подлинного знания очень легко распознать по безупречной конкретности и его полной независимости от имени автора.


К примеру. Стационарное уравнение Шредингера (в удобной записи) лишено двусмысленности. Оно означает лишь то, что означает, и никаких иных смыслов, кроме возможности, грубо говоря, рассчитать примерное состояние элементарной частицы, в нем не предполагается. В нем нет претензии на то, чтобы характеризовать мироздание. Оно не годится для объяснения эволюции лептоциона или физиологической роли плача.

Если бы уравнение было ошибочным всего на один символ или не подтверждалось экспериментально, то, несмотря на великое имя его создателя, оно было бы тут же забыто. Но, поскольку данное уравнение верно, оно не потеряло бы своей ценности и широкой применительности даже в том случае, если бы его автором был не Шредингер, а совершенно неизвестный человек.

А теперь вернемся к вопросу «безошибочности» и подведем итоги. Говоря о творцах науки, мы говорим о людях, имеющих, образно говоря, ученую степень. А что такое хорошая, заслуженная ученая степень? Это прежде всего указание на то, что данный человек настолько углубленно занят одним-единственным специфическим вопросом, что просто не может иметь мнения ни по какому другому.

Самые блистательные прозрения в самой важной из наук не спасают от слепоты в столь общем и многосоставном вопросе, как «гипотеза бога». Как, впрочем, и в любом другом.

Разумеется, наука превыше любой «морали», и к науке не применимы ее нормы. Но помимо условной «морали» есть и некое «житейское» измерение, где убежденности великих ученых создавали (или могли создать) весьма существенные проблемы как для других homo, так и для развития вида в целом.

В связи с этим вспомним еще несколько важных фактов.

Открыватель большого круга кровообращения в теле человека, медик У. Гарвей, лично инспектировал кожу узниц инквизиции, определяя по наличию на ней «меток дьявола» степень связи обвиняемой с Люцифером. В 1633 году от его экспертной оценки зависела жизнь некоей Маргарет Джонсон. Гарвей выявил на ее теле следы «нежных прикосновений сатаны», и барышню, разумеется, сожгли.

Нобелевский лауреат Юлиус фон Яурегг заражал психически больных малярией и туберкулезом, а Альбер Нейссер – здоровых людей сифилисом, чтобы иметь возможность изучить клиническое течение этой болезни. Лавуазье публично жег книги своего оппонента Шталя, а Франклин и Грей использовали детей в весьма болезненных электрофизиологических экспериментах.

Нобелевские лауреаты Ханс Вильгельм Гейгер, – Иоханнес Штарк, Макс Планк и Филипп Ленард добровольно и искренне сотрудничали с режимом Гитлера в деле изготовления германской атомной бомбы. Эрвин Шредингер через открытое письмо, размещенное во всех газетах Австрии и Германии, уверял публику в своем восхищении Адольфом Гитлером и клялся ему в верности.

Конечно же, всех, как и всегда, перещеголял Вернер Гейзенберг. Его имя полагается произносить, «сняв шляпу». И это справедливо. Мы помним, что именно этот человек не только покорил высочайшую интеллектуальную вершину современности – квантовую теорию поля, но и отчасти сам ее выстроил. И этот же человек был увлечен идеей вооружить Третий рейх ядерным оружием. Именно Гейзенберг был автором того реактора, в котором шло обогащение урана для будущих атомных бомб Германии.

С учетом того, куда они могли быть сброшены и какое количество лабораторий и важнейших научных разработок было бы превращено в пепел, увлечение Гейзенберга, скорее всего, было существенной – ошибкой.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18 
Рейтинг@Mail.ru